Антон Павлович Чехов
Это была длинная процедура. Сначала Пашка шел с матерью под дождем то по скошенному полю, то по лесным тропинкам, где к его сапогам липли желтые листья, шел до тех пор, пока не рассвело. Потом он часа два стоял в темных сенях и ждал, когда отопрут дверь. В сенях было не так холодно и сыро, как на дворе, по при ветре и сюда залетали дождевые брызги. Когда сени мало-помалу битком набились народом, стиснутый Пашка припал лицом к чьему-то тулупу, от которого сильно пахло соленой рыбой, и вздремнул. Но вот щелкнула задвижка, дверь распахнулась, и Пашка с матерью вошел в приемную. Тут опять пришлось долго ждать. Все больные сидели на скамьях, не шевелились и молчали. Пашка оглядывал их и тоже молчал, хотя видел много странного и смешного. Раз только, когда в приемную, подпрыгивая на одной ноге, вошел какой-то парень, Пашке самому захотелось также попрыгать; он толкнул мать под локоть, прыснул в рукав и сказал:
Мама, гляди: воробей!
Молчи, детка, молчи! - сказала мать.
В маленьком окошечке показался заспанный фельдшер.
Подходи записываться! - пробасил он.
Все, в том числе и смешной подпрыгивающий парень, потянулись к окошечку. У каждого фельдшер спрашивал имя и отчество, лета, местожительство, давно ли болен и проч. Из ответов своей матери Пашка узнал, что зовут его не Пашкой, а Павлом Галактионовым, что ему семь лет, что он неграмотен и болен с самой Пасхи.
Вскоре после записывания нужно было ненадолго встать; через приемную прошел доктор в белом фартуке и подпоясанный полотенцем. Проходя мимо подпрыгивающего парня, он пожал плечами и сказал певучим тенором:
Ну и дурак! Что ж, разве не дурак? Я велел тебе прийти в понедельник, а ты приходишь в пятницу. По мне хоть вовсе не ходи, но ведь, дурак этакой, нога пропадет!
Парень сделал такое жалостное лицо, как будто собрался просить милостыню, заморгал и сказал:
Сделайте такую милость, Иван Миколаич!
Тут нечего - Иван Миколаич! - передразнил доктор. - Сказано в понедельник, и надо слушаться. Дурак, вот и всё…
Началась приемка. Доктор сидел у себя в комнатке и выкликал больных по очереди. То и дело из комнатки слышались пронзительные вопли, детский плач или сердитые возгласы доктора:
Ну, что орешь? Режу я тебя, что ли? Сиди смирно!
Настала очередь Пашки.
Павел Галактионов! - крикнул доктор.
Мать обомлела, точно не ждала этого вызова, и, взяв Пашку за руку, повела его в комнатку. Доктор сидел у стола и машинально стучал по толстой книге молоточком.
Что болит? - спросил он, не глядя на вошедших.
У парнишки болячка на локте, батюшка, - ответила мать, и лицо ее приняло такое выражение, как будто она в самом деле ужасно опечалена Пашкиной болячкой.
Раздень его!
Пашка, пыхтя, распутал на шее платок, потом вытер рукавом нос и стал не спеша стаскивать тулупчик.
Баба, не в гости пришла! - сказал сердито доктор. - Что возишься? Ведь ты у меня не одна тут.
Пашка торопливо сбросил тулупчик на землю и с помощью матери снял рубаху… Доктор лениво поглядел на него и похлопал его по голому животу.
Важное, брат Пашка, ты себе пузо отрастил, - сказал он и вздохнул. - Ну, показывай свой локоть.
Пашка покосился на таз с кровяными помоями, поглядел на докторский фартук и заплакал.
Ме-е! - передразнил доктор. - Женить пора баловника, а он ревет! Бессовестный.
Стараясь не плакать, Пашка поглядел на мать, и в этом его взгляде была написана просьба: «Ты же не рассказывай дома, что я в больнице плакал!»
Доктор осмотрел его локоть, подавил, вздохнул, чмокнул губами, потом опять подавил.
Бить тебя, баба, да некому, - сказал он. - Отчего ты раньше его не приводила? Рука-то ведь пропащая! Гляди-кась, дура, ведь это сустав болит!
Вам лучше знать, батюшка… - вздохнула баба.
Батюшка… Сгноила парню руку, да теперь и батюшка. Какой он работник без руки? Вот век целый и будешь с ним нянчиться. Небось как у самой прыщ на носу вскочит, так сейчас же в больницу бежишь, а мальчишку полгода гноила. Все вы такие.
Доктор закурил папироску. Пока папироска дымила, он распекал бабу и покачивал головой в такт песни, которую напевал мысленно, и всё думал о чем-то. Голый Пашка стоял перед ним, слушал и глядел на дым. Когда же папироса потухла, доктор встрепенулся и заговорил тоном ниже:
Ну, слушай, баба. Мазями да каплями тут не поможешь. Надо его в больнице оставить.
Ежели нужно, батюшка, то почему не оставить?
Мы ему операцию сделаем. А ты, Пашка, оставайся, - сказал доктор, хлопая Пашку по плечу. - Пусть мать едет, а мы с тобой, брат, тут останемся. У меня, брат, хорошо, разлюли малина! Мы с тобой, Пашка, вот как управимся, чижей пойдем ловить, я тебе лисицу покажу! В гости вместе поедем! А? Хочешь? А мать за тобой завтра приедет! А?
Пашка вопросительно поглядел на мать.
Оставайся, детка! - сказала та.
Остается, остается! - весело закричал доктор. - И толковать нечего! Я ему живую лисицу покажу! Поедем вместе на ярмарку леденцы покупать! Марья Денисовна, сведите его наверх!
Доктор, по-видимому, веселый и покладистый малый, рад был компании; Пашка захотел уважить его, тем более что отродясь не бывал на ярмарке и охотно бы поглядел на живую лисицу, но как обойтись без матери? Подумав немного, он решил попросить доктора оставить в больнице и мать, но не успел он раскрыть рта, как фельдшерица уже вела его вверх по лестнице. Шел он и, разинув рот, глядел по сторонам. Лестница, полы и косяки - всё громадное, прямое и яркое - были выкрашены в великолепную желтую краску и издавали вкусный запах постного масла. Всюду висели лампы, тянулись половики, торчали в стенах медные краны. Но больше всего Пашке понравилась кровать, на которую его посадили, и серое шершавое одеяло. Он потрогал руками подушки и одеяло, оглядел палату и решил, что доктору живется очень недурно.
Палата была невелика и состояла только из трех кроватей. Одна кровать стояла пустой, другая была занята Пашкой, а на третьей сидел какой-то старик с кислыми глазами, который всё время кашлял и плевал в кружку. С Паншиной кровати видна была в дверь часть другой палаты с двумя кроватями: на одной спал какой-то очень бледный, тощий человек с каучуковым пузырем на голове; на другой, расставив руки, сидел мужик с повязанной головой, очень похожий на бабу.
Фельдшерица, усадив Пашку, вышла и немного погодя вернулась, держа в охапке кучу одежи.
Это тебе, - сказала она. - Одевайся.
Пашка разделся и не без удовольствия стал облачаться в новое платье. Надевши рубаху, штаны и серый халатик, он самодовольно оглядел себя и подумал, что в таком костюме недурно бы пройтись по деревне. Его воображение нарисовало, как мать посылает его на огород к реке нарвать для поросенка капустных листьев; он идет, а мальчишки и девчонки окружили его и с завистью глядят на его халатик.
События повести Н.И. Дубова «Беглец» происходят в маленьком приморском поселке на берегу Черного моря. Главный мерой повести – мальчик Юрка, который живет в маленьком домике вместе с дедом, вечно пьяным отцом и постоянно ругающейся матерью.
Начинается повествование с того момента, как Сенька-ангел, который получил такую кличку за то, что не пьет, не курит, много делает добра людям, привез воду. Жители поселка наливают ее в ведра, баки и разную посуду, чтобы хоть на время запастись пресной водой. Ее в поселке нет.
Вдруг к дому подъезжает легковая машина и оттуда выходит мужчина – немолодой, но еще и не старый – и просит разрешения пожить ему здесь. Начинается знакомство. Приезжего зовут Виталий Сергеевич, он – ученый из Москвы. Как выясняется потом, архитектор и преподаватель вуза. Приехал он не один. С ним – молодая женщина, которую он представил всем как Юлия Ивановна. Все жители решили, что его молодая жена.
Они разбили палатку и стали жить здесь. Виталий Сергеевич подружился со всеми мальчишками (кроме Юрки, их еще трое). Они вместе купались, он их возил в город (Евпаторию) на машине, где они ели мороженое, пили газированную воду да и просто радовались жизни. Он вел с ребятами интересные разговоры, его также в увлечением слушали Юркины дед и отец. Отец Юрки однажды показал ему свои картины. Виталий Сергеевич был после этого показа в ярости и сказал, что он совершенно не умеет рисовать. И пытался объяснить ему, как необходимо писать.
Но пот однажды начался сильный шторм. Палатку быстро убрали. На время Виталий Сергеевич со своей спутницей перебрались в дом Юрки. Но вдруг ему захотелось искупаться. Он не предал значение тому, что шторм только надвигается, что пока волны еще не такие сильные и высокие и что скоро придет настоящая буря. Во время этого купания и произошла трагедия – Виталий Сергеевич упонул.
Тело так и не было обнаружено. С Юлией Ивановной случился сердечный приступ, и ее отвезли в больницу. Но перед этим выяснилось, что она – вовсе не жена погибшему. Она дала телефон и адрес его настоящей жены, чтобы сообщить родным (у Виталия Сергеевича еще был взрослый сын) о трагедии.
Жена и сын приехали, забрали вещи, договорились о перегоне машины в Москву. Но когда Юлия вышла и больницы, отношение к ней всего поселка изменилось, и никто ей даже не одолжил денег на дорогу (свои деньги у нее бесследно исчезли из сумочки). Это сделал лишь один человек – Сенька-ангел. Юрка был в ужасе от такого поступка его родных, он наговорил матери и отцу много резких и неприятных слов и сбежал из дома. Десять дней о провел в Евпатории. Голодный, он подбирал объедки со столов кафе и ресторанов, спал на пляже, бродил по городу, но домой возвращаться не хотел. Однажды на вокзале он встретил Сеньку, который провожал Юлию в Москву. Сенька его накормил, привел домой. Стали думать, как жить дальше. Юрка наотрез отказался ехать домой. Тогда Семен решает отвезти его сестре, чтобы ей Юрка пока помог присмотреть за ее маленьким ребенком. По дороге они заезжают в поселок – надо же взять необходимые вещи. Юрка тихо проскальзывает в свой дом и видит полностью слепого отца, который потерял зрение. Он и так был слаб на глаза, врачи предупреждали – пить нельзя. И, по всей видимости, мужчина, расстроившись побегом сына, выпил. Это и привело его к несчастью.
И тогда Юрка решает остаться дома – кто же будет помогать теперь больному отцу? Так заканчивается повесть.
Как мы видим, сюжетная канва повести «Беглец» очень проста. Но ее внутреннее содержание гораздо сложнее.
Итак, живет мальчик-подросток Юрка в уединенном домике с добрым дедом - дорожным мастером, бабкой (все зовут ее Максимовной), с инвалидом воины, сильно пьющим отцом и громкоголосой матерью. Мать вечно его ругает, дает незаслуженные подзатыльники. Отец – пьяница, хвастун и н неуемный человек.
До ближайшего поселка – километра четыре. Эта уединенность жизни и труда - вне коллектива, вне всяких общественных интересов и связей (мать Юрки работает по ремонту дороги, которым ведает дед) - очевидно, и породила, укрепила затхлую атмосферу мещанства, в которой, до начала событий повести, совсем неплохо чувствовал себя ее герой - Юрка.
Домик стоит у моря, в степной части Крыма. События в жизни героев, их переживания у Дубова всегда органически связаны с пейзажем, и прежде всего с морем или рекой - это стойкая особенность его произведений. Море или река даже не фон, а, хочется сказать, действующее лицо всех его повестей – «Огней па реке», «Мальчика у моря», «Беглеца», и отчасти «Сироты».
Жизнью Юрка в общем доволен - правда, ребят маловато: двое малышей и брат, Славка. Да еще школа далеко. Но хороший человек, шофер, по прозвищу Сенька-Ангел, часто подвозит. И велосипед есть. Все лето можно купаться хоть каждые пять минут. В семье Юрку не слишком обижают, хотя ругают часто, иногда и затрещину получит.
Юрка живет и не задумывается над своим существованием, он живет как живется: притерпелся к обидам, привык к вечной ругани родителей. Он, может, даже считает, что так и должно быть, не зная другого образа жизни.
Но где-то в нем теплилось это, теплилось каким-то своим нутром, он уже тогда, еще до встречи с Виталием Сергеевичем понимал, что нужно жить не так, как его родители.
Обыкновенность жизни нарушается приездом людей из другого мира - москвичей Виталия Сергеевича и Юлии Ивановны. Они путешествуют на автомобиле и пленились пейзажем, особенно бугром близ Юркиного дома - он «был окутан бледно-розовым дымом - тамариск цвел». Цветущий тамариск - лирический фон «Беглеца».
Там, на бугре, и поставили свою палатку приезжие. Виталий Сергеевич внес с Юркину жизнь новое течение. Сначала привлече6нный к Виталию Сергеевичу внешней стороной его завидного существования, – у того и машина «Волга», и красивая палатка, и какая-то сладко-таинственная жизнь в далекой Москве, – Юрка постепенно начинает подмечать и нечто глубинное.
Первое открытие для Юрки: «Он жил и жил и никогда не думал, красиво здесь или нет. И никто не думал об этом и не говорил <...> Наоборот, все жаловались, как плохо тут жить на отшибе - ни людей, пи магазина, ни клуба». И никто не любовался тамариском - его в этом безлесном краю рубили на топливо.
Как будто не очень значительно открытие, что место, где живет Юрка, красиво. На самом же деле тут вступает одна из стержневых тем повести, и с каждым эпизодом она раскрывается все шире и полнее. Юрка открывает, что мир и людей можно воспринимать иначе, чем привыкли в его среде. И это другое восприятие ценнее, глубже, обогащает ум и сердце, помогает разглядеть красоту не только природы, но и красоту и безобразие людей, их душевного и нравственного облика. Юрка учится видеть, размышлять и критически оценивать. Конечно, сам он еще не может понять, что внесли в его жизнь приезжие, чему он учится. Но Юрка как раз в том возрасте перелома, брожения, когда уходит детское восприятие мира.
Возраст Юрки не назван, по уверенно угадывается. «Досаждало ему только одно: он начал стесняться. Раньше этого как-то не было или он не замечал, а теперь стал замечать и стеснялся все больше <...> при других становился неловким и неуклюжим, спотыкался и все ронял, ходил, как спутанная лошадь, руки и ноги делались большими, нескладными, их некуда было девать, он старался держаться свободнее, развязнее, от этого получалось еще хуже, и его начинали ругать, а он улыбался. Не потому, что ему было смешно, а потому, что очень стеснялся, но другие этого не понимали и ругали его еще больше. II для полного счастья ему не хватало только одного - чтобы исчезла эта скованность и он держался уверенно и свободно, ну, например, как папка...».
С большим мастерством Дубов дает психологический портрет возраста Юрки: одной деталью душевного самочувствия мальчика - скованностью - и одной деталью внешнего выражения этого самочувствия - улыбкой некстати. Значит, перед нами подросток лет двеннадцати-тринадцати.
Дед помогал Виталию Сергеевичу ставить палатку, и вечером его с Максимовной приезжие пригласили закусить. Выпили. Дед быстро захмелел, и Максимовна па обратном пути его «костила последними словами за то, что наклюкался, как свинья...» И наутро костила. Припомнила, что ласки от него не видит.
«- Да ты что, Максимовна, неуж мне на старости за тобой сызнова ухаживать?
- А что старость? Вон этот: голова седая, а сам так и норовит, чем ей догодить. «Юленька да Юленька»... То-то она такая гладкая да ухоженная. А ты за кобылой больше глядишь...»
«Юрка с удивлением подумал, что и на самом деле эти приезжие держатся, разговаривают друг с другом совсем не так, как дед и Максимовна <...> А папка и мамка ругаются то и дело. Особенно, когда выпьют <...> И никто из всех, кого Юрка знал, никогда не разговаривал друг с другом так ласково и не смотрел так, и не улыбался, что видно - улыбаются они потому, что им приятно смотреть друг на друга...».
Так возникает у подростка критическая работа сознания. Со сравнения привычного и, как думалось Юрке, естественного, всеобщего характера общения близких людей друг с другом с иным стилем отношений, в котором мальчик почувствовал внутреннюю красоту.
С первого дня знакомства с приезжими, когда он узнал, что бугор с тамариском красив, а разговаривать с близкими, смотреть на них можно совсем не так, как дед и Максимовна или мать с отцом, начинается для Юрки цепь открытий, критических переоценок.
Еще недавно, страдая от своей вдруг появившейся скованности. Юрка завидовал развязности отца. Но, увидев, как всегда ровен, нетороплив Виталий Сергеевич, Юрка заметил, что отец неприятно суетлив и «даже стал стесняться, будто суетился не папка, а он сам».
Виталий Сергеевич со всеми одинаков. «Голос у него спокойный, не громкий, но почему-то, когда он заговаривал, все умолкали и слушали, и он будто знал, был уверен, что так и будет, даже не пытался говорить громче, перекрикивать других. Ну, прямо как Сенька-Ангел сказал - авторитетный <...> Вот таким и захотелось стать Юрке. Спокойным, сильным и авторитетным».
Потрясающее открытие: Юрка почувствовал, что ему не правится среда, в которой он живет, он не хочет быть таким, как его близкие. Тут – начало самопознания; тут характерный для вдумчивых мальчиков его возраста поиск идеала, эталона для своего будущего. Одни его находят в книгах, другие – в жизни. Юрка не приучен читать книги. Свой эталон он нашел благодаря способности наблюдать и критически осмысливать наблюдения. Мы еще ничего не знаем о том, что произойдет с Юркой в ближайшие недели, и не узнаем из повести, как сложится его характер и судьба в грядущие годы. Но уже по первым страницам, по первым мыслям Юрки, чувствуем, что натура его не вовсе заурядна - Юрка начинает раздумывать об укладе среды, в которой живет, едва появился материал для сравнения. Мальчик умнее, интеллектуальнее своего окружения.
После критической переоценки быта в своем доме (или, вернее, параллельно и в связи с ней) рушатся детские, бездумные представления Юрки о том, что такое искусство. Его отец пишет картины. «Конечно, Юрка понимал еще мало, по что папка здорово рисует, это он понимал хорошо. У него все такое похожее. Видно каждый камешек, каждую веточку. И все такое красивое. Даже красивее, чем на самом деле. Если уж луна, так желтая-прежелтая, солнце краснее, чем светофор в городе перед базаром, а таких зеленых листьев и травы не было даже в городе...».
И вот оказывается, что это плохо, если красивее, чем на самом деле. Юркин отец рисовать, а тем более писать картины не умеет - это объясняет незадачливому художнику Виталий Сергеевич. Базарный лубок, который портит вкус народа. Не для себя, не по внутренней потребности пишет картины (перерисовывая с открыток) Юркин «папка», а па продажу. И от покупателей, хвастает он, отбою нет: «Народ ведь стал культурнее, все хотят жить красивше...» Вот и предлагает он красивую жизнь - «...озеро, все заросшее широкими, с тарелку, листьями и белыми цветами, а поверх листьев и цветов лежала тетка с угольно-черными глазами. Сама она была розовая, как семейное мыло, и совсем голая, только стыдное место прикрывал белый шарфик, который сам по себе висел в воздухе. И здесь тоже были белые гуси с длинными шеями и желтая луна. Юрка не понимал, почему эта толстомясая тетка не тонет, и про себя думал, что, если б он умел рисовать, он бы рисовал не этих голых теток, а самолеты и тапки, Чапаева, как он летит на белом коне, или космонавтов, как они гуляют в космосе».
Юрку не устраивали сюжеты, Виталий Сергеевич в ужасе и от сюжетов и от выполнения картин. Неожиданно сильное впечатление произвело на него «художество» Нечаева – Юркиного отца. Ему захотелось напиться. И за бутылкой коньяка он раздумывает вслух, говорит Нечаеву об искусстве, о своей работе, вспоминает о художнике Расторгуеве: «Уж если нарисует мопса - на нем все шерстинки можно пересчитать», вспоминает о статуях в садах: «Серийные пионерчики с горнами, гигантские бабы с веслами, которых белят два раза в год <...> Это же пропаганда пошлости!»
Но, бросив камни в пошлость Расторгуева, стандартных статуй, в изделия Нечаева, Виталий Сергеевич бросает камень и в себя... «Если по большому счету, то мы с вами одного поля ягоды...» И развивает эту тему. «Помесь ласточки со свиньей» - называет оп здания, построенные по его проектам, поправленным другими.
Виталий Сергеевич не хотел создавать роскошные дворцы спорта, бракосочетаний, пионеров, которые были в моде одно время. Он тогда бросил проектировать - и тут его драма художника. «Не выдержал, сбежал на кафедру. И что? Создал школу, воспитал смелых новаторов? Чего достиг?».
В малевании Нечаева Виталий Сергеевич увидел злую пародию на свои испорченные безвкусными поправками проекты.
Что же понял Юрка в этой драме? Не много, конечно. Но он узнал, что «папкины» картины никуда не годятся, и почувствовал, что искусство не развлечение, не промысел, а содержание жизни художника. Отец уехал в поселок, пил там и хвастал, что их таких только два - он и академик-лауреат по фамилии Расторгуев. «Если уж что и нарисует, так уж в точности, все как есть».
Юрка в отчаянии: «Как же это могло у папки все перевернуться? Или он нарочно врет и выдумывает? Зачем?» Решить эту психологическую задачу мальчику, разумеется, не под силу - откуда ему знать, в какой форме может проявляться чувство собственной неполноценности, сознание неудачливости, пропавшей жизни. Но остро переживает Юрка, что чужим, неприятным, неуважаемым становится для него отец. Юрка стал свидетелем его хвастовства, потому что мать послала мальчика привести отца домой. На обратном пути пьяный отец разбивает Юркин велосипед и уходит куда-то - еще пить и еще хвастаться.
А Юрка сильно ушиб лоб, кружится голова, тошнит - и в школу теперь придется пешком ходить. Он, почти теряя сознание, тянет на себе останки велосипеда. Никогда ему еще не было так плохо. А дома мать больно ударила за то, что поломал велосипед и отца не привел.
Не обиду испытывает Юрка - его охватывает злость. На фоне гармоничных отношений приезжих - там, в розовом дыму цветущего тамариска,- отвратительной становится для Юрки жизнь в его семье.
«Он отчетливо увидел, как все было уже много раз, как будет и теперь: мамка приведет упирающегося отца и станет укладывать его спать, а он будет хорохориться, обзывать ее всякими словами, а мамка его тоже, он полезет драться, и она даст ему сдачи, потом они помирятся и лягут вместе спать, а может, и не помирятся, просто папка свалится и захрапит».
Не хочет, не может он этого больше видеть. И уходит к бугру, где стоит палатка, зарывается в стог сена.
Прежнее восхищение развязностью отца сменилось стыдом за него, прежнее бездумное отношение к укладу жизни в семье сперва вызвало критические мысли, а потом и ненависть. В сущности, Юрка уже внутренне ничем не связан с родителями, его уход из дому психологически подготовлен. Он тянется всем сердцем к тому строю и культуре отношений между людьми, которым он учился в палатке приезжих. Но еще много должно произойти прежде, чем Юрка убежит.
Утром Юливаниа, как зовет ее Юрка, нашла мальчика около стога, перевязала ему ранку па лбу. У нее были ласковые, нежные руки, и тут, когда она осторожно промывала ранку, Юрке «почему-то вдруг стало отчаянно жалко себя, и он впервые за все время заплакал».
А потом снова приходится сравнивать. Виталий Сергеевич ни о чем не расспрашивает. А прибегает мамка - и говорит, говорит, стараясь угадать, рассказал ли Юрка, как все было. «Юрка понимал, что она пытается заговорить зубы, видел, что и приезжие тоже понимают это, ему стало стыдно за нее - зачем она врет и изворачивается, никто ведь ее ни о чем не спрашивал, а она все объясняла и объясняла». Вот теперь и за мать ему стыдно. Все понял Виталий Сергеевич - увел Юрку купаться.
«Зачем люди пьют?» - спрашивает на берегу Юрка Виталия Сергеевича. «Это прилипчиво, как зараза, как неизлечимая болезнь. А попросту - это трусливое бегство. Трусливое и бессмысленное - в бутылку. Из нее-то уж во всяком случае выхода нет. Только один - смерть...
Ответ Юрке - это может быть и напоминание себе? Мы уже видели и увидим дальше, что Виталий Сергеевич от мучительных раздумий убегал в бутылку.
И тут, на берегу, в задушевном разговоре, Юрка окончательно понял, чего требует его душа: «Уйду я от них. Совсем». Он не может объяснить почему, и Виталий Сергеевич снова не расспрашивает. Только говорит, что «бегство - не выход. Бегство - тоже от слабости, малодушия». А это только к Юрке обращено или, быть может, и к себе самому?
Одна из черт своеобразия повести, глубины ее подтекста в том, что переживания мало что видавшего мальчика и взрослого человека с трудной судьбой оказываются как бы параллельными.
Тут на берегу моря Виталий Сергеевич сделал необыкновенный рисунок: смотришь вблизи - заросший тамариском бугор, тент, натянутый у палатки, и крыша дома, где живет Юрка; смотришь издали - на рисунке весело смеются глаза Юливанны. II называется рисунок «Счастье». Но Юливанна сказала, что счастье куцее и ничего само собой не уладится. У обоих испортилось настроение, и Виталий Сергеевич пошел пить коньяк.
Так копятся от страницы к странице предвестия драмы, ее психологические предпосылки. Как обычно у Дубова, пока не происходит событие, поглощающее все душевные силы героев, определяющее их поступки, ломающее жизнь, предвестия проходят на фоне обыденности, в которой много и радостных дней и небольших огорчений, обид, омрачающих настроение.
Радостен был день, когда Юрка с мальчиками ходил ловить рыбу и не очень-то съедобных крабов, чтобы угостить друзей в палатке. Тяжелым был день, когда Юрка, подходя к бугру, услышал, как Юливанна раздраженно говорила о нем, о вечной его улыбке, назвала мальчика непонятным ему словом «кретин». Она не поняла того, что знал Виталий Сергеевич, покрасневший, когда оказалось, что Юрка слышал сердитые слова: улыбался Юрка от смущения, от скованности. Самое глупое, что он и тут продолжал улыбаться.
Он невольно все думал о словах Юливанны - почему они так задели, так обидели его. Ведь его дома и в школе часто ругали, привык. Один дед его не ругал - он добрый. И после этого размышления идет эпизод, казалось бы, проходной, по психологически очень важный. Мальчики как-то нашли гнездо с птенцами и с нежностью следили, как они живут, как прилетает мать их кормить. А добрый дед тоже нашел это гнездо и бросил птенцов своему коту.
«- Ты зачем птенцов кошке? - закричал Юрка.
- А что, кошке тоже исть надо,- сказал дед, ласково щурясь.
- Птенцов, да?
- А чего их жалеть? Их много».
И снова безудержная злость охватывает Юрку. Он искал, что бы разбить, поломать, уничтожить.
Видно, он почувствовал фальшь дедовой доброты, почувствовал, что за ней кроется равнодушие, душевная пустота. Это не сказано словами, это изображено поступками. Дубов в «Беглеце» пишет психологические портреты, предоставляя осмыслить их читателям, и осмысление дает иногда тот же эффект, что рисунок Виталия Сергеевича: смотришь вблизи - пейзаж, издали - смеющиеся глаза. И то, что это у Дубова получается, - еще одно свидетельство зрелости и самобытности его таланта.
Мы еще встретимся с добротой деда - эпизод с птенцами тоже предвестие.
А потом опять светлый день с Виталием Сергеевичем - он старается, чтобы Юрка забыл, как обидела его Юливанна. Его непоказная доброта серьезна, он бережет душу мальчика. «Слово, Юра,- опасная вещь. Им легко ранить человека, можно даже убить. Не в прямом, конечно, смысле... Юлия Ивановна совсем не хотела тебя обидеть. Слово, которое она употребила, попросту означает «отсталый». Но ведь это правда! Ты второй год в третьем классе». И говорит Виталий Сергеевич, что надо много читать, подумать о будущей профессии. Тут опять, совсем мельком: когда Виталий Сергеевич наклонился, «на Юрку пахнуло спиртным». От чего бежит Виталий Сергеевич?
Юрка говорит: «Я в интернат хочу». Тут Виталий Сергеевич, очевидно, не понял, что именно общение с ним и Юливанной родило у Юрки стремление вырваться из среды, в которой жил,- уйти и от вечно пьяного отца, и от «доброго» деда. «Думаешь, там будет легче - не надо учиться? От своего долга никуда, брат, уехать нельзя», - говорит он.
И опять же: это сказано Юрке или себе? От долга уехать нельзя - еще одно предвестие.
Потом пришел шторм. Оп подкрался исподволь, незаметно. Для знающих прежние повести Дубова нет неожиданности в том, что шторм в жизни героев начинается в час шторма на море. Тесно связаны в художественном мышлении Дубова переживания людей, события их жизни с природой, с солнцем и бурями, с морем или рекой, с ветром или штилем.
Шторм подкрадывался исподволь и к героям «Беглеца». Причем шторм на море символизирует шторм в жизни двух героев повести – Виталия Сергеевича и Брки.
Первый порыв ветра сорвал тент автомобиля. Второй ветровой удар унес косынку Юливанны. «Кусты тамариска пригнулись, розовое облако сорванных соцветий понеслось за косынкой». Это не просто детали бури, тут метафора. Ветер сорвал цветы тамариска, шторм уносит куцее счастье.
Ветер стих. «Уже все, он больше не будет?» - спросила Юлия Ивановна. «Это только прелюдия». Прелюдия катастрофы - в переживаниях Юрки, в беседах, размышлениях и коньяке Виталия Сергеевича, в пьянстве отца, которому врачи запретили пить, и, наконец, в картине начала шторма. Все это создает настроение повести, ее колеблющуюся атмосферу, постепенно сгущающуюся в предштормовую.
Ветер уже «невидимой упругой стеной давил на лицо и грудь». Виталий Сергеевич пьет коньяк и беседует с Юркой. Вдруг море выкинет сундук битком набитый дукатами, и тогда «поедем куда глаза глядят, на край света, например», конечно, с Юлией Ивановной, считает Юрка. Бежать на край света от сложностей жизни мечтает Виталий Сергеевич? От коньяка? От кафедры? Или просто Юрку развлекает? А может, это будет не сундук, продолжает фантазировать Виталий Сергеевич, а бутылка и в ней призыв «Спасите наши души!». «Спасти можно тело, жизнь, а когда лезут спасать душу... Мы не будем лезть ни в чью душу - попробовали, как другие лезут в нашу...» И тут, видно, неблагополучие.
Юливанна пришла и схватила бутылку: «С твоим сердцем, в такую жару, на солнцепеке...» Виталий Сергеевич обещает без позволения больше не пить. «Страус перестал прятать голову...» И больше ни от чего не будет прятать.
«- А что случилось?
- Ничего. Просто я созрел. Как созревают запоздалые овощи»..
Герои повести пошли к морю. Виталий Сергеевич учил Юливанну и Юрку подпрыгивать, когда подходит волна. А потом решил как следует выкупаться в бушующем море. Он «оглядывался, поджидая набегающую волну, а как только она подошла, быстро и сильно заработал руками, оказался на ее гребне и вместе с нею пошел к берегу. Но волна ушла вперед, он остался за ней и стал поджидать следующую. Она пришла, подхватила его, понесла, он открыл рот что-то крича, поднял руку и скрылся под водой»
Так кончилась жизнь одного из героев повести.
И вскоре открывается смысл намеков, неясных Юрке реплик, одно нз значений разговоров о страусе, прятавшем голову, одна из причин бегства в бутылку.
«Лицо Юливаины дрогнуло, она закусила губу, потом, сдерживая себя, с трудом проговорила, все так же глядя в землю:
- Пошлите телеграмму... Деньги у меня в сумочке, в палатке. Там ого паспорт и адрес...
- Кому телеграмму?
- Его жене.
У папки отвисла челюсть, глаза деда спрятались в морщинах, мамка и Максимовна переглянулись, лица их одеревенели.
- Как же это,- сказал дед,- а...
Юливанна подняла голову, посмотрела ему в лицо.
- Я не жена... Мы... А, да что вам до этого?..
Она повернулась и пошла назад, к берегу».
Там она потеряла сознание. Привести ее в чувство не удавалось. Появляется со своим грузовиком шофер Сенька-Ангел. Всегда у Дубова, когда он изображает среду душного мещанства, подлости или тупой бюрократизм, появляются и хорошие, справедливые люди. Сенька-Ангел сразу уловил, что не потрясение несчастьем, не сочувствие горю владеет сейчас мыслями Юркиных родителей и деда, а нежданная радость - роскошная сплетня. Сенька увозит еле живую Юливанну в больницу, у нее шок.
А в Юркином доме смакуется событие. Мальчик «не мог больше выносить, не мог видеть, как они переглядываются, подмигивают, кивают друг другу и говорят, говорят что-то неуловимое, скользкое и чему-то даже будто радуются... Как они могут?!»
Ночью папка куда-то уходил. Позже Юрка понял, что ходил он к палатке. Все следующие дни он пьянствует беспробудно. А дома гости, сплетни, сплетни.
«- Так ить это и сразу бы догадаться... Он же перед ей прямо расстилался. Разве законный муж о седой голове будет перед женой эдак-то: Юленька да Юленька...».
Это Максимовна говорит - радостно находя оправдание тусклой своей жизни с дедом.
Приезжает жена Виталия Сергеевича со взрослым сыном. Их больше всего беспокоит, как машину в Москву перегнать и увезти вещи. Это важнее горя, важнее открытия, что ее муж был тут с Юлией Ивановной. Юрка теперь понимает, почему Виталий Сергеевич уехал от жены. Он увидел еще одну ипостась того мещанства, той тусклой жизни, которую он возненавидел. Мать и бабка наговаривают жене наперебой на Юлию Ивановну, и жена жадно слушает...
Облетевший куст тамариска был предвестием несчастья. Теперь Юрка находит запутавшийся в корнях тамариска надорванный листок с отпечатавшимся па нем следом каблука. Это рисунок Виталия Сергеевича – «Счастье»...
Тонка и прочна художественная ткань повести, сложен ее рисунок. Все выраженное и в то же время недосказанное в эпизодах, разговорах, иногда словно незначительных, иногда ведущихся как будто об одном, а на дело скрывающих важный подтекст, складывается в композиционно строгую картину. Ничего лишнего. Каждая деталь и каждое слово необходимы - отсутствие хоть одного уменьшило бы многозначность повести, нанесло урон психологической точности, полной убедительности поведения героев, внутренней логике характеров.
Вот уже позади трагические события, уже мы прочли, как лебезившее перед Юлией Ивановной семейство обливает ее помоями; кажется, к концу идет повесть, но к Юрке шторм еще только подкрадывается.
Возвратилась из больницы за своими вещами Юлия Ивановна - она поникла, погасла, постарела. Ее провожает Сенька-Ангел. На ее «здравствуйте» никто не ответил, кроме деда.
«- Странно, - сказала она. - Я не помню где, но у меня были деньги... Не очень много, но были...»
Папка ужасно засуетился, дедовы глаза спрятались в морщинах, рот у Максимовны вытянулся в ниточку. А Юрку почему-то обдало жаром».
Юливанна попросила немного денег в долг.
«Время шло, а они молчали….
- Еще чего! - сказала мамка.- Кабы у нас лишние деньги, мы б тоже по курортам ездили... А тут не знай, чем рты напихать...
- Деньги мы не куем,- сказала Максимовна,- у нас лишних не бывает».
А добрый дед, скормивший птенцов коту, молчит.
Сенька уводит Юливанну: «У них зимой снега попроси - удавятся, не дадут...»
И тут все, что копилось в душе Юрки за время знакомства с приезжими, все, что оп понял и почувствовал в укладе, мыслях, поступках своей семьи (уже и о Сеньке-Ангеле хихикают: «Один утоп, другой присоседился. Такие небось не пропадают» ) - все взрывается ненавистью, слепой яростью:
«- Ну и гады же вы все! - сказал он.- Подлые гады!
- Ты чего это, поганец! - изумленно открыл глаза дед.- Ты это кому говоришь?
- Тебе! И тебе, и тебе, и тебе... Все вы сволочи! Вы же врете, что денег нет, вы получку получили... Вам жалко, жмоты проклятые...»
Мамка хлестнула Юрку по лицу.
«- Бить будете? Бейте!.. Все равно вы сволочи и гады... Был дядя Витя, бегали к ним, подлизывались, жрали, пили, а теперь вам денег жалко?.. А куда ее деньги девались?.. Вы их и украли!
- Кто украл? - вскочил папка.- Я тебе покажу - украли!»
Папка бил со знанием дела, туда, где больнее, бил зло и долго. Юрка изловчился, боднул его в живот и убежал.
«Что-то в нем обломилось или повернулось так, что ни приставить, ни повернуть обратно, словно он вдруг, сразу стал намного старше».
И потянулись дни скитаний. Как плохо бесприютному мальчику, как, убежав из дому, начинают пропадать, Дубов показал в «Сироте». И еще раз изобразил это здесь, в «Беглеце».
Напрасно Юра просит у встречных работы, для мальчика ни у кого работы нет. Добрался до Евпатории, ночевал там на садовых скамейках, отчаянно голодал, унизительно подбирал объедки с чужих тарелок в столовой,- но и оттуда гонят, объедки подавальщицам для свиней нужны.
Эпизоды скитаний Юрки подчинены мысли, неизменной для Дубова: трудно голодать, плохо, когда бьют, но самое трудное - когда равнодушно проходят мимо, не замечая, как ему плохо, не задумываясь, что человека, соскребывающего остатки с чужих тарелок, надо накормить и расспросить. Проще говоря, нужно быть внимательным к каждому человеку, а к маленькому - вдвойне. Никто не спорит с этой очевидной мыслью, беда, что многие не воплощают ее в поступках и не считают это для себя обязательным. Не только злодеи. Один из признаков мещанства - равнодушие к чужому горю, равнодушие к не своим детям. Дубов настойчиво, темпераментно пропагандирует идею очевидную, привлекая самые сильные художественные средства для изображения эгоистической черствости и деятельной доброты, потому что ему нужно прорваться к совести равнодушных, а добрых побудить к действию, к неослабной внимательности.
Долго голодал Юрка, потерял счет дням. «Все время было наполнено, занято одним - желанием есть. Он все реже вспоминал о том, что произошло там, дома, а когда вспоминал, ему казалось, что это было давным-давно, и только ненависть не слабела - это ведь они довели, сделали его таким...» .
Однажды, бродя вокруг станции, он увидел, как мелькнула Юлия Ивановна. Бросился за ней, но, пока пробрался сквозь толпу, она уже исчезла из виду, и только когда тронулся поезд, показалась в окне. Она махала рукой, но не ему - Юрку она не заметила. Она прощалась с провожавшим ее Сенькой-Ангелом, оправдавшим свое прозвище. Конечно, это он дал деньги, приютил и отправил несчастную женщину.
Расспросил шофер Юрку, узнал про его мытарства, накормил в вокзальном буфете и повез к себе домой. Решил он, пока в интернат или в ремесленное не попадет мальчик - документов-то нету,- отвезет он Юрку к своей сестре в Симферополь, будет у нее за «ребятенком» присматривать. Поехали. Только по дороге решил Юрка куртку из дому взять - Славка вынесет.
Тут мы подходим к последнему эпизоду повести. Он неожидан. Он внезапной вспышкой освещает повесть, открывает глубинное ее значение, заставляет переосмыслить события, характеры.
Славка не встретился. Юрка прокрадывается в комнату и видит, как отец беспомощно шарит руками, отыскивая сигарету. А она лежит на виду. Юрка не сразу понял, что папка ослеп (врачи предупреждали: пить ему нельзя). Увидев, как беспомощен отец, мальчик подошел к нему, подал сигарету. Заплакал папка, и у Юрки «тоже почему-то задрожала нижняя челюсть». Очень испугался папка, что сын опять уйдет.
«Юрка спустился с крыльца. На мелководье, расплескивая солнечные зайчики, взапуски бегали три крохотные фигурки. Пацаны... Теперь их тут и вовсе замордуют, затуркают. Будут расти, как бурьян, без призора... На мамке теперь все. А что она одна сможет? А отец так и будет мыкаться в четырех степах, вытянув перед собой руки, натыкаясь на все и падая...
Он шел к дороге, и каждый шаг давался с трудом, будто он без роздыха шел целые сутки пли надел, как водолаз на переправе, свинцовые башмаки».
Подошел Юрка к Сеньке, ожидавшему его в кабине. Рассказал, что отец ослеп и он остается. «Что ж, видно, правильно...» - решил Семен. Провожает Юрка глазами отъехавшего Семена. «Машины мчались, рявкали сигналами, подгоняя друг друга, и нельзя было понять, то ли они догоняют что-то и никак не могут догнать, то ли убегают от чего-то и боятся, что убежать не смогут. Они мчались все быстрее и быстрее, и все мимо, мимо...
Юрка повернулся и пошел к дому».
Так кончается повесть.
Не смог убежать Юрка, мечта о жизни в другой среде промчалась мимо. В ненавистный ему дом вернулся Юрка.
Это грустно, но тут брезжит свет. Только прочитав последние страницы повести, мы понимаем, что глубинная ее тема - долг. Вот о чем были предвестия, вот о чем были раздумья Виталия Сергеевича, вот откуда его тоска, его коньяк. Все видишь иначе, когда Юрка победил свою ненависть к дому и понял, что обязан остаться. Иначе видишь судьбу Виталия Сергеевича, понимаешь, что в повести - два беглеца.
Виталий Сергеевич и Юрка – оба беглецы. Первый бежал от жены к Юлии Ивановне, бежал от архитектуры на кафедру, бежал к коньяку от сложностей семейной жизни, от сложностей своей жизни в искусстве. А потом он сбежал из дому, чтобы пожить в тишине у моря, привести в порядок свои мысли. А мысли его невеселые: он не стал борцом на избранном им жизненном поприще, уступил там, где уступать не должен был, и потому пользы принес меньше, чем мог бы при его таланте. Отдохнув у моря, он вновь должен был вернуться к привычному существованию.
Юрка – другой беглец. Он – беглец внутренний, духовный. Он, сам этого не сознавая, не приемлет жизни своего дома. И поэтому уходит. Затем он возвращается обратно, понимая, что должен вернуться, чтобы облегчить участь своих близких.
Так перекрестились путь двух беглецов: один из них старший, умудренный, понимающий умом все, но не способный преодолеть внешние обстоятельства своей жизни, погибает, второй, возвращаясь в старый дом, никогда уже внутренне к нему не вернется. Он – беглец отсюда нак всю жизнь.
И странно: ведь второгодник Юрка, не читавший книг, проявивший свой интеллект пока только в том, что сумел увидеть и возненавидеть окружающее его мещанство, сердцем потянуться к другому, высокому строю жизни, мыслей и чувств, едва познакомившись с ними,- этот едва вступивший в отрочество мальчик оказался сильнее глубоко интеллектуального, доброго к людям и безжалостного в самооценке Виталия Сергеевича.
Читателям решать, не полусознательным ли бегством было его купание в шторм. Да, все естественно, просто - больное сердце, выпитый коньяк, неудачно нырнул под волну... Но все-таки не было ли тут и опыта фаталиста, который приставляет ко лбу пистолет, не зная, заряжен ли он. Мы не найдем на это ответа в повести, он необязателен. «Беглец», глубоко впечатляя эмоционально, заставляет каждого думать о сложностях жизни, о путях их преодоления, о поисках нравственно верного пути.
Эта повесть, как и другие произведения писателя, тоже о справедливости, но «Беглецом» Дубов сказал: в понятие справедливости входит выполнение нравственного долга. Даже когда претит среда, в которой придется его выполнять. Сверхзадача повести - убедительно раскрыть эту истину. Она может стать важным открытием для многих читателей, тем более что покоряет сила, художественная точность повести, ее вдохновенность.
Если обстоятельства жизни и творчества так запутаны, как у Виталия Сергеевича, и однозначно справедливого решения нет, если совесть, ум и воля не находят верного пути к выполнению долга перед собой и близкими, перед обществом и перед своим искусством, тогда – трагедия. У Юрки все оказалось проще: он выбрал нравственный долг. И это дает надежду, что жизнь его сложится иначе, чем у Виталия Сергеевича. И что он вырастет другим человеком.
Человек – это величайшая ценность, учит нас Дубов. Казалось бы, нет утверждения более справедливого и распространенного. На словах ведь мы все согласны: дороже, важнее человека нет в мире ничего. Но каждое время по своему поворачивало эти слова, было время, когда они произносились часто, но без смысла. Может быть, поэтому и у нас самих эти слова часто вызывают лишь безразличие.
Дубов пытается оттолкнуть нас от этого безразличия и равнодушия и возвращает не к словам: «Человек – это величайшая ценность», а к их истинному смыслу.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:
А. П. Чехов прожил не очень долгую жизнь (всего 44 года), но написал за это время много - 22 тома сочинений и 8 томов писем. Он писал разные рассказы, какие-то были большими, какие-то маленькими. Мы предлагаем читателю изучить произведение, которое написал Чехов, - «Беглец» (краткое содержание).
У А. П. Чехова есть произведения, содержащие внутреннюю мораль, а есть свободные от нее. «Беглец» относится, скорее, ко вторым. Он представляет собой только фиксирование некоторого опыта или наблюдения. Сочинение могло основываться на действительном факте, но его вполне мог выдумать Чехов. «Беглец» (краткое содержание будет представлено в статье) - произведение, написанное культурным слогом.
Мальчика привозит в больницу мама со странной раной на локте. Осмотрев руку, доктор начинает от души ругать мать последними словами за то, что она так поздно Пашку (Павла Галактионова) к нему привела. Врач говорит: «Разве можно было столько тянуть? Ребенка полгода не приводить? Теперь придется отрезать руку, а что он без руки, кому он нужен? И тебе (обращается доктор к матери) обуза на всю жизнь!» Конечно, эту сцену проникновенно описывает Чехов. «Беглец», краткое содержание которого попало в поле нашего зрения, стоит полностью прочитать рассказ ради этих мизансцен, тем более что его объем меньше 10 страниц.
До матери Пашки, видимо, смысл слов доходит не слишком, поэтому она ждет от врача дальнейших указаний. Слегка успокоившись, доктор кладет мальчика в больницу. Его провожают на второй этаж больницы, где, по-видимому, лежат тяжелобольные люди. Пашке дают новую одежду, хорошо кормят. Старик с поражением легких лежит на соседней койке в палате. Мальчику все нравится: его хорошо кормят, одевают в чистое белье. Правда, по соседству какие-то странные и страшные люди, но это его во время поглощения больничной еды заботит мало.
Странные картины для современного читателя описывает Чехов. «Беглец» (краткое содержание) не врет. Мальчик с мамой пришли, скорее всего, из деревни в больницу, где было государственное обеспечение, поэтому в этом нет ничего удивительного.
Неудобства у него начались ночью, когда оказалось, что один из постояльцев, находившийся напротив палаты, умер, и его пытались вынести на одеяле больные, делившие с ним комнату. Они шумно переговаривались, подробно обсуждая детали такого непростого дела. Пашка их разговоры услышал, и его обуяла паника. Здесь и наметил кульминацию повествования Чехов. «Беглец» (произведение) предстает перед читателем во всей красе.
Ребенок стал звать маму. Мальчик побежал по больнице, затем на улицу, потом оказался неведомо как у доктора (жилище врача было на территории больницы), который его утром осматривал. Пашка заглянул в светящееся в темноте окно (хотя было и страшно), увидел там милое ему лицо и потерял сознание.
Врач обнаружил Пашку несколько часов спустя. Герой рассказа пришел в сознание под звуки голоса доктора. Уже было светло, и все его страхи рассеялись, остались только насмешки врача над ним.
Так заканчивается рассказ Чехова «Беглец». Краткое содержание так же завершается на этой успокаивающей ноте.
Это была длинная процедура. Сначала Пашка шел с матерью под дождем то по скошенному полю, то по лесным тропинкам, где к его сапогам липли желтые листья, шел до тех пор, пока не рассвело. Потом он часа два стоял в темных сенях и ждал, когда отопрут дверь. В сенях было не так холодно и сыро, как на дворе, но при ветре и сюда залетали дождевые брызги. Когда сени мало-помалу битком набились народом, стиснутый Пашка припал лицом к чьему-то тулупу, от которого сильно пахло соленой рыбой, и вздремнул. Но вот щелкнула задвижка, дверь распахнулась, и Пашка с матерью вошел в приемную. Тут опять пришлось долго ждать. Все больные сидели на скамьях, не шевелились и молчали. Пашка оглядывал их и тоже молчал, хотя видел много странного и смешного. Раз только, когда в приемную, подпрыгивая на одной ноге, вошел какой-то парень, Пашке самому захотелось также попрыгать; он толкнул мать под локоть, прыснул в рукав и сказал:
Мама, гляди: воробей!
Молчи, детка, молчи! - сказала мать.
В маленьком окошечке показался заспанный фельдшер.
Подходи записываться! - пробасил он.
Все, в том числе и смешной подпрыгивающий парень, потянулись к окошечку. У каждого фельдшер спрашивал имя и отчество, лета, местожительство, давно ли болен и проч. Из ответов своей матери Пашка узнал, что зовут его не Пашкой, а Павлом Галактионовым, что ему семь лет, что он неграмотен и болен с самой Пасхи.
Вскоре после записывания нужно было ненадолго встать; через приемную прошел доктор в белом фартуке и подпоясанный полотенцем. Проходя мимо подпрыгивающего парня, он пожал плечами и сказал певучим тенором:
Ну и дурак! Что ж, разве не дурак? Я велел тебе прийти в понедельник, а ты приходишь в пятницу. По мне хоть вовсе не ходи, но ведь, дурак этакой, нога пропадет!
Парень сделал такое жалостное лицо, как будто собрался просить милостыню, заморгал и сказал:
Сделайте такую милость, Иван Миколаич!
Тут нечего - Иван Миколаич! - передразнил доктор. - Сказано в понедельник, и надо слушаться. Дурак, вот и всё…
Началась приемка. Доктор сидел у себя в комнатке и выкликал больных по очереди. То и дело из комнатки слышались пронзительные вопли, детский плач или сердитые возгласы доктора:
Ну, что орешь? Режу я тебя, что ли? Сиди смирно!
Настала очередь Пашки.
Павел Галактионов! - крикнул доктор.
Мать обомлела, точно не ждала этого вызова, и, взяв Пашку за руку, повела его в комнатку. Доктор сидел у стола и машинально стучал по толстой книге молоточком.
Что болит? - спросил он, не глядя на вошедших.
У парнишки болячка на локте, батюшка, - ответила мать, и лицо ее приняло такое выражение, как будто она в самом деле ужасно опечалена Пашкиной болячкой.
Раздень его!
Пашка, пыхтя, распутал на шее платок, потом вытер рукавом нос и стал не спеша стаскивать тулупчик.
Баба, не в гости пришла! - сказал сердито доктор. - Что возишься? Ведь ты у меня не одна тут.
Пашка торопливо сбросил тулупчик на землю и с помощью матери снял рубаху… Доктор лениво поглядел на него и похлопал его по голому животу.
Важное, брат Пашка, ты себе пузо отрастил, - сказал он и вздохнул. - Ну, показывай свой локоть.
Пашка покосился на таз с кровяными помоями, поглядел на докторский фартук и заплакал.
Ме-е! - передразнил доктор. - Женить пора баловника, а он ревет! Бессовестный.
Стараясь не плакать, Пашка поглядел на мать, и в этом его взгляде была написана просьба: «Ты же не рассказывай дома, что я в больнице плакал!»
Доктор осмотрел его локоть, подавил, вздохнул, чмокнул губами, потом опять подавил.
Бить тебя, баба, да некому, - сказал он. - Отчего ты раньше его не приводила? Рука-то ведь пропащая! Гляди-кась, дура, ведь это сустав болит!
Вам лучше знать, батюшка… - вздохнула баба.
Батюшка… Сгноила парню руку, да теперь и батюшка. Какой он работник без руки? Вот век целый и будешь с ним нянчиться. Небось как у самой прыщ на носу вскочит, так сейчас же в больницу бежишь, а мальчишку полгода гноила. Все вы такие.
Доктор закурил папироску. Пока папироска дымила, он распекал бабу и покачивал головой в такт песни, которую напевал мысленно, и всё думал о чем-то. Голый Пашка стоял перед ним, слушал и глядел на дым. Когда же папироса потухла, доктор встрепенулся и заговорил тоном ниже:
Ну, слушай, баба. Мазями да каплями тут не поможешь. Надо его в больнице оставить.
Ежели нужно, батюшка, то почему не оставить?
Мы ему операцию сделаем. А ты, Пашка, оставайся, - сказал доктор, хлопая Пашку по плечу. - Пусть мать едет, а мы с тобой, брат, тут останемся. У меня, брат, хорошо, разлюли малина! Мы с тобой, Пашка, вот как управимся, чижей пойдем ловить, я тебе лисицу покажу! В гости вместе поедем! А? Хочешь? А мать за тобой завтра приедет! А?
Пашка вопросительно поглядел на мать.
Оставайся, детка! - сказала та.
Остается, остается! - весело закричал доктор. - И толковать нечего! Я ему живую лисицу покажу! Поедем вместе на ярмарку леденцы покупать! Марья Денисовна, сведите его наверх!
Доктор, по-видимому, веселый и покладистый малый, рад был компании; Пашка захотел уважить его, тем более что отродясь не бывал на ярмарке и охотно бы поглядел на живую лисицу, но как обойтись без матери? Подумав немного, он решил попросить доктора оставить в больнице и мать, но не успел он раскрыть рта, как фельдшерица уже вела его вверх по лестнице. Шел он и, разинув рот, глядел по сторонам. Лестница, полы и косяки - всё громадное, прямое и яркое - были выкрашены в великолепную желтую краску и издавали вкусный запах постного масла. Всюду висели лампы, тянулись половики, торчали в стенах медные краны. Но больше всего Пашке понравилась кровать, на которую его посадили, и серое шершавое одеяло. Он потрогал руками подушки и одеяло, оглядел палату и решил, что доктору живется очень недурно.
Палата была невелика и состояла только из трех кроватей. Одна кровать стояла пустой, другая была занята Пашкой, а на третьей сидел какой-то старик с кислыми глазами, который всё время кашлял и плевал в кружку. С Пашкиной кровати видна была в дверь часть другой палаты с двумя кроватями: на одной спал какой-то очень бледный, тощий человек с каучуковым пузырем на голове; на другой, расставив руки, сидел мужик с повязанной головой, очень похожий на бабу.
Фельдшерица, усадив Пашку, вышла и немного погодя вернулась, держа в охапке кучу одежи.
Это тебе, - сказала она. - Одевайся.
Пашка разделся и не без удовольствия стал облачаться в новое платье. Надевши рубаху, штаны и серый халатик, он самодовольно оглядел себя и подумал, что в таком костюме недурно бы пройтись по деревне. Его воображение нарисовало, как мать посылает его на огород к реке нарвать для поросенка капустных листьев; он идет, а мальчишки и девчонки окружили его и с завистью глядят на его халатик.
В палату вошла сиделка, держа в руках две оловянных миски, ложки и два куска хлеба. Одну миску она поставила перед стариком, другую - перед Пашкой.
Ешь! - сказала она.
Взглянув в миску, Пашка увидел жирные щи, а в щах кусок мяса, и опять подумал, что доктору живется очень недурно и что доктор вовсе не так сердит, каким показался сначала. Долго он ел щи, облизывая после каждого хлебка ложку, потом, когда, кроме мяса, в миске ничего не осталось, покосился на старика и позавидовал, что тот всё еще хлебает. Со вздохом он принялся за мясо, стараясь есть его возможно дольше, но старания его ни к чему не привели: скоро исчезло и мясо. Остался только кусок хлеба. Невкусно есть один хлеб без приправы, но делать было нечего, Пашка подумал и съел хлеб. В это время вошла сиделка с новыми мисками. На этот раз в мисках было жаркое с картофелем.
А где же хлеб-то? - спросила сиделка.
Вместо ответа Пашка надул щеки и выдыхнул воздух.
Ну, зачем сожрал? - сказала укоризненно сиделка. - А с чем же ты жаркое есть будешь?
Она вышла и принесла новый кусок хлеба. Пашка отродясь не ел жареного мяса и, испробовав его теперь, нашел, что оно очень вкусно. Исчезло оно быстро, и после него остался кусок хлеба больше, чем после щей. Старик, пообедав, спрятал свой оставшийся хлеб в столик; Пашка хотел сделать то же самое, но подумал и съел свой кусок.
Наевшись, он пошел прогуляться. В соседней палате, кроме тех, которых он видел в дверь, находилось еще четыре человека. Из них только один обратил на себя его внимание. Это был высокий, крайне исхудалый мужик с угрюмым волосатым лицом; он сидел на кровати и всё время, как маятником, кивал головой и махал правой рукой. Пашка долго не отрывал от него глаз. Сначала маятникообразные, мерные кивания мужика казались ему курьезными, производимыми для всеобщей потехи, но когда он вгляделся в лицо мужика, ему стало жутко, и он понял, что этот мужик нестерпимо болен. Пройдя в третью палату, он увидел двух мужиков с темно-красными лицами, точно вымазанными глиной. Они неподвижно сидели на кроватях и со своими странными лицами, на которых трудно было различить черты, походили на языческих божков.
Тетка, зачем они такие? - спросил Пашка у сиделки.
У них, парнишка, воспа.
Вернувшись к себе в палату, Пашка сел на кровать и стал дожидаться доктора, чтобы идти с ним ловить чижей или ехать на ярмарку. Но доктор не шел. В дверях соседней палаты мелькнул ненадолго фельдшер. Он нагнулся к тому больному, у которого на голове лежал мешок со льдом, и крикнул:
Михайло!
Спавший Михайло не шевельнулся. Фельдшер махнул рукой и ушел. В ожидании доктора Пашка осматривал своего соседа-старика. Старик не переставая кашлял и плевал в кружку; кашель у него был протяжный, скрипучий. Пашке понравилась одна особенность старика: когда он, кашляя, вдыхал в себя воздух, то в груди его что-то свистело и пело на разные голоса.
Дед, что это у тебя свистит? - спросил Пашка.
Старик ничего не ответил. Пашка подождал немного и спросил:
Дед, а где лисица?
Какая лисица?
Где ж ей быть? В лесу!
Прошло много времени, но доктор всё еще не являлся. Сиделка принесла чай и побранила Пашку за то, что он не оставил себе хлеба к чаю; приходил еще раз фельдшер и принимался будить Михайлу; за окнами посинело, в палатах зажглись огни, а доктор не показывался. Было уже поздно ехать на ярмарку и ловить чижей; Пашка растянулся на постели и стал думать. Вспомнил он леденцы, обещанные доктором, лицо и голос матери, потемки в своей избе, печку, ворчливую бабку Егоровну… и ему стало вдруг скучно и грустно. Вспомнил он, что завтра мать придет за ним, улыбнулся и закрыл глаза.
Его разбудил шорох. В соседней палате кто-то шагал и говорил полушёпотом. При тусклом свете ночников и лампад возле кровати Михайлы двигались три фигуры.
Понесем с кроватью аль так? - спросила одна из них.
Так. Не пройдешь с кроватью. Эка, помер не вовремя, царство небесное!
Один взял Михайлу за плечи, другой - за ноги и приподняли: руки Михайлы и полы его халата слабо повисли в воздухе. Третий - это был мужик, похожий на бабу, - закрестился, и все трое, беспорядочно стуча ногами и ступая на полы Михайлы, пошли из палаты.
В груди спавшего старика раздавались свист и разноголосое пение. Пашка прислушался, взглянул на темные окна и в ужасе вскочил с кровати.
Ма-а-ма! - простонал он басом.
И, не дожидаясь ответа, он бросился в соседнюю палату. Тут свет лампадки и ночника еле-еле прояснял потемки; больные, потревоженные смертью Михайлы, сидели на своих кроватях; мешаясь с тенями, всклоченные, они представлялись шире, выше ростом и, казалось, становились всё больше и больше; на крайней кровати в углу, где было темнее, сидел мужик и кивал головой и рукой.
Пашка, не разбирая дверей, бросился в палату оспенных, оттуда в коридор, из коридора влетел в большую комнату, где лежали и сидели на кроватях чудовища с длинными волосами и со старушечьими лицами. Пробежав через женское отделение, он опять очутился в коридоре, увидел перила знакомой лестницы и побежал вниз. Тут он узнал приемную, в которой сидел утром, и стал искать выходной двери.
Задвижка щелкнула, пахнул холодный ветер, и Пашка, спотыкаясь, выбежал на двор. У него была одна мысль - бежать и бежать! Дороги он не знал, но был уверен, что если побежит, то непременно очутится дома у матери. Ночь была пасмурная, но за облаками светила луна. Пашка побежал от крыльца прямо вперед, обогнул сарай и наткнулся на пустые кусты; постояв немного и подумав, он бросился назад к больнице, обежал ее и опять остановился в нерешимости: за больничным корпусом белели могильные кресты.
Ма-амка! - закричал он и бросился назад.
Пробегая мимо темных, суровых строений, он увидел одно освещенное окно.
Яркое красное пятно в потемках казалось страшным, но Пашка, обезумевший от страха, не знавший, куда бежать, повернул к нему. Рядом с окном было крыльцо со ступенями и парадная дверь с белой дощечкой; Пашка взбежал на ступени, взглянул в окно, и острая, захватывающая радость вдруг овладела им. В окно он увидел веселого, покладистого доктора, который сидел за столом и читал книгу. Смеясь от счастья, Пашка протянул к знакомому лицу руки, хотел крикнуть, но неведомая сила сжала его дыхание, ударила по ногам; он покачнулся и без чувств повалился на ступени.
Когда он пришел в себя, было уже светло, и очень знакомый голос, обещавший вчера ярмарку, чижей и лисицу, говорил возле него:
Ну и дурак, Пашка! Разве не дурак? Бить бы тебя, да некому.
Глубокой осенней ночью семилетний мальчик по имени Пашка вместе со своей мамой пытался добраться до ближайшей больницы. Путь был не простым. Он состоял из перемещения сквозь сумерки по степи и лесу. За этим следовало ожидание в приемной врача.
На приеме они узнают, что нужно было обратиться раньше. Теперь же доктор ругался на мать, из-за которой болезнь ребенка затянулась, назначая мальчику операцию на руку. Для этого нужно было остаться одному в больнице. Но Пашка испуганно умолял не оставлять его здесь. Тогда врачу пришлось пообещать ему вместе посетить ярмарку, посмотреть животных, если он отпустит мать домой.
Мальчик наивно согласился на уговоры. Он радовался палате, больничной койке и теплому покрывалу, пижаме, видя в ней необычный красивый костюм. Но больше всего он был рад обеду - первому и второму блюдам, которых дома ему никогда не предлагали. Он жадно справился со всей едой, которую ему принесли в палату.
Следующим занятием Пашки стало знакомство с окружающей обстановкой и осмотром тех, кто находился в палатах. Это были люди, которым было нелегко разговаривать из-за тяжелых недугов. Но наступил вечер, а пациент так и не мог дождаться своего доктора, обещавшего показать лисицу на ярмарке, и леденцы. Размышляя о предстоящем походе на ярмарку, о скорой встрече с матерью, Пашка заснул.
Ночной шум заставил резко его проснуться. Осознав, что случилось несчастье с соседом по палате Михайлом, он понял, что мужчина скончался этой ночью, а работник больницы пытались бесшумно вынести тело из палаты. Мальчик начал испуганно кидаться по палатам, сбивая все на своем пути. В таком состоянии он добежал до приемной, а оттуда выскочил во двор. К огромному негодованию он прибежал к месту, где повсюду торчали из земли кресты могил. Он понял, что находится на кладбище. С вскриками побежал обратно. Он старался как можно быстрее найти дорогу домой, чтобы увидеть маму. И вдруг ощущение счастья охватило его. В одном из окон больницы он рассмотрел силуэт своего лечащего доктора.
Не суждено было Пашке в этот момент оказаться с ним наедине, так как ребенок упал в обморок от избытка чувств и эмоций. Лишь позже, придя в сознание, он услышал над собой знакомый голос. Это был врач, который упрекал мальчика за побег.
Рассказ А. П. Чехова "Беглец" учит взрослых сдерживать слово, несмотря на то, что обещание было дано ребенку. Иногда это может привести к непониманию и несчастью.
Петр Первый привез в Россию множество новинок. Он всегда брал пример с Европейских государств. Стоя на берегу Невы, мечтал воздвигнуть там большой город.
Пропитанное звуками и красками творение Тютчева «Весенняя гроза», переносит нас в предгрозовую, насыщенную озоном, атмосферу
Погода не радовала. Серые хмурые тучи затянули все небо. Иван Иваныч и его знакомый Буркин шли по полю, которое им уже казалось бесконечным. Они очень любили окружающую их природу и понимали, как прекрасен их край
Однажды к сельскому ветеринару пришёл мальчишка. Звали его Ваня Малявин. Под курткой он принёс маленького зайчика, по мордочке которого катились слёзы.
Не стая воронов слеталась На груды тлеющих костей, За Волгой, ночью, вкруг огней
На основе услышанной на Кавказе горской легенды написал свою поэму Лермонтов. «Беглец» (краткое содержание будет представлено в статье) - произведение, повествующее о трусе и изменнике Гаруне, бросившем на поле боя своего отца и братьев, потерявшем шашку и винтовку, сбежавшем в горы подальше от сражения, спасая свою никчемную жизнь. Поэма была предположительно написана между 1840 и 1841 годами. Точной даты написания не сохранилось, но именно в этот период Михаил Юрьевич был на Кавказе, ознакомился с обычаями черкесов, видел своими глазами кровопролитные сражения.
Во время сражения полегли все черкесы, в том числе отец и двое братьев Гаруна. Юноша остался жив и, вместо того чтобы отомстить за пролитую кровь, убежал. Родные погибли за свободу и честь, но это не знакомо Гаруну, для него важнее собственная жизнь, он понимает, что должен был отомстить, но забывает про долг и стыд. У горцев была традиция - выжившие должны забрать и похоронить павших в бою, а не покидать их на поругание врагам, об этом знал и Лермонтов. Поэма «Беглец» прославила на века труса, ведь черкесы не забывают как храбрых воинов, так и предателей.
Гарун, прокрадываясь между скал, дошел к своему родному аулу. Его встретили покой и молчание, ведь с боя никто, кроме него, не вернулся. Юноша решил найти приют у Селима, тот лежал на лаве, сразим недугом и умирал, поэтому пришельца не узнал. Гарун сам рассказал ему о сражении, о том, что все погибли, и только он один выжил. Селим надеялся хоть перед смертью услышать хорошие вести, но разговор с беглецом разбудил в нем кровь бойца. Умирающий с презреньем отнесся к трусу и выгнал его из своего дома. Вот о чем пишет в
Беглец (краткое содержание поэмы не способно передать всех его злоключений) отправился дальше, тут он вспомнил о своей возлюбленной. Девушка ждала его днем и ночью, юноша надеялся, что она примет его, несмотря на трусость. Только Гарун подошел к знакомой сакле, как услышал старинную песню, которую напевала возлюбленная. Народное творчество тоже использовал в поэме «Беглец» М. Ю. Лермонтов. В песне говорилось о юноше, которого провожала на войну девушка, наставляя быть храбрым, ведь тот, кто не сразит врага и изменит своим, погибнет без славы, его кости даже звери не зароют. Услышав это, Гарун пошел прочь от дома возлюбленной, у него оставалась лишь надежда на прощение матери.
Не прощают даже родители - об этом написал свою поэму Лермонтов. Беглец (краткое содержание позволяет ознакомиться с произведением, однако лучше его прочесть в оригинале) надеялся быть принятым матерью. Он постучал в отчий дом, умоляя отворить. Мать ждет его с войны, но ждет не одного. Узнав, что ее муж и двое сыновей погибли, женщина спрашивает, отомстил ли за них Гарун. Юноша говорит, что нет, но ведь он спешил утешить мать, скрасить ее старость. Она отказывается от такого сына, ведь он опозорил весь род. Целую ночь под окном слышались мольбы, пока кинжал не прекратил позор несчастного. Убил ли сам себя Гарун или кто-то другой его наказал, не уточняет Лермонтов. «Беглец» (краткое содержание произведения мы сейчас осветили) - поэма, ставшая напоминанием о позорной гибели всех трусов и
