Бунин – писатель, которому пришлось мигрировать и жить на чужбине, но он все равно продолжал писать. И писал он не о чужих странах, а о своей родной России, с которой мысленно он был всегда вместе, о стране, которая всегда была в его сердце. В период эмиграции писатель часто вспоминает родные края, русские поля, деревни и села, крестьян. Бунин восхищался русской природой и это видно в его произведениях, где он часто дает подробное описание природы и «Косцы» здесь не исключение. Как раз рассказ Бунина «Косцы» и стал ярким примером того, насколько любил писатель родные края, насколько хорошо ему помнилась русская природа, и насколько хорошо он знал человеческую натуру.
На уроке литературы мы познакомились с Буниным и его работами. И теперь мне предстоит сделать по рассказу Бунина «Косцы» . Но прежде, нужно познакомиться с Буниным и его работой «Косцы» в кратком его содержании, что позволит более точно сделать ее анализ.
Итак, рассказ Бунина «Косцы» и краткое содержание переносит нас на поля. Уже в самом начале автор дает подробное описание природы, среди которой герой рассказа и сталкивается с косцами. Вернее, в данном произведении, как таковых, нет героев. Здесь идет описание воспоминаний, описание того, как однажды рассказчик повстречал на своем пути косцов. Это были не местные косцы. Создавая образ косцов, Бунин пишет, что они были рязанские из дальних далей. Проходили мимо, направляясь в более плодородные земли. Косцы были дружные, любили поработать.
Однажды рассказчик наблюдал за работой косцов и за тем, как они едят. Оказалось, что они едят мухоморы, при этом говорят, что они вкуснее курицы. Запивают их родниковой водой.
Рассказчик наблюдает за косцами заворожено и ему кажется, что он бы так смотрел и слушал. Да. слушал песни, которые напевали косцы и они вызывали только восхищение, а прелесть была в том, что все мы дети Родины, и всем нам было хорошо. И этой родиной была Россия, чья душа могла петь точно так же, как поют косцы, вызывая у всех только самые лучшие и искренние чувства. Но, заканчивается произведение совсем иначе. Фразой, которая возвращает в реальность и мы понимаем, что это были воспоминания из прошлого, которое уже никогда не вернешь и та жизнь, не вернется вовеки.
Работая над рассказом Бунина «Косцы» и анализом произведения, можем сказать, что здесь автор изображает мужиков, что приехали в орловские места на заработки. Они поют песню,которая становится не просто песней, а песней, что позволяет уединиться с природой. В конце же автор повествует об утраченной жизни и той тоске, которая вызвана невозможностью все вернуть.
1.Описание русской природы
2. Косцы и их описание
3. Ужин косцов
4. Песня и ее прелесть
5. В чем еще очарование песни?
6. Бесконечно далекие и невозвратимые дни
Выражение в песне русской души, ностальгия по безвозвратно ушедшему времени. Пересказ Автор рассказывает, как он со своими спутниками шел по дороге, а рядом в молодом березовом лесу косили, косили и пели. Это было давным-давно, и та жизнь уж не вернется вовек. Они косили и пели, а весь березовый лес с его цветами и запахами откликался им. Лес подхватывал их песню так же свободно и легко, как пели они.
Они были "дальние", "рязанские". Небольшой группой проходили по орловским местам, помогая сенокосам и продвигаясь дальше, в степь, на заработки. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, - в обычае, в повадке, в языке, - опрятней и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилами и белыми, ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами, с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами. Они по-особому заходили на работу. Пили из жбанов родниковую воду, как пьют только здоровые русские батраки. Одновременно пускали косы и косили играючи, ровной чередой. Поразил их ужин.
Они ложками таскали из чугуна сваренные мухоморы. Смеялись и говорили, что они сладкие, чистая курятина! Теперь они пели. Главная прелесть этой песни заключалась в том, "что все мы были дети своей родины и были все вместе, и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, это наш общий дом была - Россия, что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу". И косцы, и слушатели их пения были счастливы.
И не вернуть того времени: "...иссохла Мать - Сыра - Земля, иссякли животворные ключи - и настал конец, предел Божьему прощению".
Понравилась статья - Пересказ Косцы Бунина И. А. ?
Вы прочитали материал на тему: Пересказ Косцы Бунина И. А.
10 Апрель 2015 Опубликовано в разделе:Comments are closed.
Это было давно, в той жизни, которая “не вернется уже вовеки”. Рассказчик шел по большой дороге, а впереди, в небольшой березовой роще, мужики косили траву и пели.
Рассказчика окружали поля “серединной, исконной России”.
Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой – или благословенной – богом стране.
Косцы шли издалека “по нашим, орловским местам” в еще более плодородные степи, по дороге помогая справляться с обильным сенокосом. Они были дружны, беззаботны и “охочи к работе”. От местных косцов они отличались говором, обычаями и одеждой.
Неделю назад они косили в ближнем от поместья рассказчика лесу. Проезжая мимо, он видел, как косцы “заходили на работу” – пили родниковую воду, становились в ряд и пускали косы широким полукругом. Когда рассказчик возвращался, косцы ужинали. Он заметил, что они едят “страшные своим дурманом грибы-мухоморы”, сваренные в котелке. Рассказчик ужаснулся, а косцы, смеясь, сказали: “Ничего, они сладкие, чистая курятина!”.
Теперь они пели, а рассказчик слушал и не мог понять, “в чем такая дивная прелесть их песни”. Прелесть была в кровном родстве, которое чувствовал рассказчик между собой и этими простыми косцами, едиными с окружающей их природой.
И еще в том была… прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была – Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу.
Пение было похоже на единый вздох сильной молодой груди. Так непосредственно и легко пелось только в России. Косцы шли, без малейших усилии “обнажая перед собой поляны” и выдыхали песню, в которой “расставались с родимой сторонушкой”, тосковали и прощались перед гибелью, но все-таки не верили “в эту безнадежность”. Они знали, что не будет настоящей разлуки, пока над ними “родное небо, а вокруг – беспредельная Русь”, просторная, свободная и полная сказочных богатств.
Плакал в песне добрый молодец, и заступалась за него родная земля, выручали его звери и птицы, получал он ковры-самолеты и шапки-невидимки, текли для него молочные реки и разворачивались скатерти-самобранки. Улетал он из темницы ясным соколом, и прятали его от врагов дебри дремучие.
И еще было в этой песне то, что чувствовал и рассказчик, и косцы: бесконечное счастье. Эти далекие дни прошли, ибо ничто не вечно, Отказались от своих детей “древние заступники… поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля”. Наступил конец, “предел божьему прощению”.
(1
оценок, среднее: 5.00
из 5)
Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом березовом лесу по близости от нее - и пели.
Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернется уже во веки.
Они косили и пели, и весь березовый лес, еще не утративший густоты и свежести, еще полный цветов и запахов, звучно откликался им.
Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время июньского дня. Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые легкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах. Стадо овец серело впереди, старик пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут... Казалось, что нет да никогда и не было ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой - или благословенной - Богом стране. И они шли и пели среди ее вечной полевой тишины, простоты и первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. И березовый лес принимал и подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели.
Они были "дальние", рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским, местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях еще более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были "охочи к работе", несознанно радуясь ее красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, - в обычае, в повадке, в языке, - опрятней и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками (1), белыми ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами (2).
Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, - так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, - потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными как бритва косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками таскали из чугуна куски чего-то розового.
Я сказал:
- Хлеб-соль, здравствуйте.
Они приветливо ответили:
- Доброго здоровья, милости просим!
Поляна спускалась к оврагу, открывая еще светлый за зелеными деревьями запад. И вдруг, приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибы-мухоморы. А они только засмеялись:
- Ничего, они сладкие, чистая курятина!
Теперь они пели: - "Ты прости, прощай, любезный друг!" - подвигались по березовому лесу, бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть нам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чем такая дивная прелесть их пения.
Прелесть ее была в откликах, в звучности березового леса. Прелесть ее была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами - и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим свежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже совсем несознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была - Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу.
Прелесть была в том, что это было как будто и не пение, а именно только вздохи, подъемы молодой, здоровой, певучей груди. Пела одна грудь, как когда-то пелись песни только в России и с той непосредственностью, с той несравненной легкостью, естественностью, которая была свойственна в песне только русскому. Чувствовалось - человек так свеж, крепок, так наивен в неведении своих сил и талантов и так полон песнью, что ему нужно только легонько вздыхать, чтобы отзывался весь лес на ту добрую и ласковую, а порой дерзкую и мощную звучность, которой наполняли его эти вздохи. Они подвигались, без малейшего усилия бросая вокруг себя косы, широкими полукругами обнажая перед собою поляны, окашивая, подбивая округ пней и кустов и без малейшего напряжения вздыхая, каждый по-своему, но в общем выражая одно, делая по наитию нечто единое, совершенно цельное, необыкновенно прекрасное. И прекрасны совершенно особой, чисто русской красотой были те чувства, что рассказывали они своими вздохами и полусловами вместе с откликающейся далью, глубиной леса.
Конечно, они "прощались, расставались" и с "родимой сторонушкой" и со своим счастьем, и с надеждами и с той, с кем это счастье соединялось:
Ты прости, прощай, любезный друг,
И родимая ах да прощал сторонушка! -
Говорили, вздыхали они каждый по разному, с той или иной мерой грусти и любви, но с одинаковой беззаботно-безнадежной укоризной.
Ты прости, прощай, любезная, неверная моя,
По тебе ли сердце черней грязи сделалось! -
Говорили они, по разному жалуясь и тоскуя, по-разному ударяя на слова, и вдруг все разом сливались уже в совершенно согласном чувстве почти восторга перед своей гибелью, молодой дерзости перед судьбою и какого-то необыкновенного, всепрощающего великодушия, - точно встряхивали головами и кидали на весь лес:
Коль не любишь, не мил - Бог с тобою,
Коли лучше найдешь - позабудешь! -
И по всему лесу откликалось на дружную силу, свободу и грудную звучность их голосов, замирало и опять, звучно гремя, подхватывало:
Ах, коли лучше найдешь - позабудешь,
Коли хуже найдешь - пожалеешь!
В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил да и не мог верить, по своей силе и непочатости, в эту безнадежность. - "Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!" - говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачу! сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. - "Ты прости, прощай, родимая сторонушка!" - говорил человек - и знал, что все-таки нет ему подлинной разлуки с нею, с родиной, что куда бы ни забросила его доля, все будет над ним родное небо, а вокруг - беспредельная родная Русь, гибельная для него, балованного, разве только своей свободой, простором и сказочным богатством. - "Закатилось солнце красное за темные леса, ах, все пташки приумолкли, все садились по; местам!" - Закатилось мое счастье, вздыхал он, темная ночь с ее глушью обступает меня, - и все-таки чувствовал: так кровно близок он с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами, что всюду есть у него приют, ночлег, есть чье-то заступничество, чья-то добрая забота, чей-то голос, шепчущий: - "Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко!" - И из всяческих бед, по вере его, выручали его птицы и звери лесные, царевны прекрасные, премудрые и даже сама Баба-Яга, жалевшая его "по его младости". Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар били ключи вечно живой воды, знал он молитвы и заклятия, чудодейные опять-таки по вере его, улетал из темниц, скинувшись ясным соколом, о сырую Землю-Мать ударившись, заступали его от лихих соседей и ворогов дебри дремучие, черные топи болотные, пески летучие - и прощал милосердный Бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие...
Еще одно, говорю я, было в этой песне, - это то, что хорошо знали и мы и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок - миновала и для нас сказка: отказались от нас наши древние заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобранные скатерти, поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля, иссякли животворные ключи - и настал конец, предел Божьему прощению.
Париж, 1921 г.
(1) Бахилки - полусапожки.
(2) Ластовицы - вставные полосы.
«Косцы»
(Рассказ)
Пересказ.
У кромки молодого березового леса автор с попутчиком застают за работой косцов. Они привлекают внимание писателя своим благообразным видом, своей опрятностью и трудолюбием. Эти люди были беззаботны и дружны, что показывало их упоение от своего занятия.
Ближе к вечеру автор словно бы ищет новой встречи с косарями - и находит их за ужином. Они весело едят дурман-грибы, уверяя, что те сладкие, точно курятина. Затем отдохнувшие труженики запели, наполняя пахучий лесной воздух звонкими голосами.
Песня их была грустна, но пели ее мужички с какой-то удалью. И автор вместе с ними ощутил то, что нет в этой жизни безнадежности. Велика Русь и всем поможет, всякого выручит. До ночи слушал писатель песню косцов и наслаждался свежим дыханием медвяных трав в лесу, поражаясь гармонии человека и природы.
Автор заканчивает рассказ печальным воспоминанием о косцах и их песне. Та радость, которую дарила людям эта песня, свидетельствовала, что «бесконечно счастливы были мы в те дни». Бунин сожалеет о том, что сказочные дни эти - увы! - невозвратимы.
