В начале рассказа идёт повествование о бескрайних просторах степи и бесконечном море. Рассказчик ночами ведет беседы со старым цыганом Макаром Чудрой, сторожившим лошадей своего табора. Старик говорит, что никому человек в этой жизни не нужен, он ведь не палка и не хлеб. Что нужно жить лишь для себя. И учить никого не нужно, каждый сам знает, что ему надо знать. Он вспоминает о тюрьме, в которой сидел, и о том, что не нужно спрашивать себя, зачем живёшь, а просто жить.
Слышно, как поёт дочь Макара. А он говорит, что нельзя верить девкам, и уверяет, что всю жизнь нужно оставаться «вольной птицей», и, чтобы убедить в этом своего собеседника, рассказывает ему одну историю.
Жил один цыган - Лойко Зобар. И знали его не только в округе, но и в Венгрии и Чехии, и по всему побережью. Не имел он ничего заветного, и даже, если нужно, мог вырвать сердце своё из груди и отдать. Любил Лойко одних только коней. И сколько не приставь к коню, который понравился Лойко, солдат, он всё равно его украдёт. Но не долго длится и эта страсть его, покатается немного на одном, да продаст.
События, которые описывал Макар, произошли лет десять назад, когда они с табором кочевали по Буковине. И случилось так, что у одного солдата Данилы, жившего с ними в таборе, была дочка красавица – Радда, и уж очень она была горда. Многие были в неё влюблены, но безответно. Один богатый магнат, увидев её, решил выкупить у отца. Да Данило сказал, что только господа могут свиней продавать да совесть свою, а солдат не продаёт ничего. Тот было за саблю взялся, да только кто-то ткнул в ухо его коню трут зажженный, тот и унёс молодца.
Тут вернулся Лойко Зобар. Вот впервые встретился он с красавицей и стал ей речи лестные говорить, да глазами сверкать, а она показала ему своё полное безразличие. Молодой цыган с каждой новой встречей влюблялся в неё всё сильнее, а она только издевками говорила с ним, да над песнями его потешалась.
Не в силах сдерживать чувства, Зобар просит Данилу отдать дочку за него замуж. На что старый солдат ответил, что возьми, коли сможешь. Подошёл Лойко к Радде, и сказал, что пленила она его сердце, но сказал также при этом, что его свобода остается при нем, поэтому он будет жить, как захочет. На это гордая красавица лишь захлестнула кнутом его ноги, да дёрнула на себя, отчего цыган свалился с ног.
Он поднялся и, ни на кого не глядя, ушёл в степь. Друзья были обеспокоены его состоянием, поэтому послали Макара проследить за ним. Он видит, что Зобар сидит на камне неподвижно три часа. Затем приходит Радда, он схватил нож, но она была с пистолетом. Говорит ему, что пришла мириться, и признается ему в любви, но говорит, что волю любит ещё больше. Она требует, чтобы Лойко поклонился ей в ноги при всем таборе и поцеловал руку. Только с этим условием она согласна стать его женой.
Но никогда такого не бывало у цыган и Лойко, словно раненый заревел на всю степь. Вечером, когда все собрались у костра, пришел Зобар – глаза запали, нет в них больше блеска. И рассказал он всем об условии, которое ему выставила Радда. А она ждёт, ножки подставила уже. А он говорит, что хочет узнать, такое ли крепкое у неё сердце, как она говорит, и, бросившись к ней с кривым ножом, вонзает его в грудь красавицы.
Радда говорит, что знала, что он так сделает, и умирает. А цыган всё же бросается к её ногам и прижимается к ним устами. Нож, которым была убита Радда, берет в руки Данило и вонзает его в спину Зобара, и тот уходит вслед за любимой.
Максим Горький
Романтическая ночь у моря, горит костёр, старый цыган Макар Чудра рассказывает писателю историю про вольных цыган. Макар советует беречься любви, ибо полюбив, человек теряет волю. Подтверждением этого является быль, рассказанная Чудрой.
Был на свете Лойко Зобар, молодой цыган. Венгрия, Чехия и Словения знали его. Ловкий был конокрад, многие хотели убить его. Любил он только коней, деньги не ценил, мог отдать каждому, кто нуждался.
В Буковине стоял цыганский табор. У Данилы-солдата была дочь Радда — красавица, словами не сказать. Много сердец разбила Радда. Один магнат любые деньги кидал к её ногам, просил выйти за него замуж, но Радда ответила, что орлице не место в вороньём гнезде.
Однажды в табор приехал Зобар. Красивый он был: «Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка — целое солнце. Точно его ковали из одного куска железа с конём.» Заиграл он на скрипке, и многие заплакали. Радда похвалила скрипку Зобара, хорошо он играет. А тот ответил, что скрипка его сделана из груди молодой девушки, а струны из её сердца свиты. Радда отвернулась, сказав, что врут люди, когда говорят об уме Зобара. Подивился тот острому языку девушки.
Зобар загостил у Данилы, легли спать, а наутро он вышел с тряпкой, повязанной на голове, сказал, что конь его зашиб. Но все поняли, что это Радда, подумали, что разве не стоит Лойко Радды? «Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, всё равно, лучше того, какова она есть, не быть ей!»
Жил в то время табор хорошо. И Лойко с ними. Мудр был, как старик, а на скрипке играл так, что сердце замирало. Если бы Лойко захотел, то люди бы жизни за него отдавали, так его любили, только Радда не любила. А он полюбил её крепко. Окружающие смотрели только, знали, «коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя — изувечат».
Однажды спел Зобар песню, всем она понравилась, только Радда посмеялась. Данило хотел проучить её кнутом. Но Лойко не позволил, попросил отдать её ему в жены. Данило согласился: «Да возьми, коли можешь!» Лойко подошёл к Радде и сказал, что полонила она его сердце, что берёт он её в жены, но она не должна перечить его воле. «Я свободный человек и буду жить так, как хочу». Все подумали, что смирилась Радда. Она обвила кнутом ноги Лойко, дёрнула, и упал Зобар как подкошенный. А она отошла и легла на траву, улыбаясь.
Убежал в степь Зобар, а Макар за ним следил, как бы парень над собой что не сделал сгоряча. Но Лойко лишь сидел неподвижно три часа, а потом к нему пришла Радда. Лойко хотел ударить её ножом, но она приставила к его лбу пистолет и сказала, что мириться пришла, любит его. А ещё сказала Радда, что волю любит больше, чем Зобара. Она обещала Лойко жаркие ласки, если он согласится перед всем табором поклониться ей в ноги и поцеловать правую руку, как у старшей. Крикнул Зобар на всю степь, но согласился на условия Радды.
Вернулся в табор Лойко и сказал старикам, что заглянул в своё сердце и не увидел там прежней вольной жизни. «Одна Радда там живёт». И он решил исполнить её волю, поклониться ей в ноги, поцеловать её правую руку. И ещё сказал, что проверит, такое ли у Радды крепкое сердце, как она хвалится.
Все и догадаться не успели, а он воткнул в её сердце нож по самую рукоятку. Радда вырвала нож, заткнула рану своими волосами и сказала, что ждала такую смерть. Данило поднял нож, отброшенный Раддой в сторону, рассмотрел его да и воткнул в спину Лойко, прямо против сердца. Лежит Радда, зажимая рукой рану, а у ног её раскинулся умирающий Лойко.
Писателю не спалось. Он смотрел на море, и, казалось, что видит он царственную Радду, а за ней по пятам плывёт Лойко Зобар. «Они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Раддой».
Цыган в возрасте Макар Чудра повествует автору историю про вольных цыган, сидя ночью у костра, куда доносится шум моря. Любящий человек расстается со свободой, поэтому Макар убеждает никогда не влюбляться. В качестве доказательства своих слов он предлагает выслушать его рассказ.
Словения, Чехия и Венгрия знали молодого цыгана по имени Лойко Зобар. Много кто хотел его смерти, он был проворным вором лошадей. Деньги ему были не важны, Лойко их раздавал бедным. Ему нравились кони.
В цыганском таборе, который находился в Буковине, жила красавица Радда, дочь солдата Данила. Не было у нее покоя от поклонников. И богатые магнаты просили ее руки и сердца, но она считала себя орлицей, которой не место в гнезде ворона.
В один прекрасный день красавец Зобар посетил табор. Своей игрой на скрипке многих заставил плакать. Радда также оценила игру молодого человека. Колкая на язык девушка сказала, что Зобар не так умен, как о нем говорят, когда он сказал, что его скрипка – это олицетворение девушки.
Хитрец Зобар, заночевав у Данила, утром встал с лоскутом ткани на голове. И как он и рассчитывал, никто не поверил, что эта работа коня, цыгане приписали это Радде. Пришли к выводу, что хоть и блещет она красотой, но сердце у нее черствое.
И зажил Лойко в таборе. Жили они хорошо. Он был мудрым не по годам, играл на скрипке так, что все заслушивались. Они настолько полюбили его, что готовы были умереть за него, если потребуется. Он влюбился в Радду, а она не отвечала ему взаимностью. И все вокруг знали, что нельзя вмешиваться в их дела, а то останутся крайними.
Как-то песня, которую пропел молодой цыган, вызвала смех у здешней красавицы, хотя все были в восторге. В целях воспитания Данило хотел проучить дочь, но Лойко, вмешался и попросил ее руки и сердца. Солдат был не против этой свадьбы, сомневался он только в желании дочери. Лойко обнажил свои искренние чувства перед Раддой, сказал, что хочет стать ее мужем. Но попросил об одной услуге: не посягать на его свободу. Но Радда выкинула выходку, вследствие которой парень упал на землю.
Обиженный Зобар ушел прочь, а Макар смотрел за ним, чтобы он в сердцах не сделал какую-нибудь глупость. Но на протяжении трех часов он просто сидел. Когда к нему подошла Радда, молодой парень рад был заколоть ее ножом, но красавица с пистолетом в руках пришла просить прощения. Она любит его, но свобода ей дороже, чем любовь в Зобару. Просила, в обмен на проявление нежности, поклон в ноги перед всем табором. Тяжко было Зобару, но он дал согласие.
Возвратившись в табор, поведал цыганам, что разобрался в себе и понял, что не может жить без Радды, поэтому выполнит ее просьбу. Поцеловал ее правую руку, поклонился ей в ноги. И решив удостовериться в прочности ее сердца, вонзил нож ей прямо в сердце.
Радда ожидала такого конца. Данило воткнул тот же нож в спину Лойко. Они рядом лежали на земле и умирали.
Выслушав Макара, писатель долго не спал. Глядя на море, он как будто видел величественную Радду и Лойко, который пытался догнать красавицу, но так и не смог этого сделать.
Роман-ти-че-ская ночь у моря, горит костер, старый цыган Макар Чудра расска-зы-вает писа-телю историю про вольных цыган. Макар сове-тует беречься любви, ибо полюбив, человек теряет волю. Подтвер-жде-нием этого явля-ется быль, расска-занная Чудрой.
Был на свете Лойко Зобар, молодой цыган. Венгрия, Чехия и Словения знали его. Ловкий был коно-крад, многие хотели убить его. Любил он только коней, деньги не ценил, мог отдать каждому, кто нуждался.
В Буко-вине стоял цыган-ский табор. У Данилы-солдата была дочь Радда — краса-вица, словами не сказать. Много сердец разбила Радда. Один магнат любые деньги кидал к её ногам, просил выйти за него замуж, но Радда отве-тила, что орлице не место в воро-ньем гнезде.
Однажды в табор приехал Зобар. Красивый он был: «Усы легли на плечи и смеша-лись с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка — целое солнце. Точно его ковали из одного куска железа с конем.» Заиграл он на скрипке, и многие запла-кали. Радда похва-лила скрипку Зобара, хорошо он играет. А тот ответил, что скрипка его сделана из груди молодой девушки, а струны из её сердца свиты. Радда отвер-ну-лась, сказав, что врут люди, когда говорят об уме Зобара. Поди-вился тот острому языку девушки.
Зобар заго-стил у Данилы, легли спать, а наутро он вышел с тряпкой, повя-занной на голове, сказал, что конь его зашиб. Но все поняли, что это Радда, поду-мали, что разве не стоит Лойко Радды? «Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, всё равно, лучше того, какова она есть, не быть ей!»
Жил в то время табор хорошо. И Лойко с ними. Мудр был, как старик, а на скрипке играл так, что сердце зами-рало. Если бы Лойко захотел, то люди бы жизни за него отда-вали, так его любили, только Радда не любила. А он полюбил её крепко. Окру-жа-ющие смот-рели только, знали, «коли два камня друг на друга катятся, стано-виться между ними нельзя — изувечат».
Однажды спел Зобар песню, всем она понра-ви-лась, только Радда посме-я-лась. Данило хотел проучить её кнутом. Но Лойко не позволил, попросил отдать её ему в жены. Данило согла-сился: «Да возьми, коли можешь!» Лойко подошёл к Радде и сказал, что поло-нила она его сердце, что берёт он её в жены, но она не должна пере-чить его воле. «Я свободный человек и буду жить так, как хочу». Все поду-мали, что смири-лась Радда. Она обвила кнутом ноги Лойко, дёрнула, и упал Зобар как подко-шенный. А она отошла и легла на траву, улыбаясь.
Убежал в степь Зобар, а Макар за ним следил, как бы парень над собой что не сделал сгоряча. Но Лойко лишь сидел непо-движно три часа, а потом к нему пришла Радда. Лойко хотел ударить её ножом, но она приста-вила к его лбу пистолет и сказала, что мириться пришла, любит его. А ещё сказала Радда, что волю любит больше, чем Зобара. Она обещала Лойко жаркие ласки, если он согла-сится перед всем табором покло-ниться ей в ноги и поце-ло-вать правую руку, как у старшей. Крикнул Зобар на всю степь, но согла-сился на условия Радды.
Вернулся в табор Лойко и сказал старикам, что заглянул в своё сердце и не увидел там прежней вольной жизни. «Одна Радда там живет». И он решил испол-нить её волю, покло-ниться ей в ноги, поце-ло-вать её правую руку. И ещё сказал, что проверит, такое ли у Радды крепкое сердце, как она хвалится.
Все и дога-даться не успели, а он воткнул в её сердце нож по самую руко-ятку. Радда вырвала нож, заткнула рану своими воло-сами и сказала, что ждала такую смерть. Данило поднял нож, отбро-шенный Раддой в сторону, рассмотрел его да и воткнул в спину Лойко, прямо против сердца. Лежит Радда, зажимая рукой рану, а у ног её раски-нулся умира-ющий Лойко.
Писа-телю не спалось. Он смотрел на море, и, каза-лось, что видит он царственную Радду, а за ней по пятам плывёт Лойко Зобар. «Они оба кружи-лись во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко порав-няться с гордой Раддой».
Макар Чудра
Романтическая ночь у моря, горит костер, старый цыган Макар Чудра рассказывает писателю историю про вольных цыган. Своему молодому собеседнику Макар говорит: "Ты славную долю выбрал себе, сокол... ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай - вот и все!"
Макар советует беречься любви, ибо полюбив, человек теряет волю. Подтверждением этого является быль, рассказанная Чудрой.
"Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Венгрия, Чехия и Словения знали его". Ловкий был конокрад, многие хотели убить его. Любил он только коней, деньги не ценил, мог отдать любому нуждающемуся. В Буковине стоял цыганский табор. У Данилы-солдата, воевавшего с Кошу-том, была дочь Радда - красавица, словами не сказать, только на скрипке сыграть о той красоте можно.
Много сердец разбила Радда. Один магнат любые деньги кидал к её ногам, просил её выйти за него замуж, но Радда ответила, что орлице не место в вороньем гнезде.
Однажды в табор приехал Зобар. Красивый он: "Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка - целое солнце. Точно его ковали из одного куска железа с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей!"
Заиграл Лойко на скрипке, и многие заплакали. Радда похвалила скрипку Лойко, хорошо он играет. А тот ответил, что скрипка его сделана из груди молодой девушки, а струны из её сердца свиты. Радда отвернулась, сказав, что врут люди, утверждая, что Зобар умен.
Лойко подивился острому языку девушки. Зобар загостил у Данилы, легли спать, а наутро он вышел с тряпкой, повязанной на голове, говорил, что конь его зашиб. Но все поняли, что это Радда, подумали, что разве не стоит Лойко Радды? "Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей!"
Жил в то время табор хорошо. И Лойко с ними. Мудр был, как старик, а на скрипке играл так, что сердце замирало. Если бы Лойко захотел, то люди бы жизни за него отдавали, так его любили, только Радда не любила. А он полюбил её крепко. Окружающие смотрели только, знали, "коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя - изувечат". Однажды спел Зобар песню, всем понравилась. Только Радда посмеялась. Данило хотел проучить её кнутом. Но Лойко не позволил, просил отдать ему в жены. Данило согласился. "Да возьми, коли можешь!" Лойко подошел к Радде и сказал, что полонила она его сердце, что берет он её в жены, но она должна не перечить его воле. "Я свободный человек и буду жить так, как хочу". Все подумали, что смирилась Радда. Она обвила кнутом ноги Лойко, дернула, и упал Зобар как подкошенный. А она отошла и легла на траву, улыбаясь. Убежал в степь Зобар, а Макар за ним следил, как бы парень над собой что не сделал вгорячах. Но Лойко лишь сидел неподвижно три часа, а потом к нему пришла Радда. Лойко хотел ударить её ножом, но она приставила к его лбу пистолет и сказала, что мириться пришла, любит его. Радда еще сказала, что волю любит больше, чем Зобара. Она обещала Лойко жаркие ласки, если он согласится перед всем табором поклониться ей в ноги и поцеловать правую руку, как у старшей. "Вот что захотела чертова девка!" Крикнул Зобар на всю степь, но согласился на условия Радды. "Слышу... сделаю!" Вернулся в табор Лойко и сказал старикам, что заглянул в свое сердце и не увидел там прежней вольной жизни. "Одна Радда там живет". И он решил исполнить её волю, поклониться ей в ноги, поцеловать правую её руку, а потом сказал, что проверит, верно ли у Радды такое крепкое сердце, как она утверждает. Все и догадаться не успели, а он воткнул в её сердце нож по самую рукоятку. Радда вырвала нож и заткнула рану своими волосами, потом сказала, что предполагала такую смерть. Данило поднял нож, отброшенный Раддой в сторону, рассмотрел его да и воткнул в спину против сердца Лойко. Все смотрят, что лежит Радда, зажимая рукой рану, а у ног её Лойко. Рассказчику показалось, что видит он царственную Радду, а за ней по пятам плывет Лойко Зобар. "Они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Раддой".
Макар Чудра. Горький Максим. С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева - безграничную степь, справа - бесконечное море и прямо против меня - фигуру Макара Чудры, старого цыгана, - он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас. Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в мертво молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра. - Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай - вот и все! - Жизнь? Иные люди? - продолжал он, скептически выслушав мое возражение на его "Так и надо". - Эге! А тебе что до того? Разве ты сам - не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому. - Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее - те ничего не получают, и всякий сам учится... - Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько, - он широко повел рукой на степь. - И всь работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, - дураком. - Что ж, - он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб - как только родился, всю жизнь раб, и все тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного. - А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать все это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди - и все тут. Долго не стой на одном месте - чего в нем? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить ее. А задумаешься - разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол. - В тюрьме я сидел, в Галичине. "Зачем я живу на свете?" - помыслил я со скуки, - скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! - и взяла меня тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он живет? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо. Живи, и все тут! И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как! - Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских. Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в божьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе все, что попросишь у него. А сам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил, что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже - учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки. Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка. Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудного тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший - пела ли она песню, говорила ли "здравствуй". На ее смуглом, матовом лице замерла надменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазах сверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не она сама. Макар подал мне трубку. - Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила? Нет? Хорошо! Так и надо - не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее - и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать - нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь, - век свой будешь свободной птицей. "Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия, и Славония, и все, что кругом моря, знало его, - удалый был малый! Не было по тем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал богу клятвы убить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть полк солдат поставь сторожить того коня - все равно Зобар на нем гарцевать станет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своей свитой, так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко поругался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла - это уж как раз! И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничего больше, и то недолго - поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного - нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол! Наш табор кочевал в то время по Буковине, - это годов десять назад тому. Раз - ночью весенней - сидим мы: я, Данило-солдат, что с Кошутом воевал вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка. Ты Нонку мою знаешь? Царица девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя - много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает. Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат, старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как в огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на боку сабля, как молния, сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок, - важный был господарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: "Гей! Поцелуй, кошель денег дам". А та отвернулась в сторону, да и только! "Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей", - сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к ее ногам кошель - большой кошель, брат! А она его будто невзначай пнула ногой в грязь, да и все тут. - Эх, девка! - охнул он, да и плетью по коню - только пыль взвилась тучей. А на другой день снова явился. "Кто ее отец?" - громом гремит по табору. Данило вышел. "Продай дочь, что хочешь возьми!" А Данило и скажи ему: "Это только паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!" Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца. А мы снялись, да и пошли. День идем и два, смотрим - догнал! "Гей вы, говорит, перед богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат я сильно!" Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мы задумались. - А ну-ка, дочь, говори! - сказал себе в усы Данило. - Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? - спросила нас Радда. Засмеялся Данило, и все мы с ним. - Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идет дело! Голубок ищи - те податливей. - И пошли мы вперед. А тот господарь схватил шапку, бросил ее оземь и поскакал так, что земля задрожала. Вот она какова была Радда, сокол! - Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим - музыка плывет по степи. Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так - царями над всей землей, сокол! Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас. - Эге, Зобар, да это ты! - крикнул ему Данило радостно. Так вот он, Лойко Зобар! Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка - целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете! Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы. Так-то! А слушай-ка дальше. Радда и говорит: "Хорошо ты, Лойко, играешь! Кто это делал тебе скрипку такую звонкую и чуткую?" А тот смеется: "Я сам делал! И сделал ее не из дерева, а из груди молодой девушки, которую любил крепко, а струны из ее сердца мною свиты. Врет еще немного скрипка, ну, да я умею смычок в руках держать!" Известно, наш брат старается сразу затуманить девке очи, чтоб они не зажгли его сердца, а сами подернулись бы по тебе грустью, вот и Лойко тож. Но - не на ту попал. Радда отвернулась в сторону и, зевнув, сказала: "А еще говорили, что Зобар умен и ловок, - вот лгут люди!" - и пошла прочь. - Эге, красавица, у тебя остры зубы! - сверкнул очами Лойко, слезая с коня. - Здравствуйте, браты! Вот и я к вам! - Просим гостя! - сказал Данило в ответ ему. Поцеловались, поговорили и легли спать... Крепко спали. А наутро, глядим, у Зобара голова повязана тряпкой. Что это? А это конь зашиб его копытом сонного. Э, э, э! Поняли мы, кто тот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся. Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно! Живем мы да живем на том месте, дела у нас о ту пору хорошие были, и Зобар с нами. Это был товарищ! И мудр, как старик, и сведущ во всем, и грамоту русскую и мадьярскую понимал. Бывало, пойдет говорить - век бы не спал, слушал его! А играет - убей меня гром, коли на свете еще кто-нибудь так играл! Проведет, бывало, по струнам смычком - и вздрогнет у тебя сердце, проведет еще раз - и замрет оно, слушая, а он играет и улыбается. И плакать и смеяться хотелось в одно время, слушая его. Вот тебе сейчас кто-то стонет горько, просит помощи и режет тебе грудь, как ножом. А вот степь говорит небу сказки, печальные сказки. Плачет девушка, провожая добра молодца! Добрый молодец кличет девицу в степь. И вдруг - гей! Громом гремит вольная, живая песня, и само солнце, того и гляди, затанцует по небу под ту песню! Вот как, сокол! Каждая жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился рабом ее. И коли бы тогда крикнул Лойко: "В ножи, товарищи!" - то и пошли бы мы все в ножи, с кем указал бы он. Все он мог сделать с человеком, и все любили его, крепко любили, только Радда одна не смотрит на парня; и ладно, коли бы только это, а то еще и подсмеивается над ним. Крепко она задела за сердце Зобара, то-то крепко! Зубами скрипит, дергая себя за ус, Лойко, очи темнее бездны смотрят, а порой в них такое сверкает, что за душу страшно становится. Уйдет ночью далеко в степь Лойко, и плачет до утра его скрипка, плачет, хоронит Зобарову волю. А мы лежим да слушаем и думаем: как быть? И знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя - изувечат. Так и шло дело. Вот сидели мы, все в сборе, и говорили о делах. Скучно стало. Данило и просит Лойко: "Спой, Зобар, песенку, повесели душу!" Тот повел оком на Радду, что неподалеку от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам. Так и заговорила скрипка, точно это и вправду девичье сердце было! И запел Лойко: Гей-гей! В груди горит огонь, А степь так широка! Как ветер, быстр мои борзый конь, Тверда моя рука! Повернула голову Радда и, привстав, усмехнулась в очи певуну. Вспыхнул, как заря, он. Гей-гоп, гей! Ну, товарищ мои! Поскачем, что ль, вперед!? Одета степь суровой мглой, А там рассвет нас ждет! Гей-гей! Летим и встретим день. Взвивайся в вышину! Да только гривой не задень Красавицу луну! Вот пел! Никто уж так не поет теперь! А Радда и говорит, точно воду цедит: - Ты бы не залетал так высоко, Лойко, неравно упадешь, да - в лужу носом, усы запачкаешь, смотри. - Зверем посмотрел на нее Лойко, а ничего не сказал - стерпел парень и поет себе: Гей-гоп! Вдруг день придет сюда, А мы с тобою спим. Эй, гей! Ведь мы с тобой тогда В огне стыда сгорим! - Это песня! - сказал Данило. - Никогда не слыхал такой песни; пусть из меня сатана себе трубку сделает, коли вру я! Старый Нур и усами поводил, и плечами пожимал, и всем нам по душе была удалая Зобарова песня! Только Радде не понравилась. - Вот так однажды комар гудел, орлиный клекот передразнивая, - сказала она, точно снегом в нас кинула. - Может быть, ты, Радда, кнута хочешь? - потянулся Данило к ней, а Зобар бросил наземь шапку, да и говорит, весь черный, как земля: - Стой, Данило! Горячему коню - стальные удила! Отдай мне дочку в жены! - Вот сказал речь! - усмехнулся Данило. - Да возьми, коли можешь! - Добро! - молвил Лойко и говорит Радде: - Ну, девушка, послушай меня немного, да не кичись! Много я вашей сестры видел, эге, много! А ни одна не тронула моего сердца так, как ты. Эх, Радда, полонила ты мою душу! Ну что ж? Чему быть, так то и будет, и... нет такого коня, на котором от самого себя ускакать можно б было!.. Беру тебя в жены перед богом, своей честью, твоим отцом и всеми этими людьми. Но смотри, воле моей не перечь - я свободный человек и буду жить так, как я хочу! - И подошел к ней, стиснув зубы, сверкая глазами. Смотрим мы, протянул он ей руку, - вот, думаем, и надела узду на степного коня Радда! Вдруг видим, взмахнул он руками и оземь затылком - грох!.. Что за диво? Точно пуля ударила в сердце малого. А это Радда захлестнула ему ременное кнутовище за ноги, да и дернула к себе, - вот отчего упал Лойко. И снова уж лежит девка не шевелясь да усмехается молча. Мы смотрим, что будет, а Лойко сидит на земле и сжал руками голову, точно боится, что она у него лопнет. А потом встал тихо, да и пошел в степь, ни на кого не глядя. Нур шепнул мне: "Смотри за ним!" И пополз я за Зобаром по степи в темноте ночной. Так-то, сокол!" Макар выколотил пепел из трубки и снова стал набивать ее. Я закутался плотнее в шинель и, лежа, смотрел в его старое лицо, черное от загара и ветра. Он, сурово и строго качая головой, что-то шептал про себя; седые усы шевелились, и ветер трепал ему волосы на голове. Он был похож на старый дуб, обожженный молнией, но все еще мощный, крепкий и гордый силой своей. Море шепталось по-прежнему с берегом, и ветер все так же носил его шепот по степи. Нонка уже не пела, а собравшиеся на небе тучи сделали осеннюю ночь еще темней. "Шел Лойко нога за ногу, повеся голову и опустив руки, как плети, и, придя в балку к ручью, сел на камень и охнул. Так охнул, что у меня сердце кровью облилось от жалости, но все ж не подошел к нему. Словом горю не поможешь - верно?! То-то! Час он сидит, другой сидит и третий не шелохнется - сидит. И я лежу неподалеку. Ночь светлая, месяц серебром всю степь залил, и далеко все видно. Вдруг вижу: от табора спешно Радда идет. Весело мне стало! "Эх, важно! - думаю, - удалая девка Радда!" Вот она подошла к нему, он и не слышит. Положила ему руку на плечо; вздрогнул Лойко, разжал руки и поднял голову. И как вскочит, да за нож! Ух, порежет девку, вижу я, и уж хотел, крикнув до табора, побежать к ним, вдруг слышу: - Брось! Голову разобью! - Смотрю: у Радды в руке пистоль, и она в лоб Зобару целит. Вот сатана девка! А ну, думаю, они теперь равны по силе, что будет дальше? - Слушай! - Радда заткнула за пояс пистоль и говорит Зобару: - Я не убить тебя пришла, а мириться, бросай нож! - Тот бросил и хмуро смотрит ей в очи. Дивно это было, брат! Стоят два человека и зверями смотрят друг на друга, а оба такие хорошие, удалые люди. Смотрит на них ясный месяц да я - и все тут. - Ну, слушай меня, Лойко: я тебя люблю! - говорит Радда. Тот только плечами повел, точно связанный по рукам и ногам. - Видала я молодцов, а ты удалей и краше их душой и лицом. Каждый из них усы себе бы сбрил - моргни я ему глазом, все они пали бы мне в ноги, захоти я того. Но что толку? Они и так не больно-то удалы, а я бы их всех обабила. Мало осталось на свете удалых цыган, мало, Лойко. Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А еще я люблю волю! Волю-то, Лойко, я люблю больше, чем тебя. А без тебя мне не жить, как не жить и тебе без меня. Так вот я хочу, чтоб ты был моим и душой и телом, слышишь? - Тот усмехнулся. - Слышу! Весело сердцу слушать твою речь! Ну-ка, скажи еще! - А еще вот что, Лойко: все равно, как ты ни вертись, я тебя одолею, моим будешь. Так не теряй же даром времени - впереди тебя ждут мои поцелуи да ласки... крепко целовать я тебя буду, Лойко! Под поцелуй мой забудешь ты свою удалую жизнь... и живые песни твои, что так радуют молодцов-цыган, не зазвучат по степям больше - петь ты будешь любовные, нежные песни мне, Радде... Так не теряй даром времени, - сказала я это, значит, ты завтра покоришься мне как старшему товарищу юнаку. Поклонишься мне в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою - и тогда я буду твоей женой. Вот чего захотела чертова девка! Этого и слыхом не слыхано было; только в старину у черногорцев так было, говорили старики, а у цыган - никогда! Ну-ка, сокол, выдумай что ни то посмешнее? Год поломаешь голову, не выдумаешь! Прянул в сторону Лойко и крикнул на всю степь, как раненный в грудь. Дрогнула Радда, но не выдала себя. - Ну, так прощай до завтра, а завтра ты сделаешь, что я велела тебе. Слышишь, Лойко? - Слышу! Сделаю, - застонал Зобар и протянул к ней руки. Она и не оглянулась на него, а он зашатался, как сломанное ветром дерево, и пал на землю, рыдая и смеясь. Вот как замаяла молодца проклятая Радда. Насилу я привел его в себя. Эхе! Какому дьяволу нужно, чтобы люди горе горевали? Кто это любит слушать, как стонет, разрываясь от горя, человеческое сердце? Вот и думай тут!.. Воротился я в табор и рассказал о всем старикам. Подумали и решили подождать да посмотреть - что будет из этого. А было вот что. Когда собрались все мы вечером вокруг костра, пришел и Лойко. Был он смутен и похудел за ночь страшно, глаза ввалились; он опустил их и, не подымая, сказал нам: - Вот какое дело, товарищи: смотрел в свое сердце этой ночью и не нашел места в нем старой вольной жизни моей. Радда там живет только - и все тут! Вот она, красавица Радда, улыбается, как царица! Она любит свою волю больше меня, а я ее люблю больше своей воли, и решил я Радде поклониться в ноги, так она велела, чтоб все видели, как ее красота покорила удалого Лойко Зобара, который до нее играл с девушками, как кречет с утками. А потом она станет моей женой и будет ласкать и целовать меня, так что уже мне и песен петь вам не захочется, и воли моей я не пожалею! Так ли, Радда? - Он поднял глаза и сумно посмотрел на нее. Она молча и строго кивнула головой и рукой указала себе на ноги. А мы смотрели и ничего не понимали. Даже уйти куда-то хотелось, лишь бы не видеть, как Лойко Зобар упадет в ноги девке - пусть эта девка и Радда. Стыдно было чего-то, и жалко, и грустно. - Ну! - крикнула Радда Зобару. - Эге, не торопись, успеешь, надоест еще... - засмеялся он. Точно сталь зазвенела, - засмеялся. - Так вот и все дело, товарищи! Что остается? А остается попробовать, такое ли у Радды моей крепкое сердце, каким она мне его показывала. Попробую же, - простите меня, братцы! Мы и догадаться еще не успели, что хочет делать Зобар, а уж Радда лежала на земле, и в груди у нее по рукоять торчал кривой нож Зобара. Оцепенели мы. А Радда вырвала нож, бросила его в сторону и, зажав рану прядью своих черных волос, улыбаясь, сказала громко и внятно: - Прощай, Лойко! я знала, что ты так сделаешь!.. - да и умерла... Понял ли девку, сокол?! Вот какая, будь я проклят на веки вечные, дьявольская девка была! - Эх! да и поклонюсь же я тебе в ноги, королева гордая! - на всю степь гаркнул Лойко да, бросившись наземь, прильнул устами к ногам мертвой Радды и замер. Мы сняли шапки и стояли молча. Что ты скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: "Надо связать его!.." Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы, и Нур знал это. Махнул он рукой, да и отошел в сторону. А Данило поднял нож, брошенный в сторону Раддой, и долго смотрел на него, шевеля седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый. А потом подошел Данило к Зобару и сунул ему нож в спину как раз против сердца. Тоже отцом был Радде старый солдат Данило! - Вот так! - повернувшись к Даниле, ясно сказал Лойко и ушел догонять Радду. А мы смотрели. Лежала Радда, прижав к груди руку с прядью волос, и открытые глаза ее были в голубом небе, а у ног ее раскинулся удалой Лойко Зобар. На лицо его пали кудри, и не видно было его лица. Стояли мы и думали. Дрожали усы у старого Данилы, и насупились густые брови его. Он глядел в небо и молчал, а Нур, седой, как лунь, лег вниз лицом на землю и заплакал так, что ходуном заходили его стариковские плечи. Было тут над чем плакать, сокол! ... Идешь ты, ну и иди своим путем, не сворачивая в сторону. Прямо и иди. Может, и не загинешь даром. Вот и все, сокол!" Макар замолчал и, спрятав в кисет трубку, запахнул на груди чекмень. Накрапывал дождь, ветер стал сильнее, море рокотало глухо и сердито. Один за другим к угасающему костру подходили кони и, осмотрев нас большими умными глазами, неподвижно останавливались, окружая нас плотным кольцом. - Гоп, гоп, эгой! - крикнул им ласково Макар и, похлопав ладонью шею своего любимого вороного коня, сказал, обращаясь ко мне: - Спать пора! - Потом завернулся с головой в чекмень и, могуче вытянувшись на земле, умолк. Мне не хотелось спать. Я смотрел во тьму степи, и в воздухе перед моими глазами плавала царственно красивая и гордая фигура Радды. Она прижала руку с прядью черных волос к ране на груди, и сквозь ее смуглые, тонкие пальцы сочилась капля по капле кровь, падая на землю огненно-красными звездочками. А за нею по пятам плыл удалой молодец Лойко Зобар; его лицо завесили пряди густых черных кудрей, и из-под них капали частые, холодные и крупные слезы... Усиливался дождь, и море распевало мрачный и торжественный гимн гордой паре красавцев цыган - Лойко Зобару и Радде, дочери старого солдата Данилы. А они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Раддой.
