Bill opened his mouth to speak, but changed his mind. Instead, he pointed towards the wall of darkness that pressed about them from every side. Nothing could be seen there but a pair of eyes gleaming like coals. Henry indicated with his head a second pair, and a third. A circle of the gleaming eyes was around their camp. The unrest of the dogs was increasing. One of them came too close to the fire and yelped with pain and fright. The circle of eyes withdraw a bit, but it appeared again when the dogs became quiet. “Henry, it’s a misfortune to be out of ammunition.” Bill had finished his pipe and was helping his companion to spread the bed of fur and blanket. “How many cartridges did you leave?” Henry asked. “Three. And I wish it was three hundred!” He shook his fist angrily at the gleaming eyes, and put his moccasins before the fire. “And I wish it was not so cold” he went on. “It has been fifty below zero for two weeks now. And I wish I’d never started on this trip, Henry. I don’t like it. And I wish the trip was over, and you and I were sitting by the fire in Fort McGurry and playing cards.” Henry grunted and crawled into bed. Then he was woken by his comrade’s voice. “Say, Henry, that other one that came in and got a fish – why didn’t the dogs bite it? That’s what’s bothering me.” “You’re bothering too much, Bill. Just shut up now, and go to sleep. You have a stomach ache, that’s what’s bothering you.” The men slept, breathing heavily, side by side, under the one covering. The fire died down, and the gleaming eyes drew closer. The dogs kept together in fear. Once their noise became so loud that Bill woke up. He got out of bed carefully and threw more wood on the fire. The circle of eyes drew back. He glanced at the dogs, then rubbed his eyes and looked at them again. Then he crawled back into the blankets. “Henry,” he said. “Oh, Henry.” Henry groaned, “What’s wrong now?” “Nothing, only there’s seven of them again. I just counted.” Henry grunted again and fell asleep. In the morning it was he who awoke first and woke up his companion. It was still dark, though it was already six o’clock; and Henry started preparing breakfast, while Bill rolled the blankets and made the sled ready. “Say, Henry,” he asked suddenly, “how many dogs did you say we had?” “Six.” “Wrong,” Bill said triumphantly. “Seven again?” “No, five; one’s gone.” “The hell!” Henry cried in anger, left the cooking and went to count the dogs. “You’re right, Bill,” he concluded. “Fatty’s gone. They just swallowed him alive, damn them!” “He always was a fool dog.” “But not fool enough to commit suicide. I bet none of the
Комментарии и словарь Е. Г. Тигонен
© КАРО, 2015
Dark spruce forest frowned on either side the frozen waterway. The trees had been stripped by a recent wind of their white covering of frost, and they seemed to lean towards each other, black and ominous, in the fading light. A vast silence reigned over the land. The land itself was a desolation, lifeless, without movement, so lone and cold that the spirit of it was not even that of sadness. There was a hint in it of laughter, but of a laughter more terrible than any sadness – a laughter that was mirthless as the smile of the sphinx, a laughter cold as the frost and partaking of the grimness of infallibility. It was the masterful and incommunicable wisdom of eternity laughing at the futility of life and the effort of life. It was the Wild, the savage, frozen-hearted Northland Wild.
But there was life, abroad in the land and defiant. Down the frozen waterway toiled a string of wolfish dogs. Their bristly fur was rimed with frost. Their breath froze in the air as it left their mouths, spouting forth in spumes of vapour that settled upon the hair of their bodies and formed into crystals of frost. Leather harness was on the dogs, and leather traces attached them to a sled which dragged along behind. The sled was without runners. It was made of stout birch-bark, and its full surface rested on the snow. The front end of the sled was turned up, like a scroll, in order to force down and under the bore of soft snow that surged like a wave before it. On the sled, securely lashed, was a long and narrow oblong box. There were other things on the sled – blankets, an axe, and a coffee-pot and frying-pan; but prominent, occupying most of the space, was the long and narrow oblong box.
In advance of the dogs, on wide snowshoes, toiled a man. At the rear of the sled toiled a second man. On the sled, in the box, lay a third man whose toil was over, – a man whom the Wild had conquered and beaten down until he would never move nor struggle again. It is not the way of the Wild to like movement. Life is an offence to it, for life is movement; and the Wild aims always to destroy movement. It freezes the water to prevent it running to the sea; it drives the sap out of the trees till they are frozen to their mighty hearts; and most ferociously and terribly of all does the Wild harry and crush into submission man – man who is the most restless of life, ever in revolt against the dictum that all movement must in the end come to the cessation of movement.
But at front and rear, unawed and indomitable, toiled the two men who were not yet dead. Their bodies were covered with fur and soft-tanned leather. Eyelashes and cheeks and lips were so coated with the crystals from their frozen breath that their faces were not discernible. This gave them the seeming of ghostly masques, undertakers in a spectral world at the funeral of some ghost. But under it all they were men, penetrating the land of desolation and mockery and silence, puny adventurers bent on colossal adventure, pitting themselves against the might of a world as remote and alien and pulseless as the abysses of space.
They travelled on without speech, saving their breath for the work of their bodies . On every side was the silence, pressing upon them with a tangible presence. It affected their minds as the many atmospheres of deep water affect the body of the diver. It crushed them with the weight of unending vastness and unalterable decree. It crushed them into the remotest recesses of their own minds, pressing out of them, like juices from the grape, all the false ardours and exaltations and undue self-values of the human soul, until they perceived themselves finite and small, specks and motes, moving with weak cunning and little wisdom amidst the play and inter-play of the great blind elements and forces.
An hour went by, and a second hour. The pale light of the short sunless day was beginning to fade, when a faint far cry arose on the still air. It soared upward with a swift rush, till it reached its topmost note, where it persisted, palpitant and tense, and then slowly died away. It might have been a lost soul wailing, had it not been invested with a certain sad fierceness and hungry eagerness. The front man turned his head until his eyes met the eyes of the man behind. And then, across the narrow oblong box, each nodded to the other.
A second cry arose, piercing the silence with needle-like shrillness. Both men located the sound. It was to the rear, somewhere in the snow expanse they had just traversed. A third and answering cry arose, also to the rear and to the left of the second cry.
“They’re after us, Bill,” said the man at the front.
His voice sounded hoarse and unreal, and he had spoken with apparent effort.
“Meat is scarce,” answered his comrade. “I ain’t seen a rabbit sign for days.”
Thereafter they spoke no more, though their ears were keen for the hunting-cries that continued to rise behind them.
At the fall of darkness they swung the dogs into a cluster of spruce trees on the edge of the waterway and made a camp. The coffin, at the side of the fire, served for seat and table. The wolf-dogs, clustered on the far side of the fire, snarled and bickered among themselves, but evinced no inclination to stray off into the darkness.
“Seems to me, Henry, they’re stayin’ remarkable close to camp,” Bill commented.
Henry, squatting over the fire and settling the pot of coffee with a piece of ice, nodded. Nor did he speak till he had taken his seat on the coffin and begun to eat.
“They know where their hides is safe,” he said. “They’d sooner eat grub than be grub. They’re pretty wise, them dogs.”
Bill shook his head. “Oh, I don’t know.”
His comrade looked at him curiously. “First time I ever heard you say anything about their not bein’ wise.”
“Henry,” said the other, munching with deliberation the beans he was eating, “did you happen to notice the way them dogs kicked up when I was a-feedin’ ’em?”
“You counted wrong.”
“We’ve got six dogs,” the other reiterated dispassionately. “I took out six fish. One Ear didn’t get no fish. I came back to the bag afterward an’ got ’m his fish.”
“We’ve only got six dogs,” Henry said.
“Henry,” Bill went on. “I won’t say they was all dogs, but there was seven of ’m that got fish.”
Henry stopped eating to glance across the fire and count the dogs.
“There’s only six now,” he said.
“I saw the other one run off across the snow,” Bill announced with cool positiveness. “I saw seven.”
Henry looked at him commiseratingly, and said, “I’ll be almighty glad when this trip’s over.”
“What d’ye mean by that?” Bill demanded.
“I mean that this load of ourn is gettin’ on your nerves, an’ that you’re beginnin’ to see things.”
“I thought of that,” Bill answered gravely. “An’ so, when I saw it run off across the snow, I looked in the snow an’ saw its tracks. Then I counted the dogs an’ there was still six of ’em. The tracks is there in the snow now. D’ye want to look at ’em? I’ll show ’em to you.”
Henry did not reply, but munched on in silence, until, the meal finished, he topped it with a final cup of coffee. He wiped his mouth with the back of his hand and said:
“Then you’re thinkin’ as it was – ”
A long wailing cry, fiercely sad, from somewhere in the darkness, had interrupted him. He stopped to listen to it, then he finished his sentence with a wave of his hand toward the sound of the cry, “ – one of them?”
Bill nodded. “I’d a blame sight sooner think that than anything else. You noticed yourself the row the dogs made.”
Cry after cry, and answering cries, were turning the silence into a bedlam. From every side the cries arose, and the dogs betrayed their fear by huddling together and so close to the fire that their hair was scorched by the heat. Bill threw on more wood, before lighting his pipe.
Bill had finished his pipe and was helping his companion to spread the bed of fur and blanket upon the spruce boughs which he had laid over the snow before supper. Henry grunted, and began unlacing his moccasins.
“How many cartridges did you say you had left?” he asked.
“Three,” came the answer. “An’ I wisht ’twas three hundred. Then I’d show ’em what for, damn ’em!”
He shook his fist angrily at the gleaming eyes, and began securely to prop his moccasins before the fire.
“An’ I wisht this cold snap’d break,” he went on. “It’s ben fifty below for two weeks now. An’ I wisht I’d never started on this trip, Henry. I don’t like the looks of it. I don’t feel right, somehow. An’ while I’m wishin’, I wisht the trip was over an’ done with, an’ you an’ me a-sittin’ by the fire in Fort McGurry just about now an’ playing cribbage – that’s what I wisht.”
Henry grunted and crawled into bed. As he dozed off he was aroused by his comrade’s voice.
“Say, Henry, that other one that come in an’ got a fish – why didn’t the dogs pitch into it? That’s what’s botherin’ me.”
“You’re botherin’ too much, Bill,” came the sleepy response. “You was never like this before. You jes’ shut up now, an’ go to sleep, an’ you’ll be all hunky-dory in the mornin’. Your stomach’s sour, that’s what’s botherin’ you.”
The men slept, breathing heavily, side by side, under the one covering. The fire died down, and the gleaming eyes drew closer the circle they had flung about the camp. The dogs clustered together in fear, now and again snarling menacingly as a pair of eyes drew close. Once their uproar became so loud that Bill woke up. He got out of bed carefully, so as not to disturb the sleep of his comrade, and threw more wood on the fire. As it began to flame up, the circle of eyes drew farther back. He glanced casually at the huddling dogs. He rubbed his eyes and looked at them more sharply. Then he crawled back into the blankets.
“Henry,” he said. “Oh, Henry.”
Henry groaned as he passed from sleep to waking, and demanded, “What’s wrong now?”
“Nothin’,” came the answer; “only there’s seven of ’em again. I just counted.”
Henry acknowledged receipt of the information with a grunt that slid into a snore as he drifted back into sleep.
In the morning it was Henry who awoke first and routed his companion out of bed. Daylight was yet three hours away, though it was already six o’clock; and in the darkness Henry went about preparing breakfast, while Bill rolled the blankets and made the sled ready for lashing.
“Say, Henry,” he asked suddenly, “how many dogs did you say we had?”
“Wrong,” Bill proclaimed triumphantly.
“Seven again?” Henry queried.
“No, five; one’s gone.”
“The hell!” Henry cried in wrath, leaving the cooking to come and count the dogs.
“You’re right, Bill,” he concluded. “Fatty’s gone.”
“An’ he went like greased lightnin’ once he got started. Couldn’t ’ve seen ’m for smoke.”
Bill began to eat sleepily. He noticed that his cup was empty and started to reach for the pot. But the pot was beyond arm’s length and beside Henry.
“Say, Henry,” he chided gently, “ain’t you forgot somethin’?”
Henry looked about with great carefulness and shook his head. Bill held up the empty cup.
“You don’t get no coffee,” Henry announced.
“Ain’t run out?” Bill asked anxiously.
“Ain’t thinkin’ it’ll hurt my digestion?”
A flush of angry blood pervaded Bill’s face.
“Then it’s jes’ warm an’ anxious I am to be hearin’ you explain yourself,” he said.
“Spanker’s gone,” Henry answered.
Without haste, with the air of one resigned to misfortune Bill turned his head, and from where he sat counted the dogs.
“How’d it happen?” he asked apathetically.
Henry shrugged his shoulders. “Don’t know. Unless One Ear gnawed ’m loose. He couldn’t a-done it himself, that’s sure.”
“The darned cuss.” Bill spoke gravely and slowly, with no hint of the anger that was raging within. “Jes’ because he couldn’t chew himself loose, he chews Spanker loose.”
“Well, Spanker’s troubles is over anyway; I guess he’s digested by this time an’ cavortin’ over the landscape in the bellies of twenty different wolves,” was Henry’s epitaph on this, the latest lost dog. “Have some coffee, Bill.”
But Bill shook his head.
“Go on,” Henry pleaded, elevating the pot.
Bill shoved his cup aside. “I’ll be ding-dong-danged if I do. I said I wouldn’t if any dog turned up missin’, an’ I won’t.”
“It’s darn good coffee,” Henry said enticingly.
But Bill was stubborn, and he ate a dry breakfast washed down with mumbled curses at One Ear for the trick he had played.
“I’ll tie ’em up out of reach of each other to-night,”
Bill said, as they took the trail.
They had travelled little more than a hundred yards, when Henry, who was in front, bent down and picked up something with which his snowshoe had collided. It was dark, and he could not see it, but he recognised it by the touch. He flung it back, so that it struck the sled and bounced along until it fetched up on Bill’s snowshoes.
“Mebbe you’ll need that in your business,” Henry said.
Bill uttered an exclamation. It was all that was left of Spanker – the stick with which he had been tied.
“They ate ’m hide an’ all,” Bill announced. “The stick’s as clean as a whistle. They’ve ate the leather of-fen both ends. They’re damn hungry, Henry, an’ they’ll have you an’ me guessin’ before this trip’s over.”
Henry laughed defiantly. “I ain’t been trailed this way by wolves before, but I’ve gone through a whole lot worse an’ kept my health. Takes more’n a handful of them pesky critters to do for yours truly, Bill, my son.”
“I don’t know, I don’t know,” Bill muttered ominously.
“Well, you’ll know all right when we pull into McGurry.”
“I ain’t feelin’ special enthusiastic,” Bill persisted.
“Hello, you husky!” he called. “Come here, you whatever-your-name-is.”
“Ain’t a bit scairt of you,” Henry laughed.
Bill waved his hand at it threateningly and shouted loudly; but the animal betrayed no fear. The only change in it that they could notice was an accession of alertness. It still regarded them with the merciless wistfulness of hunger. They were meat, and it was hungry; and it would like to go in and eat them if it dared.
“Look here, Henry,” Bill said, unconsciously lowering his voice to a whisper because of what he imitated. “We’ve got three cartridges. But it’s a dead shot. Couldn’t miss it. It’s got away with three of our dogs, an’ we oughter put a stop to it. What d’ye say?”
Henry nodded his consent. Bill cautiously slipped the gun from under the sled-lashing. The gun was on the way to his shoulder, but it never got there. For in that instant the she-wolf leaped sidewise from the trail into the clump of spruce trees and disappeared.
The two men looked at each other. Henry whistled long and comprehendingly.
“I might have knowed it,” Bill chided himself aloud as he replaced the gun. “Of course a wolf that knows enough to come in with the dogs at feedin’ time, ’d know all about shooting-irons. I tell you right now, Henry, that critter’s the cause of all our trouble . We’d have six dogs at the present time, ’stead of three, if it wasn’t for her. An’ I tell you right now, Henry, I’m goin’ to get her. She’s too smart to be shot in the open. But I’m goin’ to lay for her. I’ll bushwhack her as sure as my name is Bill.”
В Северной Глуши в семействе волков прибавление. Но из всего выводка настоящего и смелого волка и Кичи, которая наполовину собака и наполовину волк, выжил лишь только единственный детеныш. И все это произошло из–за того, что кругом царил голод. Вскоре погибает и отец волчонка, когда он смело и отважно сражается с рысью. Схватка оказывается неравной и шансов выжить у отца Белого Клыка.
Теперь мать и маленький герой повести всегда находятся вместе, даже тогда она отправляется на охоту. Так Белый Клык постигал суровые законы природы и «законы добычи». Он понимал, что если он не съесть и загрызет противника, то ему придется умереть самому.
Однажды в дороге основной персонаж произведения встречается с людьми. Но тот не старается убежать, а решает защищаться. Когда к нему подходят, то он просто кусает и тут же получает удар. Мать бросается к волчонку, то все в ней неожиданно узнают Кичи, которая сбежала год назад. И Кичи подчиняется человеку. Серый Бобр, так звали человека, называет Белый Клык.
Маленькому детенышу невыносимо привыкать к жизни у индейцев. Ему приходится несладко: бывает, нападут собаки, то люди наказывают, проявляя не только справедливость, но и жестокость. Понял, что нельзя кусать человека, что обязательно после этого последует наказание. Волчонок развивался быстро, но вызывал и у человека и у других волков лишь только ненавистью Он враждовал со всеми, старался всем противостоять. Не зная, что такое любовь и доброта, но при этом был не только хитрым, но и очень проворным. Белый Клык умнее остальных, но всегда ожесточенно и зло дрался. Никто не мог с ним в этом сравниться. И все эти качества ему нужны были, чтобы выжить и уцелеть.
Пробовал пленник и убегать, когда, например, человек менял место своего стойбища. Но, оставшись один, он всегда чувствовал страх и неприятное одиночество. И он самостоятельно разыскивал индейцев, чтобы не оставаться одному. Вскоре его не только стали впрягать в упряжку, но он стал в ней главным. Так волчонок превратился в ездовую собаку. Но другие собаки не только ему завидуют, но и ненавидят. И эта работа в упряжке лишь только укрепляет его силы. Белый Клык прекрасно понимает, в каком жестоком мире он живет. Он не строит никаких иллюзий, понимает, что ничего не изменится, но в его жизни появляются свои законы и правила. Один из таких законов – это преданность. И он, рожденный на воле, отец которого был волком, теперь превратился в собаку.
Серый Бобр отправляется в Форд Юкон, чтобы продать товар: меха и другое. Так волчонок впервые увидел белых людей. По его мнению, обладали еще большей могущественностью, чем хозяин. Они, по мнению волчонка, были настоящими богами. Но и белые люди оказываются грубыми. А главным развлечением остаются те драки, которые проводят местные собаки с животными, оказавшимися на их территорию. Но и здесь волчонок преуспел. Но есть злой и жадный человек, которому эти бои доставляют особое наслаждение. Сначала он внимательно наблюдает за Белым Клыком, и, подпоив хозяина, покупает волчонка.
Смит среди людей жалок и труслив, но, стараясь подчинить свободную и сильную собаку–волка, он избивает его. Волчонку приходится подчиниться, но ненависть к новому обладателю растет с каждым днем. А Смит решает заработать на новом питомце и делает из него настоящего профессионального бойца. Теперь Белый Клык постоянно участвует в собачьих боях, принося новому злобному и жадному хозяину хорошие деньги. Волчонок, который просто обезумел от ненависти, уставший от унижений и побоев, только в драке может проявить свой характер, снова стать сильным и свободным. Он всегда победитель.
Но один бой все-таки волчонок проиграл. Бульдог оказался и больше, и сильнее. Сразу вцепился в грудь Белого Клыка и постепенно подбирался к горлу, стараясь его перегрызть. Волчонку пришлось отступить и сдаться. Но Смит, раздраженный, начинает сам избивать собаку и он, наверное, убил бы его, если не заступился Уидон Скотт. Этот молодой человек работает на приисках инженером. Скотту удалось, используя револьвер, разжать зубы бульдога, а затем он покупает волчонка у Смита.
Когда Белый Клык очнулся, то проявляет лишь жестокость, стараясь защититься. Но новый хозяин добр к нему, он обращается с ним ласково и вскоре в запуганном существе начинают просыпаться те чувства, о которых он стал уже забывать. Постепенно он привыкает к новому хозяину, А добрый друг хотел искупить вину человека за то, что так зверски поступали с этой собакой. Скотт терпеливо обращается с волчонком, который много страдал и долгое время испытывал по отношению к себе лишь только жестокость.
Белый Клык полюбил хозяина, когда тот уезжает, его больше ничего не интересует, скучает. Как только новый и добрый хозяин возвращается, то волчонок тихо подходит к нему и прижимается. Но ночью Скотт просыпается, слыша рычание пса. Оказалось, Смит хотел украсть волчонка, но тот не давался ему. И вот пришло время уезжать Скотту в Калифорнию. Он закрывает волчонка в доме и спешит на пароход. Но Белый Клык разбивает окно и мчится за хозяином. Приходится Скотту забрать собаку с собой.
В жарком климате волчонку приходится привыкать к иным условиям, но Белый Клык сильное животное: смог даже это преодолеть. Появляется подруга – Колли, овчарка. Он полюбил и семью хозяина: его отца, детей. Он смог спасти их от преступника, хотя сам сильно пострадал: в его теле оказалось три пули, сломана задняя лапа и даже несколько ребер. Врачи утверждали: не выживет, но сильный организм смог преодолеть все. За это время у него появились щенки.
Предлагаю Вашему вниманию лучший рассказ Джека Лондона на английском языке, который сегодня будем читать в оригинале . Рассказ называется «Развести костер» (To Build a Fire, 1902) . Рассказ снабжен переводом наиболее трудных выражений. Красочные описания и некоторые детали подчеркнуты. Если затрудняетесь с их переводом, то не обращайте на них внимания. Главное при переводе — понимать смысл. Не пытайтесь переводить слова дословно, оторвитесь от текста — только так вы сможете почувствовать всю его красоту….
Для вашего удобства рассказ разбит на 7 частей. К каждой части прилагается аудио. Таким образом, можно рассказ «To Build a Fire» читать и слушать. К рассказу прилагается сокращенный текст на русском языке (для проверки понимания).
ВНИМАНИЕ! Прежде, чем приступить к чтению, обратите внимание на географические названия, встречающиеся в тексте:
ВНИМАНИЕ! Прежде, чем приступить к чтению, обратите внимание, что температура воздуха в Америке измеряется по шкале Фаренгейта.
32˚F (Fahrenheit)= 0˚C (Celsuis)
-50˚F (Fahrenheit)= -82˚C (Celsuis)
Day had broken cold and grey, exceedingly cold and grey, when the man turned aside from the main Yukon trail and climbed the high earth- bank, where a dim and little-travelled trail led eastward through the fat spruce timberland . It was a steep bank, and he paused for breath at the top, excusing the act to himself by looking at his watch. It was nine o’clock. There was no sun nor hint of sun, though there was not a cloud in the sky. It was a clear day, and yet there seemed an intangible pall over the face of things , a subtle gloom that made the day dark, and that was due to the absence of sun. This fact did not worry the man. He was used to the lack of sun. It had been days since he had seen the sun, and he knew that a few more days must pass before that cheerful orb, due south, would just peep above the sky- line and dip immediately from view.
The man flung a look back along the way he had come. The Yukon lay a mile wide and hidden under three feet of ice. On top of this ice were as many feet of snow. It was all pure white, rolling in gentle undulations where the ice-jams of the freeze-up had formed . North and south, as far as his eye could see, it was unbroken white, save for a dark hairline that curved and twisted from around the spruce- covered island to the south, and that curved and twisted away into the north, where it disappeared behind another spruce-covered island . This dark hairline was the trail —the main trail—that led south five hundred miles to the Chilcoot Pass, Dyea , and salt water; and that led north seventy miles to Dawson , and still on to the north a thousand miles to Nulato , and finally to St. Michael on the Bering Sea , a thousand miles and half a thousand more.
But all this – the mysterious, far-reaching hairline trail , the absence of sun from the sky, the tremendous cold , and the strangeness and weirdness of it all—made no impression on the man. It was not because he was long used to it . He was a new-comer in the land, a chechaquo , and this was his first winter. The trouble with him was that he was without imagination. He was quick and alert in the things of life , but only in the things, and not in the significances. Fifty degrees below zero meant eighty odd degrees of frost. Such fact impressed him as being cold and uncomfortable, and that was all. It did not lead him to meditate upon his frailty as a creature of temperature , and upon man’s frailty in general, able only to live within certain narrow limits of heat and cold; and from there on it did not lead him to the conjectural field of immortality and man’s place in the universe . Fifty degrees below zero stood for a bite of frost that hurt and that must be guarded against by the use of mittens, ear-flaps, warm moccasins, and thick socks. Fifty degrees below zero was to him just precisely fifty degrees below zero. That there should be anything more to it than that was a thought that never entered his head.
В повести рассказывается о жизни полуволка-полусобаки по имени Белый Клык. Он рождается в Северной Глуши и попадает в стойбище индейцев, где к нему относятся недружелюбно, как собаки, так и люди. Позже его обманом выкупает у хозяина один из белых людей, который использует Белого Клыка в качестве бойцовской собаки. Но в одном из поединков пса загрызают почти насмерть. Тогда его спасает инженер Скот, который выхаживает собаку и дарит ему новую жизнь и семью.
Рассказ учит любви к животным, а также тому, что теплом и заботой даже из дикого животного можно сделать самого преданного друга.
В одну из суровых зим собака по имени Кичи сбежала от хозяина в лес и пристала к стае волков. Там она находит себе пару и со временем у нее появляются детеныши. Однако голод и холод Северной Глуши не жалеют никого, даже щенят. Все они умирают, кроме одного щенка. Чтобы как-то прокормить семью волк-отец решается на смертельную схватку с рысью, однако погибает. Теперь у щенка нет никого, кроме матери. Он растет, и вместе с тем изучат все законы жизни среди дикой природы. И главный из них – ешь, или будь съеденным. Окрепши, щенок начинает охотиться с Кичи. Однажды во время охоты он видит существа, которые раннее ему не встречались. Это оказались индейцы. Один из них подходит к щенку и пытается к нему дотронуться, однако тот кусает руку. Сразу же в ответ щенок получает удар по голове и начинает громко скулить. На помощь к нему бежит мать, однако индеец узнает ее и окликает по имени. И вдруг перед глазами щенка его гордая и бесстрашная мать начинает ползти к своему хозяину. Так щенок попадает в стойбище индейцев. Теперь у него есть хозяин и имя - Белый Клык.
Новая жизнь не приходится ко вкусу полуволку. Ему надо изучить новые законы и жить в соответствии с ними. Главный закон – что тело человека священно и кусать его нельзя. Вместе с тем, на него постоянно нападают другие собаки, которые чувствуют в Белом Клыке чужого. Во время одного из передвижений стойбища, щенок убегает. Но желанная свобода не так прекрасна, как он мечтал. В результате Белый Клык возвращается к индейцам. Его хозяин, Серый Бобр, решает, что пришло время сделать со своего питомца ездовую собаку. Со временем становится ясно, что в этом решении хозяин не просчитался – Белый Клык настолько хорошо справляется со своей работой, что его назначают главным в упряжке. Это только ожесточает против него собак. Такая работа завершает становление Белого Клыка, и он уже не щенок-полуволк, а собака.
Приходит время, когда Серому Бобру необходимо ехать в Форт Юкон на торги. Он берет с собой Белого Клыка. Здесь пес впервые встречается с белыми людьми, которых он принимает за богов, еще более могучих, чем его хозяин. Однако нравы в этих местах очень грубы и одно из главных развлечений белых людей – драки между собаками, за которые их хозяева получают деньги. Здесь Белый Клык не имеет соперников. И много кто из местных хочет заиметь себе такую собаку. Мерзкий человек по кличке Красавчик Смит обманом выкупает себе Белого Клыка и с помощью жестоких побоев дает понять тому, что теперь он его хозяин. Здесь полуволк превращается в бойцовскую собаку, а Красавчик Смит зарабатывает на нем немалые деньги. Так продолжается до тех пор, пока на арену не выходит бульдог, который почти до смерти загрызает своего противника. Увидев поверженного Белого Клыка, его хозяин начинает бить его. Однако в ситуацию вмешивается приезжий человек Уидон Скотт. Он освобождает пса от бульдога и выкупает его у Красавчика Смита.
Белый Клык быстро идет на поправку, однако к новому хозяину теплоты не проявляет. Наоборот – он показывает тому всю свою ярость и злость. Однако у Скотта достаточно понимания и терпения, и с помощью ласки и доброты ему удается пробудить те чувства, которые так долго дремали у собаки. За теплое отношение Белый Клык платит любовью и преданностью. Даже когда Скотт уезжает на несколько дней, пес теряет интерес к жизни и с нетерпением ожидает его возвращения. Одним вечером Красавчик Смит собирается похитить Белого Клыка, однако жестоко платит за учиненное зло. Однако Уидону приходит время возвращаться в Калифорнию, и он понимает, что новый климат совершенно не подойдет для его питомца. Он оставляет собаку в закрытом доме, но тот выбивает окно и бежит к пароходу. Скотт не выдерживает и забирает его с собой.
В новом жилище Белый Клык быстро становится своим. Он подружился с семьей хозяина, и даже овчарка Колли, которая поначалу не признала его, превращается в его подругу. Однажды ночью в дом пробирается преступник, осужденный когда-то отцом Уидона. Белый Клык загрызает его, однако получает три пули, перелом лапы и ребра. У него нет шансов на жизнь, но сын Северной Глуши борется со смертью и побеждает ее. Когда же он становится на лапы, его встречает Колли и их дети.
У стариков было трое сыновей, двое считались умными, а третьего никто и за человека не считал, потому что он глупым был
Сказка Бориса Шергина написана оригинальным литературным языком. Это его особенность написания произведений. Хоть данная сказка не является авторской, ведь до сих пор неизвестно, кто же автор
