Первым, как водится, весть о возвра-щении Лаврец-кого принес в дом Кали-тиных Гедео-нов-ский. Мария Дмит-ри-евна, вдова бывшего губерн-ского проку-рора, в свои пять-десят лет сохра-нившая в чертах известную прият-ность, благо-волит к нему, да и дом её из прият-нейших в городе О... Зато Марфа Тимо-фе-евна Пестова, семи-де-ся-ти-летняя сестра отца Марии Дмит-ри-евны, не жалует Гедео-нов-ского за склон-ность присо-чи-нять и болт-ли-вость. Да что взять — попович, хотя и стат-ский советник.
Впрочем, Марфе Тимо-фе-евне угодить вообще мудрено. Вот ведь не жалует она и Паншина — всеоб-щего любимца, завид-ного жениха, первого кава-лера. Владимир Нико-ла-евич играет на форте-пиано, сочи-няет романсы на собственные же слова, неплохо рисует, декла-ми-рует. Он вполне свет-ский человек, обра-зован и ловок. Вообще же, он петер-бург-ский чиновник по особым пору-че-ниям, камер-юнкер, прибывший в О... с каким-то зада-нием. У Кали-тиных он бывает ради Лизы, девят-на-дца-ти-летней дочери Марии Дмит-ри-евны. И, похоже, наме-рения его серьезные. Но Марфа Тимо-фе-евна уверена: не такого мужа стоит её люби-мица. Невы-соко ставит Паншина и Лизин учитель музыки Христофор Федо-рович Лемм, немо-лодой, непри-вле-ка-тельный и не очень удач-ливый немец, тайно влюб-ленный в свою ученицу.
Прибытие из-за границы Федора Ивано-вича Лаврец-кого — событие для города заметное. История его пере-ходит из уст в уста. В Париже он случайно уличил жену в измене. Более того, после разрыва краса-вица Варвара Павловна полу-чила скан-дальную евро-пей-скую извест-ность.
Обита-телям кали-тин-ского дома, впрочем, не пока-за-лось, что он выглядит как жертва. От него по-преж-нему веет степным здоро-вьем, долго-вечной силой. Только в глазах видна уста-лость.
Вообще-то Федор Иванович крепкой породы. Его прадед был чело-веком жестким, дерзким, умным и лукавым. Прабабка, вспыль-чивая, мсти-тельная цыганка, ни в чем не усту-пала мужу. Дед Петр, правда, был уже простой степной барин. Его сын Иван (отец Федора Ивано-вича) воспи-ты-вался, однако, фран-цузом, поклон-ником Жан Жака Руссо: так распо-ря-ди-лась тетка, у которой он жил. (Сестра его Глафира росла при роди-телях.) Премуд-рость XVIII в. наставник влил в его голову целиком, где она и пребы-вала, не смешав-шись с кровью, не проникнув в душу.
По возвра-щении к роди-телям Ивану пока-за-лось грязно и дико в родном доме. Это не поме-шало ему обра-тить внимание на горничную матушки Маланью, очень хоро-шенькую, умную и кроткую девушку. Разра-зился скандал: Ивана отец лишил наслед-ства, а девку приказал отпра-вить в дальнюю деревню. Иван Петрович отбил по дороге Маланью и обвен-чался с нею. Пристроив молодую жену у родствен-ников Пестовых, Дмитрия Тимо-фе-е-вича и Марфы Тимо-фе-евны, сам отпра-вился в Петер-бург, а потом за границу. В деревне Пестовых и родился 20 августа 1807 г. Федор. Прошел почти год, прежде чем Маланья Серге-евна смогла появиться с сыном у Лаврецких. Да и то потому только, что мать Ивана перед смертью просила за сына и невестку суро-вого Петра Андре-евича.
Счаст-ливый отец младенца окон-ча-тельно вернулся в Россию лишь через двена-дцать лет. Маланья Серге-евна к этому времени умерла, и маль-чика воспи-ты-вала тетка Глафира Андре-евна, некра-сивая, завист-ливая, недобрая и властная. Федю отняли у матери и пере-дали Глафире ещё при её жизни. Он видел мать не каждый день и любил её страстно, но смутно чувствовал, что между ним и ею суще-ство-вала неру-шимая преграда. Тетку Федя боялся, не смел пикнуть при ней.
Вернув-шись, Иван Петрович сам занялся воспи-та-нием сына. Одел его по-шотландски и нанял ему швей-цара. Гимна-стика, есте-ственные науки, между-на-родное право, мате-ма-тика, столярное ремесло и гераль-дика соста-вили стер-жень воспи-та-тельной системы. Будили маль-чика в четыре утра; окатив холодной водой, застав-ляли бегать вокруг столба на веревке; кормили раз в день; учили ездить верхом и стре-лять из арба-лета. Когда Феде минуло шест-на-дцать лет, отец стал воспи-ты-вать в нем презрение к женщинам.
Через несколько лет, схоронив отца, Лаврецкий отпра-вился в Москву и в двадцать три года поступил в универ-ситет. Странное воспи-тание дало свои плоды. Он не умел сойтись с людьми, ни одной женщине не смел взгля-нуть в глаза. Сошелся он только с Михале-вичем, энту-зи-а-стом и стихо-творцем. Этот-то Михалевич и позна-комил друга с семей-ством краса-вицы Варвары Павловны Коро-бьиной. Двадца-ти-ше-сти-летний ребенок лишь теперь понял, для чего стоит жить. Варенька была очаро-ва-тельна, умна и поря-дочно обра-зо-ванна, могла пого-во-рить о театре, играла на форте-пиано.
Через полгода молодые прибыли в Лаврики. Универ-ситет был оставлен (не за студента же выхо-дить замуж), и нача-лась счаст-ливая жизнь. Глафира была удалена, и на место упра-ви-тель-ницы прибыл генерал Коро-бьин, папенька Варвары Павловны; а чета укатила в Петер-бург, где у них родился сын, скоро умерший. По совету врачей они отпра-ви-лись за границу и осели в Париже. Варвара Павловна мгно-венно обжи-лась здесь и стала блистать в обще-стве. Скоро, однако, в руки Лаврец-кого попала любовная записка, адре-со-ванная жене, которой он так слепо доверял. Сначала его охва-тило бешен-ство, желание убить обоих («прадед мой мужиков за ребра вешал»), но потом, распо-ря-див-шись письмом о ежегодном денежном содер-жании жене и о выезде гене-рала Коро-бьина из имения, отпра-вился в Италию. Газеты тира-жи-ро-вали дурные слухи о жене. Из них же узнал, что у него роди-лась дочь. Появи-лось равно-душие ко всему. И все же через четыре года захо-те-лось вернуться домой, в город О..., но посе-литься в Лавриках, где они с Варей провели первые счаст-ливые дни, он не захотел.
Лиза с первой же встречи обра-тила на себя его внимание. Заметил он около нее и Паншина. Мария Дмит-ри-евна не скрыла, что камер-юнкер без ума от её дочери. Марфа же Тимо-фе-евна, правда, по-преж-нему считала, что Лизе за Паншиным не быть.
В Васи-льев-ском Лаврецкий осмотрел дом, сад с прудом: усадьба успела одичать. Тишина неспешной уеди-ненной жизни обсту-пила его. И какая сила, какое здоровье было в этой бездей-ственной тишине. Дни шли одно-об-разно, но он не скучал: зани-мался хозяй-ством, ездил верхом, читал.
Недели через три поехал в О... к Кали-тиным. Застал у них Лемма. Вечером, отпра-вив-шись прово-дить его, задер-жался у него. Старик был тронут и признался, что пишет музыку, кое-что сыграл и спел.
В Васи-льев-ском разговор о поэзии и музыке неза-метно перешел в разговор о Лизе и Паншине. Лемм был кате-го-ричен: она его не любит, просто слуша-ется маменьку. Лиза может любить одно прекрасное, а он не прекрасен, т.е. душа его не прекрасна
Лиза и Лаврецкий все больше дове-ряли друг другу. Не без стес-нения спро-сила она однажды о причинах его разрыва с женой: как же можно разры-вать то, что Бог соединил? Вы должны простить. Она уверена, что надо прощать и поко-ряться. Этому ещё в детстве научила её няня Агафья, расска-зы-вавшая житие пречи-стой девы, жития святых и отшель-ников, водившая в церковь. Собственный её пример воспи-тывал покор-ность, кротость и чувство долга.
Неожи-данно в Васи-льев-ском появился Михалевич. Он постарел, видно было, что не преуспе-вает, но говорил так же горячо, как в моло-дости, читал собственные стихи: «...И я сжег все, чему покло-нялся,/ Покло-нился всему, что сжигал».
Потом друзья долго и громко спорили, обес-по-коив продол-жав-шего гостить Лемма. Нельзя желать только счастья в жизни. Это озна-чает — строить на песке. Нужна вера, а без нее Лаврецкий — жалкий воль-те-рьянец. Нет веры — нет и откро-вения, нет пони-мания, что делать. Нужно чистое, неземное суще-ство, которое исторгнет его из апатии.
После Михале-вича прибыли в Васи-льев-ское Кали-тины. Дни прошли радостно и безза-ботно. «Я говорю с ней, словно я не отживший человек», — думал о Лизе Лаврецкий. Провожая верхом их карету, он спросил: «Ведь мы друзья теперь?..» Она кивнула в ответ.
В следу-ющий вечер, просмат-ривая фран-цуз-ские журналы и газеты, Федор Иванович наткнулся на сооб-щение о внезапной кончине царицы модных париж-ских салонов мадам Лаврецкой. Наутро он уже был у Кали-тиных. «Что с вами?» — поин-те-ре-со-ва-лась Лиза. Он передал ей текст сооб-щения. Теперь он свободен. «Вам не об этом надо думать теперь, а о прощении...» — возра-зила она и в завер-шение разго-вора отпла-тила таким же дове-рием: Паншин просит её руки. Она вовсе не влюб-лена в него, но готова послу-шаться маменьку. Лаврецкий упросил Лизу поду-мать, не выхо-дить замуж без любви, по чувству долга. В тот же вечер Лиза попро-сила Паншина не торо-пить её с ответом и сооб-щила об этом Лаврец-кому. Все после-ду-ющие дни в ней чувство-ва-лась тайная тревога, она будто даже избе-гала Лаврец-кого. А его насто-ра-жи-вало ещё и отсут-ствие подтвер-ждений о смерти жены. Да и Лиза на вопрос, реши-лась ли она дать ответ Паншину, произ-несла, что ничего не знает. Сама себя не знает.
В один из летних вечеров в гостиной Паншин начал упре-кать новейшее поко-ление, говорил, что Россия отстала от Европы (мы даже мыше-ловки не выду-мали). Он говорил красиво, но с тайным озлоб-ле-нием. Лаврецкий неожи-данно стал возра-жать и разбил против-ника, доказав невоз-мож-ность скачков и надменных пере-делок, требовал признания народной правды и смирения перед нею. Раздра-женный Паншин воскликнул; что же тот намерен делать? Пахать землю и стараться как можно лучше её пахать.
Лиза все время спора была на стороне Лаврец-кого. Презрение свет-ского чинов-ника к России её оскор-било. Оба они поняли, что любят и не любят одно и то же, а расхо-дятся только в одном, но Лиза втайне наде-я-лась привести его к Богу. Смущение последних дней исчезло.
Все поне-многу расхо-ди-лись, и Лаврецкий тихо вышел в ночной сад и сел на скамью. В нижних окнах пока-зался свет. Это со свечой в руке шла Лиза. Он тихо позвал её и, усадив под липами, прого-ворил: «...Меня привело сюда... Я люблю вас».
Возвра-щаясь по заснувшим улицам, полный радост-ного чувства, он услышал дивные звуки музыки. Он обра-тился туда, откуда неслись они, и позвал: Лемм! Старик пока-зался в окне и, узнав его, бросил ключ. Давно Лаврецкий не слышал ничего подоб-ного. Он подошел и обнял старика. Тот помолчал, затем улыб-нулся и заплакал: «Это я сделал, ибо я великий музы-кант».
На другой день Лаврецкий съездил в Васи-льев-ское и уже вечером вернулся в город, В передней его встретил запах сильных духов, тут же стояли баулы. Пере-ступив порог гостиной, он увидел жену. Сбив-чиво и много-словно она стала умолять простить её, хотя бы ради ни в чем не вино-ватой перед ним дочери: Ада, проси вместе со мной своего отца. Он пред-ложил ей посе-литься в Лавриках, но никогда не рассчи-ты-вать на возоб-нов-ление отно-шений. Варвара Павловна была сама покор-ность, но в тот же день посе-тила Кали-тиных. Там уже состо-я-лось окон-ча-тельное объяс-нение Лизы и Паншина. Мария Дмит-ри-евна была в отча-янии. Варвара Павловна сумела занять, а потом и распо-ло-жить её в свою пользу, намек-нула, что Федор Иванович не лишил её окон-ча-тельно «своего присут-ствия». Лиза полу-чила записку Лаврец-кого, и встреча с его женой не была для нее неожи-дан-но-стью («Поделом мне»). Она держа-лась стои-чески в присут-ствии женщины, которую когда-то любил «он».
Явился Паншин. Варвара Павловна сразу нашла тон и с ним. Спела романс, пого-во-рила о лите-ра-туре, о Париже, заняла полу-свет-ской, полуху-до-же-ственной болтовней. Расста-ваясь, Мария Дмит-ри-евна выра-зила готов-ность попы-таться прими-рить её с мужем.
Лаврецкий вновь появился в кали-тин-ском доме, когда получил записку Лизы с пригла-ше-нием зайти к ним. Он сразу поднялся к Марфе Тимо-фе-евне. Та нашла предлог оста-вить их с Лизой наедине. Девушка пришла сказать, что им оста-ется испол-нить свой долг. Федор Иванович должен поми-риться с женой. Разве теперь не видит он сам: счастье зависит не от людей, а от Бога.
Когда Лаврецкий спус-кался вниз, лакей пригласил его к Марье Дмит-ри-евне. Та заго-во-рила о раска-янии его жены, просила простить её, а потом, пред-ложив принять её из рук в руки, вывела из-за ширмы Варвару Павловну. Просьбы и уже знакомые сцены повто-ри-лись. Лаврецкий наконец пообещал, что будет жить с нею под одной крышей, но посчи-тает договор нару-шенным, если она позволит себе выехать из Лавриков.
На следу-ющее утро он отвез жену и дочь в Лаврики и через неделю уехал в Москву. А через день Варвару Павловну наве-стил Паншин и прого-стил три дня.
Через год до Лаврец-кого дошла весть, что Лиза постриг-лась в мона-стыре, в одном из отда-ленных краев России. По проше-ствии какого-то времени он посетил этот мона-стырь. Лиза прошла близко от него — и не взгля-нула, только ресницы её чуть дрог-нули и ещё сильнее сжались пальцы, держащие четки.
А Варвара Павловна очень скоро пере-ехала в Петер-бург, потом — в Париж. Около нее появился новый поклонник, гвар-деец необык-но-венной крепости сложения. Она никогда не пригла-шает его на свои модные вечера, но в остальном он поль-зу-ется её распо-ло-же-нием вполне.
Прошло восемь лет. Лаврецкий вновь посетил О... Старшие обита-тель-ницы кали-тин-ского дома уже умерли, и здесь царство-вала моло-дежь: младшая сестра Лизы, Леночка, и её жених. Было весело и шумно. Федор Иванович прошелся по всем комнатам. В гостиной стояло то же самое форте-пиано, у окна стояли те же самые пяльцы, что и тогда. Только обои были другими.
В саду он увидел ту же скамейку и прошелся по той же аллее. Грусть его была томи-тельна, хотя в нем уже совер-шался тот перелом, без кото-рого нельзя остаться поря-дочным чело-веком: он пере-стал думать о собственном счастье.
Иван Сергеевич Тургенев
Первым, как водится, весть о возвращении Лаврецкого принёс в дом Калитиных Гедеоновский. Мария Дмитриевна, вдова бывшего губернского прокурора, в свои пятьдесят лет сохранившая в чертах известную приятность, благоволит к нему, да и дом её из приятнейших в городе О… Зато Марфа Тимофеевна Пестова, семидесятилетняя сестра отца Марии Дмитриевны, не жалует Гедеоновского за склонность присочинять и болтливость. Да что взять — попович, хотя и статский советник.
Впрочем, Марфе Тимофеевне угодить вообще мудрено. Вот ведь не жалует она и Паншина — всеобщего любимца, завидного жениха, первого кавалера. Владимир Николаевич играет на фортепиано, сочиняет романсы на собственные же слова, неплохо рисует, декламирует. Он вполне светский человек, образован и ловок. Вообще же, он петербургский чиновник по особым поручениям, камер-юнкер, прибывший в О… с каким-то заданием. У Калитиных он бывает ради Лизы, девятнадцатилетней дочери Марии Дмитриевны. И, похоже, намерения его серьёзные. Но Марфа Тимофеевна уверена: не такого мужа стоит её любимица. Невысоко ставит Паншина и Лизин учитель музыки Христофор Федорович Лемм, немолодой, непривлекательный и не очень удачливый немец, тайно влюблённый в свою ученицу.
Прибытие из-за границы Федора Ивановича Лаврецкого — событие для города заметное. История его переходит из уст в уста. В Париже он случайно уличил жену в измене. Более того, после разрыва красавица Варвара Павловна получила скандальную европейскую известность.
Обитателям калитинского дома, впрочем, не показалось, что он выглядит как жертва. От него по-прежнему веет степным здоровьем, долговечной силой. Только в глазах видна усталость.
Вообще-то Федор Иванович крепкой породы. Его прадед был человеком жёстким, дерзким, умным и лукавым. Прабабка, вспыльчивая, мстительная цыганка, ни в чем не уступала мужу. Дед Петр, правда, был уже простой степной барин. Его сын Иван (отец Федора Ивановича) воспитывался, однако, французом, поклонником Жан Жака Руссо: так распорядилась тётка, у которой он жил. (Сестра его Глафира росла при родителях.) Премудрость XVIII в. наставник влил в его голову целиком, где она и пребывала, не смешавшись с кровью, не проникнув в душу.
По возвращении к родителям Ивану показалось грязно и дико в родном доме. Это не помешало ему обратить внимание на горничную матушки Маланью, очень хорошенькую, умную и кроткую девушку. Разразился скандал: Ивана отец лишил наследства, а девку приказал отправить в дальнюю деревню. Иван Петрович отбил по дороге Маланью и обвенчался с нею. Пристроив молодую жену у родственников Пестовых, Дмитрия Тимофеевича и Марфы Тимофеевны, сам отправился в Петербург, а потом за границу. В деревне Пестовых и родился 20 августа 1807 г. Федор. Прошёл почти год, прежде чем Маланья Сергеевна смогла появиться с сыном у Лаврецких. Да и то потому только, что мать Ивана перед смертью просила за сына и невестку сурового Петра Андреевича.
Счастливый отец младенца окончательно вернулся в Россию лишь через двенадцать лет. Маланья Сергеевна к этому времени умерла, и мальчика воспитывала тётка Глафира Андреевна, некрасивая, завистливая, недобрая и властная. Федю отняли у матери и передали Глафире ещё при её жизни. Он видел мать не каждый день и любил её страстно, но смутно чувствовал, что между ним и ею существовала нерушимая преграда. Тётку Федя боялся, не смел пикнуть при ней.
Вернувшись, Иван Петрович сам занялся воспитанием сына. Одел его по-шотландски и нанял ему швейцара. Гимнастика, естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло и геральдика составили стержень воспитательной системы. Будили мальчика в четыре утра; окатив холодной водой, заставляли бегать вокруг столба на верёвке; кормили раз в день; учили ездить верхом и стрелять из арбалета. Когда Феде минуло шестнадцать лет, отец стал воспитывать в нем презрение к женщинам.
Через несколько лет, схоронив отца, Лаврецкий отправился в Москву и в двадцать три года поступил в университет. Странное воспитание дало свои плоды. Он не умел сойтись с людьми, ни одной женщине не смел взглянуть в глаза. Сошёлся он только с Михалевичем, энтузиастом и стихотворцем. Этот-то Михалевич и познакомил друга с семейством красавицы Варвары Павловны Коробьиной. Двадцатишестилетний ребёнок лишь теперь понял, для чего стоит жить. Варенька была очаровательна, умна и порядочно образованна, могла поговорить о театре, играла на фортепиано.
Через полгода молодые прибыли в Лаврики. Университет был оставлен (не за студента же выходить замуж), и началась счастливая жизнь. Глафира была удалена, и на место управительницы прибыл генерал Коробьин, папенька Варвары Павловны; а чета укатила в Петербург, где у них родился сын, скоро умерший. По совету врачей они отправились за границу и осели в Париже. Варвара Павловна мгновенно обжилась здесь и стала блистать в обществе. Скоро, однако, в руки Лаврецкого попала любовная записка, адресованная жене, которой он так слепо доверял. Сначала его охватило бешенство, желание убить обоих («прадед мой мужиков за ребра вешал»), но потом, распорядившись письмом о ежегодном денежном содержании жене и о выезде генерала Коробьина из имения, отправился в Италию. Газеты тиражировали дурные слухи о жене. Из них же узнал, что у него родилась дочь. Появилось равнодушие ко всему. И все же через четыре года захотелось вернуться домой, в город О…, но поселиться в Лавриках, где они с Варей провели первые счастливые дни, он не захотел.
Лиза с первой же встречи обратила на себя его внимание. Заметил он около неё и Паншина. Мария Дмитриевна не скрыла, что камер-юнкер без ума от её дочери. Марфа же Тимофеевна, правда, по-прежнему считала, что Лизе за Паншиным не быть.
В Васильевском Лаврецкий осмотрел дом, сад с прудом: усадьба успела одичать. Тишина неспешной уединённой жизни обступила его. И какая сила, какое здоровье было в этой бездейственной тишине. Дни шли однообразно, но он не скучал: занимался хозяйством, ездил верхом, читал.
Недели через три поехал в О… к Калитиным. Застал у них Лемма. Вечером, отправившись проводить его, задержался у него. Старик был тронут и признался, что пишет музыку, кое-что сыграл и спел.
В Васильевском разговор о поэзии и музыке незаметно перешёл в разговор о Лизе и Паншине. Лемм был категоричен: она его не любит, просто слушается маменьку. Лиза может любить одно прекрасное, а он не прекрасен, т. е. душа его не прекрасна
Лиза и Лаврецкий все больше доверяли друг другу. Не без стеснения спросила она однажды о причинах его разрыва с женой: как же можно разрывать то, что Бог соединил? Вы должны простить. Она уверена, что надо прощать и покоряться. Этому ещё в детстве научила её няня Агафья, рассказывавшая житие пречистой девы, жития святых и отшельников, водившая в церковь. Собственный её пример воспитывал покорность, кротость и чувство долга.
Неожиданно в Васильевском появился Михалевич. Он постарел, видно было, что не преуспевает, но говорил так же горячо, как в молодости, читал собственные стихи: «…И я сжёг все, чему поклонялся,/ Поклонился всему, что сжигал».
Потом друзья долго и громко спорили, обеспокоив продолжавшего гостить Лемма. Нельзя желать только счастья в жизни. Это означает — строить на песке. Нужна вера, а без неё Лаврецкий — жалкий вольтерьянец. Нет веры — нет и откровения, нет понимания, что делать. Нужно чистое, неземное существо, которое исторгнет его из апатии.
После Михалевича прибыли в Васильевское Калитины. Дни прошли радостно и беззаботно. «Я говорю с ней, словно я не отживший человек», — думал о Лизе Лаврецкий. Провожая верхом их карету, он спросил: «Ведь мы друзья теперь?..» Она кивнула в ответ.
В следующий вечер, просматривая французские журналы и газеты, Федор Иванович наткнулся на сообщение о внезапной кончине царицы модных парижских салонов мадам Лаврецкой. Наутро он уже был у Калитиных. «Что с вами?» — поинтересовалась Лиза. Он передал ей текст сообщения. Теперь он свободен. «Вам не об этом надо думать теперь, а о прощении…» — возразила она и в завершение разговора отплатила таким же доверием: Паншин просит её руки. Она вовсе не влюблена в него, но готова послушаться маменьку. Лаврецкий упросил Лизу подумать, не выходить замуж без любви, по чувству долга. В тот же вечер Лиза попросила Паншина не торопить её с ответом и сообщила об этом Лаврецкому. Все последующие дни в ней чувствовалась тайная тревога, она будто даже избегала Лаврецкого. А его настораживало ещё и отсутствие подтверждений о смерти жены. Да и Лиза на вопрос, решилась ли она дать ответ Паншину, произнесла, что ничего не знает. Сама себя не знает.
В один из летних вечеров в гостиной Паншин начал упрекать новейшее поколение, говорил, что Россия отстала от Европы (мы даже мышеловки не выдумали). Он говорил красиво, но с тайным озлоблением. Лаврецкий неожиданно стал возражать и разбил противника, доказав невозможность скачков и надменных переделок, требовал признания народной правды и смирения перед нею. Раздражённый Паншин воскликнул; что же тот намерен делать? Пахать землю и стараться как можно лучше её пахать.
Лиза все время спора была на стороне Лаврецкого. Презрение светского чиновника к России её оскорбило. Оба они поняли, что любят и не любят одно и то же, а расходятся только в одном, но Лиза втайне надеялась привести его к Богу. Смущение последних дней исчезло.
Все понемногу расходились, и Лаврецкий тихо вышел в ночной сад и сел на скамью. В нижних окнах показался свет. Это со свечой в руке шла Лиза. Он тихо позвал её и, усадив под липами, проговорил: «…Меня привело сюда… Я люблю вас».
Возвращаясь по заснувшим улицам, полный радостного чувства, он услышал дивные звуки музыки. Он обратился туда, откуда неслись они, и позвал: Лемм! Старик показался в окне и, узнав его, бросил ключ. Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного. Он подошёл и обнял старика. Тот помолчал, затем улыбнулся и заплакал: «Это я сделал, ибо я великий музыкант».
На другой день Лаврецкий съездил в Васильевское и уже вечером вернулся в город, В передней его встретил запах сильных духов, тут же стояли баулы. Переступив порог гостиной, он увидел жену. Сбивчиво и многословно она стала умолять простить её, хотя бы ради ни в чем не виноватой перед ним дочери: Ада, проси вместе со мной своего отца. Он предложил ей поселиться в Лавриках, но никогда не рассчитывать на возобновление отношений. Варвара Павловна была сама покорность, но в тот же день посетила Калитиных. Там уже состоялось окончательное объяснение Лизы и Паншина. Мария Дмитриевна была в отчаянии. Варвара Павловна сумела занять, а потом и расположить её в свою пользу, намекнула, что Федор Иванович не лишил её окончательно «своего присутствия». Лиза получила записку Лаврецкого, и встреча с его женой не была для неё неожиданностью («Поделом мне»). Она держалась стоически в присутствии женщины, которую когда-то любил «он».
Явился Паншин. Варвара Павловна сразу нашла тон и с ним. Спела романс, поговорила о литературе, о Париже, заняла полусветской, полухудожественной болтовнёй. Расставаясь, Мария Дмитриевна выразила готовность попытаться примирить её с мужем.
Лаврецкий вновь появился в калитинском доме, когда получил записку Лизы с приглашением зайти к ним. Он сразу поднялся к Марфе Тимофеевне. Та нашла предлог оставить их с Лизой наедине. Девушка пришла сказать, что им остаётся исполнить свой долг. Федор Иванович должен помириться с женой. Разве теперь не видит он сам: счастье зависит не от людей, а от Бога.
Когда Лаврецкий спускался вниз, лакей пригласил его к Марье Дмитриевне. Та заговорила о раскаянии его жены, просила простить её, а потом, предложив принять её из рук в руки, вывела из-за ширмы Варвару Павловну. Просьбы и уже знакомые сцены повторились. Лаврецкий наконец пообещал, что будет жить с нею под одной крышей, но посчитает договор нарушенным, если она позволит себе выехать из Лавриков.
На следующее утро он отвёз жену и дочь в Лаврики и через неделю уехал в Москву. А через день Варвару Павловну навестил Паншин и прогостил три дня.
Через год до Лаврецкого дошла весть, что Лиза постриглась в монастыре, в одном из отдалённых краёв России. По прошествии какого-то времени он посетил этот монастырь. Лиза прошла близко от него — и не взглянула, только ресницы её чуть дрогнули и ещё сильнее сжались пальцы, держащие чётки.
А Варвара Павловна очень скоро переехала в Петербург, потом — в Париж. Около неё появился новый поклонник, гвардеец необыкновенной крепости сложения. Она никогда не приглашает его на свои модные вечера, но в остальном он пользуется её расположением вполне.
Прошло восемь лет. Лаврецкий вновь посетил О… Старшие обитательницы калитинского дома уже умерли, и здесь царствовала молодёжь: младшая сестра Лизы, Леночка, и её жених. Было весело и шумно. Федор Иванович прошёлся по всем комнатам. В гостиной стояло то же самое фортепиано, у окна стояли те же самые пяльцы, что и тогда. Только обои были другими.
В саду он увидел ту же скамейку и прошёлся по той же аллее. Грусть его была томительна, хотя в нем уже совершался тот перелом, без которого нельзя остаться порядочным человеком: он перестал думать о собственном счастье.
Произведение "Дворянское гнездо", является вторым романом Тургенева.
Главным персонажем рассказа, был добрый и тихий барин Фёдор Иванович Лаврецкий. Он вырос в семье родовитого помещика, который был женат на простой крестьянской девушке. Мать Фёдора скончалась, когда ему было восемь лет. Отец воспитывал мальчика в строгих правилах, по придуманной им самим системе. Такое воспитание повлияло на характер Лаврецкого, сделала его сильным и здоровым человеком. С виду он похож на здорового быка, но за этой внешностью, скрывается застенчивость и робость. Когда умер отец, перед Фёдором открыла свои тайны жизнь.
В свои двадцать четыре года он поступает в Московский институт, и встречает красавицу, Варвару Павловну. Они поженились, но вскоре разошлись. Чтобы облегчить свои переживания по поводу развода, Фёдор уезжает за границу. Через несколько лет он вернулся обратно, в родные края. И вот он встречает другую девушку, Лизу Калитину.
Лиза была верующей девушкой из губернского города. В своей жизни, девушка знала только безропотную покорность чувству долга, и боязнь причинить кому-либо страдание. И даже, когда Лиза почувствовала любовь, осознавая, что тоже любима, у неё не проходило чувство страха. Лаврецкомусказали, что его первая жена умерла, и он готовился к вступлению в брак с Лизой, мечтая о беззаботной и радостной жизни.
Но оказалось, что Варвара Павловна жива. Её нежданное возвращение разрушило любовную идиллию Лизы и Фёдора.
В финале, Лиза уходит в монастырь, а Лаврецкий, не питая больше надежд на своё счастье затих, состарился и стал замкнутым для всех. Впрочем, он отвлёкся от грустных мыслей, посвятив себя хозяйству и улучшению жизни своих крепостных. Но в последних строках произведения, читатель понимает, как горько ему даётся жить в этом мире. Он обращается к самому себе, и рассуждает об ушедшей жизни.
Тонкое выражение душевного переживания, волнительная картина сцен и описаний, простота повествования, составляют прекрасный ансамбль в этом произведении, который обеспечил большой успех у читателей.
Роман (1858)
Первым, как водится, весть о возвращении Лаврецкого принес в дом Калитиных Гедеоновский. Мария Дмитриевна, вдова бывшего губернского прокурора, в свои пятьдесят лет сохранившая в чертах известную приятность, благоволит к нему, да и дом ее из приятнейших в городе О… Зато Марфа Тимофеевна Пестова, семидесятилетняя сестра отца Марии Дмитриевны, не жалует Гедеоновского за склонность присочинять и болтливость. Да что взять - попович, хотя и статский советник.
Впрочем, Марфе Тимофеевне угодить вообще мудрено. Вот ведь не жалует она и Паншина - всеобщего любимца, завидного жениха, первого кавалера. Владимир Николаевич играет на фортепиано, сочиняет романсы на собственные же слова, неплохо рисует, декламирует. Он вполне светский человек, образован и ловок. Вообще же, он петербургский чиновник по особым поручениям, камер-юнкер, прибывший в О… с каким-то заданием. У Калитиных он бывает ради Лизы, девятнадцатилетней дочери Марии Дмитриевны. И, похоже, намерения его серьезные. Но Марфа Тимофеевна уверена: не такого мужа стоит ее любимица. Невысоко ставит Паншина и Лизин учитель музыки Христофор Федорович Лемм, немолодой, непривлекательный и не очень удачливый немец, тайно влюбленный в свою ученицу.
Прибытие из-за границы Федора Ивановича Лаврецкого - событие для города заметное. История его переходит из уст в уста. В Париже он случайно уличил жену в измене. Более того, после разрыва красавица Варвара Павловна получила скандальную европейскую известность.
Обитателям калитинского дома, впрочем, не показалось, что он выглядит как жертва. От него по-прежнему веет степным здоровьем, долговечной силой. Только в глазах видна усталость.
Вообще-то Федор Иванович крепкой породы. Его прадед был человеком жестким, дерзким, умным и лукавым. Прабабка, вспыльчивая, мстительная цыганка, ни в чем не уступала мужу. Дед Петр, правда, был уже простой степной барин. Его сын Иван (отец Федора Ивановича) воспитывался, однако, французом, поклонником Жан Жака Руссо: так распорядилась тетка, у которой он жил. (Сестра его Глафира росла при родителях.) Премудрость XVIII в. наставник влил в его голову целиком, где она и пребывала, не смешавшись с кровью, не проникнув в душу.
По возвращении к родителям Ивану показалось грязно и дико в родном доме. Это не помешало ему обратить внимание на горничную матушки Маланью, очень хорошенькую, умную и кроткую девушку. Разразился скандал: Ивана отец лишил наследства, а девку приказал отправить в дальнюю деревню. Иван Петрович отбил по дороге Маланью и обвенчался с нею. Пристроив молодую жену у родственников Пестовых, Дмитрия Тимофеевича и Марфы Тимофеевны, сам отправился в Петербург, а потом за границу. В деревне Пестовых и родился 20 августа 1807 г. Федор. Прошел почти год, прежде чем Маланья Сергеевна смогла появиться с сыном у Лаврецких. Да и то потому только, что мать Ивана перед смертью просила за сына и невестку сурового Петра Андреевича.
Счастливый отец младенца окончательно вернулся в Россию лишь через двенадцать лет. Маланья Сергеевна к этому времени умерла, и мальчика воспитывала тетка Глафира Андреевна, некрасивая, завистливая, недобрая и властная. Федю отняли у матери и передали Глафире еще при ее жизни. Он видел мать не каждый день и любил ее страстно, но смутно чувствовал, что между ним и ею существовала нерушимая преграда. Тетку Федя боялся, не смел пикнуть при ней.
Вернувшись, Иван Петрович сам занялся воспитанием сына. Одел его по-шотландски и нанял ему швейцара. Гимнастика, естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло и геральдика составили стержень воспитательной системы. Будили мальчика в четыре утра; окатив холодной водой, заставляли бегать вокруг столба на веревке; кормили раз в день; учили ездить верхом и стрелять из арбалета. Когда Феде минуло шестнадцать лет, отец стал воспитывать в нем презрение к женщинам.
Через несколько лет, схоронив отца, Лаврецкий отправился в Москву и в двадцать три года поступил в университет. Странное воспитание дало свои плоды. Он не умел сойтись с людьми, ни одной женщине не смел взглянуть в глаза. Сошелся он только с Михалевичем, энтузиастом и стихотворцем. Этот-то Михалевич и познакомил друга с семейством красавицы Варвары Павловны Коробьиной. Двадцатишестилетний ребенок лишь теперь понял, для чего стоит жить. Варенька была очаровательна, умна и порядочно образованна, могла поговорить о театре, играла на фортепиано.
Через полгода молодые прибыли в Лаврики. Университет был оставлен (не за студента же выходить замуж), и началась счастливая жизнь. Глафира была удалена, и на место управительницы прибыл генерал Коробьин, папенька Варвары Павловны; а чета укатила в Петербург, где у них родился сын, скоро умерший. По совету врачей они отправились за границу и осели в Париже. Варвара Павловна мгновенно обжилась здесь и стала блистать в обществе. Скоро, однако, в руки Лаврецкого попала любовная записка, адресованная жене, которой он так слепо доверял. Сначала его охватило бешенство, желание убить обоих («прадед мой мужиков за ребра вешал»), но потом, распорядившись письмом о ежегодном денежном содержании жене и о выезде генерала Коробьина из имения, отправился в Италию. Газеты тиражировали дурные слухи о жене. Из них же узнал, что у него родилась дочь. Появилось равнодушие ко всему. И все же через четыре года захотелось вернуться домой, в город О…, но поселиться в Лавриках, где они с Варей провели первые счастливые дни, он не захотел.
Лиза с первой же встречи обратила на себя его внимание. Заметил он около нее и Паншина. Мария Дмитриевна не скрыла, что камер-юнкер без ума от ее дочери. Марфа же Тимофеевна, правда, по-прежнему считала, что Лизе за Паншиным не быть.
В Васильевском Лаврецкий осмотрел дом, сад с прудом: усадьба успела одичать. Тишина неспешной уединенной жизни обступила его. И какая сила, какое здоровье было в этой бездейственной тишине. Дни шли однообразно, но он не скучал: занимался хозяйством, ездил верхом, читал.
Недели через три поехал в О… к Калитиным. Застал у них Лемма. Вечером, отправившись проводить его, задержался у него. Старик был тронут и признался, что пишет музыку, кое-что сыграл и спел.
В Васильевском разговор о поэзии и музыке незаметно перешел в разговор о Лизе и Паншине. Лемм был категоричен: она его не любит, просто слушается маменьку. Лиза может любить одно прекрасное, а он не прекрасен, т. е. душа его не прекрасна
Лиза и Лаврецкий все больше доверяли друг другу. Не без стеснения спросила она однажды о причинах его разрыва с женой: как же можно разрывать то, что Бог соединил? Вы должны простить. Она уверена, что надо прощать и покоряться. Этому еще в детстве научила ее няня Агафья, рассказывавшая житие пречистой девы, жития святых и отшельников, водившая в церковь. Собственный ее пример воспитывал покорность, кротость и чувство долга.
Неожиданно в Васильевском появился Михалевич. Он постарел, видно было, что не преуспевает, но говорил так же горячо, как в молодости, читал собственные стихи: «…И я сжег все, чему поклонялся,/ Поклонился всему, что сжигал».
Потом друзья долго и громко спорили, обеспокоив продолжавшего гостить Лемма. Нельзя желать только счастья в жизни. Это означает - строить на песке. Нужна вера, а без нее Лаврецкий - жалкий вольтерьянец. Нет веры - нет и откровения, нет понимания, что делать. Нужно чистое, неземное существо, которое исторгнет его из апатии.
После Михалевича прибыли в Васильевское Калитины. Дни прошли радостно и беззаботно. «Я говорю с ней, словно я не отживший человек», - думал о Лизе Лаврецкий. Провожая верхом их карету, он спросил: «Ведь мы друзья теперь?..» Она кивнула в ответ.
В следующий вечер, просматривая французские журналы и газеты, Федор Иванович наткнулся на сообщение о внезапной кончине царицы модных парижских салонов мадам Лаврецкой. Наутро он уже был у Калитиных. «Что с вами?» - поинтересовалась Лиза. Он передал ей текст сообщения. Теперь он свободен. «Вам не об этом надо думать теперь, а о прощении…» - возразила она и в завершение разговора отплатила таким же доверием: Паншин просит ее руки. Она вовсе не влюблена в него, но готова послушаться маменьку. Лаврецкий упросил Лизу подумать, не выходить замуж без любви, по чувству долга. В тот же вечер Лиза попросила Паншина не торопить ее с ответом и сообщила об этом Лаврецкому. Все последующие дни в ней чувствовалась тайная тревога, она будто даже избегала Лаврецко-го. А его настораживало еще и отсутствие подтверждений о смерти жены. Да и Лиза на вопрос, решилась ли она дать ответ Паншину, произнесла, что ничего не знает. Сама себя не знает.
В один из летних вечеров в гостиной Паншин начал упрекать новейшее поколение, говорил, что Россия отстала от Европы (мы даже мышеловки не выдумали). Он говорил красиво, но с тайным озлоблением. Лаврецкий неожиданно стал возражать и разбил противника, доказав невозможность скачков и надменных переделок, требовал признания народной правды и смирения перед нею. Раздраженный Паншин воскликнул; что же тот намерен делать? Пахать землю и стараться как можно лучше ее пахать.
Лиза все время спора была на стороне Лаврецкого. Презрение светского чиновника к России ее оскорбило. Оба они поняли, что любят и не любят одно и то же, а расходятся только в одном, но Лиза втайне надеялась привести его к Богу. Смущение последних дней исчезло.
Все понемногу расходились, и Лаврецкий тихо вышел в ночной сад и сел на скамью. В нижних окнах показался свет. Это со свечой в руке шла Лиза. Он тихо позвал ее и, усадив под липами, проговорил: «…Меня привело сюда… Я люблю вас».
Возвращаясь по заснувшим улицам, полный радостного чувства, он услышал дивные звуки музыки. Он обратился туда, откуда неслись они, и позвал: Лемм! Старик показался в окне и, узнав его, бросил ключ. Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного. Он подошел и обнял старика. Тот помолчал, затем улыбнулся и заплакал: «Это я сделал, ибо я великий музыкант».
На другой день Лаврецкий съездил в Васильевское и уже вечером вернулся в город, В передней его встретил запах сильных духов, тут же стояли баулы. Переступив порог гостиной, он увидел жену. Сбивчиво и многословно она стала умолять простить ее, хотя бы ради ни в чем не виноватой перед ним дочери: Ада, проси вместе со мной своего отца. Он предложил ей поселиться в Лавриках, но никогда не рассчитывать на возобновление отношений. Варвара Павловна была сама покорность, но в тот же день посетила Калитиных. Там уже состоялось окончательное объяснение Лизы и Паншина. Мария Дмитриевна была в отчаянии. Варвара Павловна сумела занять, а потом и расположить ее в свою пользу, намекнула, что Федор Иванович не лишил ее окончательно «своего присутствия». Лиза получила записку Лаврецкого, и встреча с его женой не была для нее неожиданностью («Поделом мне»). Она держалась стоически в присутствии женщины, которую когда-то любил «он».
Явился Паншин. Варвара Павловна сразу нашла тон и с ним. Спела романс, поговорила о литературе, о Париже, заняла полусветской, полухудожественной болтовней. Расставаясь, Мария Дмитриевна выразила готовность попытаться примирить ее с мужем.
Лаврецкий вновь появился в калитинском доме, когда получил записку Лизы с приглашением зайти к ним. Он сразу поднялся к Марфе Тимофеевне. Та нашла предлог оставить их с Лизой наедине. Девушка пришла сказать, что им остается исполнить свой долг. Федор Иванович должен помириться с женой. Разве теперь не видит он сам: счастье зависит не от людей, а от Бога.
Когда Лаврецкий спускался вниз, лакей пригласил его к Марье Дмитриевне. Та заговорила о раскаянии его жены, просила простить ее, а потом, предложив принять ее из рук в руки, вывела из-за ширмы Варвару Павловну. Просьбы и уже знакомые сцены повторились. Лаврецкий наконец пообещал, что будет жить с нею под одной крышей, но посчитает договор нарушенным, если она позволит себе выехать из Лавриков.
На следующее утро он отвез жену и дочь в Лаврики и через неделю уехал в Москву. А через день Варвару Павловну навестил Паншин и прогостил три дня.
Через год до Лаврецкого дошла весть, что Лиза постриглась в монастыре, в одном из отдаленных краев России. По прошествии какого-то времени он посетил этот монастырь. Лиза прошла близко от него - и не взглянула, только ресницы ее чуть дрогнули и еще сильнее сжались пальцы, держащие четки.
А Варвара Павловна очень скоро переехала в Петербург, потом - в Париж. Около нее появился новый поклонник, гвардеец необыкновенной крепости сложения. Она никогда не приглашает его на свои модные вечера, но в остальном он пользуется ее расположением вполне.
Прошло восемь лет. Лаврецкий вновь посетил О… Старшие обитательницы калитинского дома уже умерли, и здесь царствовала молодежь: младшая сестра Лизы, Леночка, и ее жених. Было весело и шумно. Федор Иванович прошелся по всем комнатам. В гостиной стояло то же самое фортепиано, у окна стояли те же самые пяльцы, что и тогда. Только обои были другими.
В саду он увидел ту же скамейку и прошелся по той же аллее. Грусть его была томительна, хотя в нем уже совершался тот перелом, без которого нельзя остаться порядочным человеком: он перестал думать о собственном счастье.
