Т. Толстая была фактически признана одним из самых ярких авторов нового литературного поколения. На сегодняшний день объем написанного о Толстой в несколько раз превышает объем ее прозы. Интересно, что Толстая поразила читателей не содержанием своих рассказов, а изысканной сложностью и красотой их поэтики. Обращает на себя внимание демонстративная сказочность мира ее произведений.
Главная особенность этого мира в том, что фантастичное здесь плавно переходит в естественное, при этом, правда, теряя символ “чуда”. Чудом же здесь является естественное для читателя. К примеру, в романе “Кысь” “необычные” куры Анфисы Терентьевны были задушены жителями Федоро-Кузмичьска, хотя читатель понимает, что они-то были совершенно нормальны. Фантастические начала, переплетенные с реальностью в “Кыси”, напоминают “Мастера и Маргариту” Булгакова, где мир реальный не отделен от мира фантастического, они – единое целое.
Федор-Кузьмичск неприступен для окружающего мира. В этом слышен отголосок советского общества с железным занавесом. Вместе с тем в “Кыси” есть и реалии современной внутриполитической жизни России (упоминание о чеченцах).
В придуманном же Толстой мире общество находится на примитивном научном уровне. В результате Взрыва повредился сам язык, пропала грамотность, все слова с абстрактным значением и иноземного происхождения искажены. В Федоре-Куэьмичске бытуют древние мифологические представления о мире (вера в лешего, русалку, лыко заговоренное, Рыло, поэтичный миф о Княжьей Птице Паулин).
Аналогию с советскими временами можно увидеть и в образе Кудеяра Кудеярыча, который средь бела дня увозит неведомо куда людей, якобы подлечиться, и который просвечивает людей рентгеновскими лучами.
Но главный герой романа – Бенедикт. Образ его неоднозначен. С одной стороны, Бенедикт – человек молодой, резвый, пытливый, все допытывается, отчего был Взрыв. Иногда задумывается над вопросами философскими, что сразу отличает его от других “голубчиков”, которым нужно, чтобы было только тепло и сытно.
Но от своих размышлений Бенедикт бежит: это не философия, это Кысь ему в спину смотрит. Происхождения по матушке (с университетским образованием) он достойного, по тятеньке – из простых. Тянется к знаниям, ходит на службу в Рабочую избу, переписывает, перебеливает сказки, или поучения, или указы самого Федора Кузьмича. Типичный, кажется, герой русской прозы. И Акакий Акакиевич переписывал, и Лев Николаевич Мышкин был прекрасный каллиграф.
Но, женившись на явно номенклатурной Оленьке, Бенедикт становится зятем Кудеярова, Главного Санитара, и жизнь его понемногу меняется, а с ней раскрываются и новые черты его характера.
Бенедикт в библиотеке тестя узнает истинных авторов хранящихся там книг, но неадекватно понимает смысл классической живописи и литературы и поэтому нелепо систематизирует книги и периодику. Получается, что прерванная культурная традиция не восстановима.
Новый этап нравственной деградации Бенедикта наступает после того, как он прочитал всю библиотеку тестя. Если в первое время пребывания в семье Кудеярова Беня с ужасом отказывался от работы санитара, то теперь он готов к ней.
Книги – главная услада в жизни Бенедикта. Он погружался в чтение полностью, он ненавидел всякого, кто отрывал его от книги. Его не трогали изменения, произошедшие так быстро с его женой, красавицей Оленькой, превратившейся вдруг в оплывшую и капризную бабу, заведшую любовника из перерожденцев, “окотившуюся” странными существами.
Главная проблема романа связана с образом Кыси, неведомого зверька, который подкрадывается к человеку и обрезает ему животворную жилочку. Что это за Кысь и как она выглядит, никто не знает. Никита Иванович говорит, что все легенды о Кыси – результат невежества населения Федора-Кузьмичска. Может быть и так. Некоторые исследователи считают, что Кысь – это сочетание всех низменных инстинктов в человеческой душе. Другие говорят, что Кысь – прообраз русской мятущейся души, которая вечно ставит перед собой вопросы и вечно ищет на них ответы. Не случайно именно в минуты, когда Бенедикт начинает задумываться о смысле бытия, ему кажется, будто к нему подкрадывается Кысь. Наверное, Кысь – что-то среднее между прообразом вечной русской тоски (а Кысь кричит в романе очень тоскливо, грустно) и человеческим невежеством. В русском человеке эти два качества почему-то очень хорошо сочетаются.
Главная проблема “Кыси” – это поиск утраченной духовности, внутренней гармонии, утраченной преемственности поколений. Весьма настойчиво в романе показана нарушенная связь поколений.
Это роман о несостоявшихся ожиданиях и несбывшихся надеждах, которые столкнулись с жестокой реальностью страха за свое благополучие и безудержным стремлением к власти над себе подобными. Это роман о том, что цель, как бы возвышенна она ни была, не может оправдывать средства ее достижения. Это роман о том, что бессмертны чуткость, сострадание, справедливость, честность, душевная зоркость, взаимопомощь, уважение к другому человеку, самопожертвование, даже если эти понятия еще (или уже) недоступны героям романа. Толстая возвращает избалованного и пресыщенного читателя к азбучным истинам, к очевидности законов человеческого бытия. Автор предлагает разгрести наносной снобизм модных рассуждений и умозаключений, увидеть под цветистой пеной глубину и бездонность правды.
(Пока оценок нет)
Анна Зырянова
Сказочные мотивы
в романе Татьяны Толстой «Кысь»
Роман Татьяны Толстой «Кысь» одни воспринимают как социальную утопию, другие - как едкий фельетон. Эстеты от литературы находят в романе нечто в стиле постмодерн. Чуткие к языку определяют жанр романа как лингвистическую фантастику, даже как сказку. Это и понятно. Все герои романа с первых страниц предстают перед читателем сказочными, будто заколдованными существами, которые когда-то должны превратиться в нормальных… Жаль, что не превратятся. «"Жизнь" в романе-сказке Толстой разворачивается по законам жанра: зайцы живут на деревьях, петушиные гребешки растут на головах голубчиков, случаются чудеса, сердца точат червыри» , - пишет Н.Иванова в своей рецензии на «Кысь». Эта абсурдность жизни героев отражается и в сказках, которые главный герой Бенедикт переписывает по долгу своей службы.
Несомненно, один из основных мотивов романа - это переписывание «сказок» главным героем. Бенедикт одержим страстью к чтению. Он не понимает многих слов, не воспринимает метафор и аллегорий, не видит переносного значения слов, но все равно пытается вчитываться в сказки, которые старательно переписывает каждый день. Как отмечет М.Липовецкий, автора интересует «воздействие Слова на “малых сих” Спасает ли Слово - а шире: культура и ее мифы - или только соблазняет и обманывает?» .
Сказочной интонацией пропитан весь роман, к сказке как к праоснове обращает автор своего героя. Современные писатели часто используют разнообразные фольклорные и сказочные мотивы, чтобы придать повествованию бытийный характер, совместить индивидуальное и типовое. Татьяна Толстая в романе «Кысь» не только рисует сказочных героев, наполовину людей, наполовину животных - с рожками, гребешками, хвостами, но и сама сказка появляется на страницах произведения уже с четвертой главы романа, названной «Глаголь» (кстати, названия глав по старославянскому алфавиту отправляет нас в далекое детство со сборником русских народных сказок на каждую букву «старинных» букв). В тексте романа пересказаны сюжеты нескольких известных русских народных сказок: «Колобок», «Курочка Ряба», «Репка», причудливо преломленные в сознании героя.
Так, сказка «Курочка Ряба» для Бенедикта представляется одной из реальных историй жизни Федор-Кузьмичска. «Жили были дед да баба, - строчил Бенедикт, - и была у них курочка Ряба. Снесла раз курочка яичко, не простое, а золотое…» Да, Последствия! У всех Последствия!» - рассуждает Бенедикт о детской сказке, а потом рассказывает историю о том, что «необычные» куры Анфисы Терентьевны были задушены жителями Федоро-Кузмичска только потому, что родились белыми, а не черными. Хотя читатель понимает, что они-то и были совершенно нормальны. Но в этом мире нет места норме. (Здесь, возможно, есть аллюзия к еще одной сказке - «Черной курице» Погорельского, где герой попадает в сказочный мир, который помогает ему понять законы мира реального).
В романе Т.Толстой узнаваемая читателем сказка «раскавычивается» автором, преломляясь через абсурдную действительность художественного мира романа, порождая эффект фантасмагории.
Так и в сказке «Репка», которую с удовольствием вспоминают Бенедикт и его тесть, они видят свои смыслы, абсурдные для читателя. Мышка, по мнению героев, оказывается, не зря помогла всей семье вытащить урожай. Ведь мышь в романе - это еда, которую тяжело было поймать голыми руками на ужин без кота. «Картина у нас выходит такая: коллектив опирается на мышь, как есть она краеугольный камень нашего счастливого бытия. Это я тебе излагаю обчественную науку…» , - заключает тесть. Не случайно охота на мышей становится одной из составляющих жизни героев романа. Во многих русских народных волшебных сказках и сказках о животных мышь также предстаёт сильным существом, но уже не дьявольским созданием, как она представлена в старинных преданиях и приметах, а, наоборот, в роли помощника. И герои романа твердо знают, что без мышей они пропадут. Оттого тесть Бенедикта и называет сказку «Репку» притчей, так как «притча есть руководящее указание в облегченной для народа форме» .
Сказка «Колобок», которую Бенедикт переписывает на работе, сначала кажется ему до ужаса смешной, но потом превращается в ужасно трагическую историю гибели главного героя. «Погиб колобок. Веселый такой колобок. Все песенки пел. Жизни радовался. И вот - не стало его. За что?» - рассуждает с грустью Бенедикт.
Марк Липовецкий в своей рецензии на роман «Кысь» пишет, что «примитивное, азбучное, сознание обнаруживает способность остранять известное, открывая поистине бездонную глубину в банальном… дочитав сказку, и мы не знаем, смеяться ли над идиотом или вместе с ним увидеть в детском сюжете всеобъемлющую (энциклопедическую, по сути) метафору жизни и смерти человеческой» .
Сказочная основа так или иначе проявляется на всех уровнях романа. По Проппу, традиционным для волшебной сказки является мотив запрета, его нарушение непременно ведет за собой кару . В романе это запрет на хранение и чтение печатных книг, якобы зараженных радиацией и опасных для жизни. Мотив выгодной женитьбы превалирует в русских народных сказках - принцесса и полцарства в придачу. В нашем случае это красавица Оленька - дочь Главного санитара, «грозного Кудеяра Кудеярыча», у которого «когти на ногах», что вызывает аллюзию к образам чудовищ из русских сказок - Змея Горыныча или Волка, которые стерегут прекрасных дев.
Образ страшной Кыси - тоже сказочный. «В тех лесах, старые люди сказывают, живет кысь. Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! - а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! - а когтем главную-то жилочку нащупает и перервёт, и весь разум из человека и выйдет» . Несомненно, Кысь - это собирательный образ сказочных мифических существ. Это и вампир (в русской терминологии - упырь), который прокусывает человеческую шею для получения крови, это и оборотень, жестоко терзающий человеческую плоть. Одни исследователи видят в Кыси сочетание всех низменных инстинктов в человеческой душе. Другие же отмечают, что Кысь - прообраз русской мятущейся души, которая вечно ставит перед собой вопросы и вечно ищет на них ответы. Не случайно именно в минуты, когда Бенедикт начинает задумываться о смысле бытия, ему кажется, будто к нему подкрадывается Кысь. Наверное, Кысь - что-то среднее между прообразом русской тоски (а Кысь кричит в романе очень тоскливо, грустно) и человеческим невежеством. В русском человеке эти два качества почему-то очень хорошо сочетаются.
Кыси противопоставлена в романе Княжья Птица Паулин - добро. «А глаза у той Птицы Паулин в пол-лица, а рот человечий, красный. А красоты она таковой, Княжья Птица-то, что нет ей от самой себя покою: тулово белым резным пером укрыто, а хвост на семь аршин, как сеть плетеная висит, как марь кружевная»
Татьяна Толстая начала свой литературный путь как автор рассказов. Однако в 2000 году совершенно неожиданным для многих стала публикация ее романа «Кысь», который сразу же вызвал множество споров. Новый стиль написания, непохожий на ранние произведения автора, необычное название, оригинальный сюжет – легко предположить, какой эффект произвел роман на читателей. Одни восторгались им, другие то и дело критиковали, но ясно одно – никто не остался равнодушным.
Роман «Кысь» создавался на протяжении 14 лет. Как говорит сама Татьяна, сюжет будущего произведения крутился у нее в голове долгое время. Начиная с 1986 года, автор делала кое-какие наброски, разрабатывала систему образов, продумывала сюжет до мельчайших подробностей. И в конечном итоге все эти старания привели к потрясающему успеху – в 2000 году роман «Кысь» был опубликован, сразу же получив признание среди широкого круга читателей. Критики также обратили внимание на это произведение, отметив новизну и актуальность. Роман был удостоен известной премии «Триумф», по нему ставили спектакли и сняли литературный сериал.
Действие романа происходит в небольшом городке под названием Федор-Кузьмичск, жители которого оказались в весьма необычных обстоятельствах. Они словно отброшены на несколько веков назад: в домах отсутствует электричество, лес наполнен мифическими существами, общество деградирует. Дело в том, что события разворачиваются спустя несколько столетий после ядерной катастрофы, которую все называют Взрыв. Это событие полностью изменило жизнь, превратив ее в убогое существование. Взрыв принес множество Последствий, которые каждый испытывает на себе.
В городке управление на себя взял Наибольший Мурза, которого все уважают за то, что он принес некоторые удобства и установил порядки. На улицах можно встретить так называемых Санитаров, рыщущих в поисках ужасной Болезни. Эта Болезнь – радиация, от которой страдают не только люди, но и животные. Жители города напоминают скорее мутантов: у одних появились жабры или щупальца, у других все тело покрыто петушиными гребешками, которые лезут даже из глаз. У кошек появился длинный нос, больше напоминающий хобот, а хвосты стали голыми. Куры теперь могут летать, а зайцы живут на деревьях. В качестве полезного ископаемого люди используют ржавь, которая пригодна и для растопки печи, и для питья, и для курения. Есть в городе и бессмертные люди – Прежние. Они родились еще до Взрыва и практически не имеют мутаций. Хотя Никита Иванович, один из представителей Прежних, может дышать огнем. За это его прозвали Главным истопником.
За пределами Федор-Кузьмичска никто не был, поэтому все, что остается делать жителям – составлять различные легенды и довольствоваться рассказами случайно забредших в город чужаков. А сами голубчики (так называют жителей городка) страшно бояться дремучего леса, который окружает город со всех сторон. Ведь там живет ужасная Кысь: «…сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно…,а видеть ее никто не может. Пойдет человек в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! И хребтину зубами: хрусь! – а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет…»
Читая роман «Кысь», представляешь дикий, непонятный мир, который населяют люди-мутанты. Можно сказать, сюжет далеко не новый. К написанию подобных произведений о жизни после катастрофы обращались многие писатели, в том числе Рей Бредбери, Войнович, Замятин, Хаскли и др. Поэтому роман Татьяны Толстой «Кысь» большинство критиков относят к антиутопии, ссылаясь та то, что в произведение содержится предупреждение о гибели и опасности. Во-первых, в произведении явно прослеживается экологическое предупреждение. С первой страницы романа сразу проясняется, что цивилизация погибает в результате ядерного взрыва, который и привел к страшным и необратимым последствиям. Время написания произведения совпадает с Чернобыльской катастрофой (1986), которая потрясла весь мир. А если еще задуматься о том количестве ядерного оружия, которое сегодня содержится в разных странах, то становится совершенно очевидно, о чем предупреждает нас автор романа.
Во-вторых, можно говорить еще об одном предупреждении, возможно не столь явном, но весьма актуальном для нашего времени – о гибели культуры и языка. Толстая описывает жителей своего городка, используя иронию и сатиру. Все они – ничтожные люди, у которых отсутствуют нормы морали, ценности и здравый разум.
Жанровое своеобразие
Таким образом, роман «Кысь» по праву относят к жанру антиутопии. Однако, как отмечала Н.Иванова, в произведении присутствуют мотивы сказки и обращение к фольклору, что не характерно для данного жанра.
Первое, что бросается в глаза при чтении произведений Толстой – сказочность. Исключением не стал и роман «Кысь», в котором писательница создала свой нереальный мир, используя фольклорные мотивы. Жители вымышленного городка сплошь и поперек окружены легендами и сказками. Они верят в различных существ: русалок, водяных, леших. Синтаксис романа и стиль написания также приближен к народной сказке: автор использует инверсию и простые предложения.
Татьяна Толстая также большое внимание уделяет мифам. Чтобы хоть как-то объяснить устройство мира, о котором они ничего не знают, голубчики обращаются к легендам. Один из наиболее ярких примеров использования в романе мифа – известный миф о Прометее, который писательница переосмысливает по-своему. В качестве Прометея она использует Федора Кузьмича – того самого Наибольшего Мурзу, который не только принес людям огонь, но и изобрел колесо, сани, научил жителей шить книги. В дальнейшем выяснится, что заслуги Федора Кузьмича на самом деле не так значительны, но пока герои наивно верят в сказку, находясь в атмосфере чуда.
Еще один отличительный признак романа – интертекстуальность. На протяжении всего произведения встречаются отрывки из стихотворений Пушкина, Блока, Цветаевой, Лермонтова, которыми зачитывается главный герой Бенедикт. Присутствуют в романе и арии из оперы «Кармен», и песни Гребенщикова, отрывки которых исполняют слепцы. Все это напрямую связано с проблематикой романа.
Главная проблема произведения «Кысь» заключается в поисках утраченной духовности и внутренней гармонии. Толстая демонстрирует нам мир, в котором царит полный хаос и неразбериха. В этом мире духовные ценности не имеют никакого значения, культура гибнет, а люди не понимают элементарных вещей. Единственным источником знаний являются книги, однако и они находятся под запретом. А тех, кому вздумается хранить у себя старопечатные книги, ждет наказание. Поэтому голубчикам ничего не остается делать, как слепо доверять Федору Кузьмичу, который самовольно приписал себе все заслуги.
В тексте можно встретить слова из различных пластов языка: от высокого стиля до просторечий. В романе также присутствуют авторские неологизмы, которые отражают негативные процессы, происходящие в культуре и обществе. Изменения в языке напрямую связаны с основной проблемой произведения – духовным забвением.
“Кысь” Татьяна Толстая
3 (60%) 1 voteЕкатерина Морохина
Что такое «кысь»?
Любой филолог сталкивается с произведением Татьяны Толстой «Кысь» еще на первом курсе. В то время, по моему мнению, немногие могут оценить эту книгу по достоинству. Это не легкомысленный вывод: очень много моих однокурсников до сих пор считают «Кысь» не самым интересным произведением, проще говоря, ерундой. До недавнего времени я разделяла эту точку зрения, но... не теперь.
Существует много книг и фильмов о постапокалиптических временах, но ТАКОЙ я еще не встречала. Наверное, это и отталкивает некоторых читателей - мыши, которых едят на завтрак, обед и ужин, летающие черные зайцы, перерожденцы... Взгляд не скользит по книге - любое предложение приходится выверять, создавать в голове образ каждой избы, каждого двора, каждой незначительной детали. А если детали пропускать, то можно пропустить и суть. Сказать: «Это невозможно читать», - и забыть. Но некоторые из таких горе-читателей делают еще одну попытку и - вот чудеса - открывают для себя удивительный и интересный мир Татьяны Толстой и ее замечательного произведения.
Поговорим о сути. «Кысь». На многих обложках этой книги изображено некое подобие кошки. Глядя на них, я задумывалась: «А читал ли иллюстратор эту книгу вообще?». Наверное, здесь ассоциация с «рысь». С первых страниц книги (а в моей упоминание о кыси было на пятой) можно предположить, что кысь - это живое существо и вполне может быть кошкой-рысью-кысью и т.п.
«В тех лесах, старые люди сказывают, живет кысь. Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! - а видеть ее никто не может. Пойдет человек вот так в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! - а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет».
Но что же это такое на самом деле, кто это - кысь???
Внимательный читатель по ходу чтения романа заметит, что упоминание о «кыси» случается в момент «нестабильный» для героя. Чаще всего это момент одиночества, раздумий.
«И тревога холодком, маленькой лапкой тронет сердце, и вздрогнешь, передернешься, глянешь вокруг зорко, словно ты сам себе чужой: что это? кто я? Кто я?!..»
Герою кажется, что кысь рядом, что это она чует слабину и хочет напасть, загрызть, испить его теплой человеческой крови...
«Нет, нет, нельзя, ну ее, не думать о ней, гнать, не думать, вот засмеяться, спеть или сплясать - вприсядку пуститься, как на Майский выходной, песню дробную, громкую запеть!»...
Вот другой эпизод: Бенедикт один в холодной избе, зима, вечер. Он размышляет не о насущных вопросах: что поесть и куда сходить,- а о более высоком... Философствует.
«Бенедикт вздохнул тяжело, да сам свой вздох и услышал. Вот, опять... Опять в голове раздвоение какое-то. То было просто, ясно, счастливо, мечты всякие хорошие, а то вдруг будто кто сзади подошел да все это счастье из головы и выковырнул...Как когтем вынул...
Кысь это, вот что! Кысь в спину смотрит!!!»
«Кысь это... Она. Вот, значит, что. А не ФЕЛОСОФИЯ никакая».
А ведь иногда кысь пропадает на много страниц. Описывается обычная жизнь Бенедикта: его работа, сватовство и женитьба. Он увлекается чтением старопечатных книг. Он читает взахлеб, читает все, что попадется под руку, не разбирая, не видя разницы между «Гамлетом» и «Колобком», Платоном и «Плетеннем жинкових жакетов», «Евгением Онегиным» и «Плейбоем». Когда же все книги заканчиваются, вновь случается «переходный» момент, Бенедикт теряется, не знает, как быть дальше, вновь пропадает цель - и он опять чувствует - именно чувствует - присутствие кыси...
«...гнать ее из мыслей, гнать ее, гнать ее!...Тело-то у ней длинное, гибкое, головка плоская, уши прижаты...» «Сама она бледная, плотная такая, без цвету, - вон как те сумерки, али как рыба, али как у кота на животе кожа, меж ног...» «Под когтями-то у ней все чешется, а видеть ее нельзя, нельзя видеть-то ее...»
Автор намекает нам, что все не так просто, что кысь - это нечто нереальное, но в то же время существующее, только не как фантастическое существо, а на подсознательном уровне героя. И не одного, всех! Они боятся себя, они боятся того, что существует в их душе, но чего они не могут понять. Это одиночество, страх, это мысли человеческие, далекие от бытовых рассуждений о еде, питье, насущных делах. Это нечто высокое, что отличает человека от других живых существ, это способность мыслить... И, наверное, это понимание того, что в этой нынешней жизни что-то неправильно, не по-человечески!
«Вернется такой назад, а он уж не тот, и глаза не те, и идет не разбирая дороги, как бывает, к примеру, когда люди ходят во сне под луной, вытянувши руки, и пальцами шевелят: сами спят, а сами ходят».
«А должно быть, чувствуется им тоска страшенная, лютая, небывалая! Мрак черным-черный, слезы ядовитые, жидкие, бегучие!»
И постепенно понимание кыси приходит к читателю. Последний диалог Бенедикта и Кудеяра Кудеярыча окончательно убеждает в правильности вывода.
«- Чего вы вообще?.. Вы вообще... вы... вы... вы - кысь, вот вы кто!!! - крикнул Бенедикт, сам пугаясь - вылетит слово и не поймаешь; испугался, но крикнул. - Кысь! Кысь!
- Я-то?.. Я?.. - засмеялся тесть и вдруг разжал пальцы и отступил. - Обозначка вышла... Кысь-то - ты.
- Я-а?!?!?!
- А кто же? Пушкин, что ли? Ты! Ты и есть... - Тесть смеялся, качал головой, разминал затекшие пальцы, погасил в глазах свет, - только красноватые огни перебегали в круглых глазницах. - А ты в воду-то посмотрись... В воду-то... Хе-хе-хе... Самая ты кысь-то и есть... Бояться-то не надо... Не надо бояться...»
И все, все ясно. Мы, читатели, улыбаемся и радуемся своим догадкам. Может, и не улыбаемся, конечно, но мы оказались правы. А Бенедикт так и не понял ничего. А он ведь и не мог, наверное.
«Я не хотел, нет, нет, нет, не хотел, меня окормили, я хотел только пищу духовную, - окормили, поймали, запутали, смотрели в спину! Это все она - нет ей покою... Подкралась сзади - и уши прижаты, и плачет, и морщит бледное лицо, и облизывает шею холодными губами, и шарит когтем, жилочку зацепить... Да, это она! Испортила меня, а-а-а-а, испортила!»…
Бенедикт натянул валенки, потопал ногами, чтобы ладно пришлось, проверил печную вьюшку, хлебные крошки смахнул на пол – для мышей, окно заткнул тряпицей, чтоб не выстудило, вышел на крыльцо и потянул носом морозный чистый воздух. Эх и хорошо же! Ночная вьюга улеглась, снега лежат белые и важные, небо синеет, высоченные клели стоят – не шелохнутся. Только черные зайцы с верхушки на верхушку перепархивают. Бенедикт постоял, задрав кверху русую бороду, сощурился, поглядывая на зайцев. Сбить бы парочку – на новую шапку, да камня нету.
И мясца поесть бы неплохо. А то все мыши да мыши – приелись уже.
Если мясо черного зайца как следует вымочить, да проварить в семи водах, да на недельку-другую на солнышко выставить, да упарить в печи, – оно, глядишь, и не ядовитое.
Понятно, если самочка попадется. Потому как самец, его вари не вари – он все такой же. Раньше-то не знали, ели и самцов с голодухи. А теперь дознались: кто их поест – у того на всю жизнь в грудях хрипы и булькотня. И ноги сохнут. И еще волос из ушей прет: черный, толстый, и дух от него нехороший.
Бенедикт вздохнул: на работу пора; запахнул зипун, заложил дверь избы деревянным брусом и еще палкой подоткнул. Красть в избе нечего, но уж так он привык. И матушка, покойница, всегда так делала. В старину, до Взрыва, рассказывала, все двери-то свои запирали. От матушки и соседи этому обучились, оно и пошло. Теперь вся их слобода запирала двери палками. Может, это своеволие, конечно.
На семи холмах раскинулся городок Федор-Кузьмичск, родная сторонка, и шел Бенедикт, поскрипывая свежим снежком, радуясь февральскому солнышку, любуясь знакомыми улочками. Там и сям черные избы вереницами – за высокими тынами, за тесовыми воротами; на кольях каменные горшки сохнут или жбаны деревянные; у кого терем повыше, у того и жбаны поздоровей, а иной целую бочку на кол напялит, в глаза тычет: богато живу, голубчики! Такой на работу не пешедралом трюхает, а норовит в санях проехаться, кнутом помахивает; а в сани перерожденец запряжен, бежит, валенками топочет, сам бледный, взмыленный, язык наружу. Домчит до рабочей избы и встанет как вкопанный на все четыре ноги, только мохнатые бока ходуном ходят: хы-хы, хы-хы.
А глазами так и ворочает, так и ворочает. И зубы скалит. И озирается…
Ай, ну их к лешему, перерожденцев этих, лучше от них подальше. Страшные они, и не поймешь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку. Они, говорят, еще до Взрыва жили, перерожденцы-то. А все может быть.
Морозец нынче, изо рта парок пыхает, и борода вся заиндевевши. А все равно благодать! Избы стоят крепкие, черные, вдоль заборов – высокие сугробы, и к каждым-то воротам тропочка протоптана. Холмы плавно сбегают вниз и плавно подымаются, белые, волнистые; по заснеженным скатам скользят сани, за санями – синие тени, и снег хрустит всеми цветами, а за холмами солнышко встает и тоже играет радужным светом в синем небе. Прищуришься – от солнышка лучи идут кругалями, поддашь валенком пушистый снег – он и заискрится, словно спелые огнецы затрепетали.
Бенедикт подумал об огнецах, вспомнил матушку и вздохнул: вот из‑за тех огнецов и преставилась, сердешная. Ложными оказались.
На семи холмах лежит городок Федор-Кузьмичск, а вокруг городка – поля необозримые, земли неведомые. На севере – дремучие леса, бурелом, ветви переплелись и пройти не пускают, колючие кусты за порты цепляют, сучья шапку с головы рвут. В тех лесах, старые люди сказывают, живет кысь. Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! – а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! – а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет. Вернется такой назад, а он уж не тот, и глаза не те, и идет, не разбирая дороги, как бывает, к примеру, когда люди ходят во сне под луной, вытянувши руки, и пальцами шевелят: сами спят, а сами ходят. Поймают его и ведут в избу, а иной раз для смеху поставят ему миску пустую, ложку в руку вторнут: ешь; он будто и ест, из пустой-то миски, и зачерпывает, и в рот несет, и жует, а после словно хлебом посудину обтирает, а хлеба-то в руке и нет; ну, родня, ясно, со смеху давится. Такой сам ничего делать не может, даже оправиться не умеет: каждый раз ему заново показывай. Ну, если жене или там матери его жалко, она его с собой в поганый чулан водит; а ежели за ним приглядеть некому, то он, считай, не жилец: как пузырь лопнет, так он и помирает.
Вот чего кысь-то делает.
На запад тоже не ходи. Там даже вроде бы и дорога есть – невидная, вроде тропочки. Идешь-идешь, вот уж и городок из глаз скрылся, с полей сладким ветерком повевает, все-то хорошо, все-то ладно, и вдруг, говорят, как встанешь. И стоишь. И думаешь: куда же это я иду-то? Чего мне там надо? Чего я там не видел? Нешто там лучше? И так себя жалко станет! Думаешь: а позади-то моя изба, и хозяюшка, может, плачет, из-под руки вдаль смотрит; по двору куры бегают, тоже, глядишь, истосковались; в избе печка натоплена, мыши шастают, лежанка мягкая… И будто червырь сердце точит, точит… Плюнешь и назад пойдешь. А иной раз и побежишь. И как завидишь издали родные горшки на плетне, так слеза и брызнет. Вот не дать соврать, на аршин брызгает! Право!..
На юг нельзя. Там чеченцы. Сначала всё степи, степи – глаза вывалятся смотреть, – а за степями чеченцы. Посреди городка стоит дозорная башня с четырьмя окнами, и во все четыре окна смотрят стражи. Чеченцев высматривают. Не столько они, конечно, смотрят, сколько болотную ржавь покуривают да в палочку играют. Зажмет кто-нибудь в кулаке четыре палочки: три длинные, одну короткую. Кто короткую вытянет – тому щелбан. Но бывает, и в окошко поглядывают. Если завидят чеченцев, велено кричать: «Чеченцы! Чеченцы!», тогда народ со всех слобод сбежится, палками в горшки бить начнет, чеченцев стращать. Те и шуганутся подальше.
Раз так двое с юга подступили к городку: старик со старухой. Мы в горшки колотим, топочем, кричим, а чеченцам хоть бы что, только головами вертят. Ну, мы – кто посмелей – вышли им навстречу с ухватами, веретенами, кто с чем. Что, дескать, за люди и зачем пожаловали.
– Мы, голубчики, с юга. Вторую неделю идем, совсем обезножели. Пришли менять сыромятные ремешки, может, у вас товар какой.
А какой у нас товар? Сами мышей едим. «Мыши – наша опора», так и Федор Кузьмич, слава ему, учит. Но народ у нас жалостливый, собрали по избам кто чего, выменяли на ремешки и отпустили их с Богом. После много о них разговору было: все вспоминали, какие они из себя, да что за сказки рассказывали, да зачем они к нам-то шли.
Ну, из себя они, как мы, обычные: старик седой, в лаптях, старушка в платочке, глазки голубенькие, на голове – рожки. А сказки у них были долгие да печальные: хоть Бенедикт тогда мал был да глуп, но слушал во все уши.
Будто лежит на юге лазоревое море, а на море на том – остров, а на острове – терем, а стоит в нем золотая лежанка. На лежанке девушка, один волос золотой, другой серебряный, один золотой, другой серебряный. Вот она свою косу расплетает, все расплетает, а как расплетет – тут и миру конец.
Наши слушали-слушали, потом:
– Что, дескать, значит слово такое: «золотой», и что – «серебряный»?
– «Золотой» – это вроде как огонь, а «серебряный» – как лунный свет или же, к примеру, как огнецы светятся.
– А, ясно. Ну, еще расскажите.
А чеченцы:
– Есть большая река, отсюда пешего ходу три года. В той реке живет рыба – голубое перо. Говорит она человеческим голосом, плачет и смеется и по той реке туда-сюда ходит. Вот как она в одну сторону пойдет да засмеется – заря играет, солнышко на небо всходит, день настает. Пойдет обратно – плачет, за собой тьму ведет, на хвосте месяц тащит, а часты звездочки – той рыбы чешуя.
