ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
У нас есть два полных перевода "Илиады", читаемых и сейчас. Один
старинный (десятых-двадцатых годов прошлого века) - Гнедича, другой более
новый (конца прошлого - начала нашего века) - Минского.
Перевод Гнедича - один из лучших в мировой литературе переводов
"Илиады". Он ярко передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника,
полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма. Но
у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для
современного читателя.
Главный недостаток - архаический язык перевода. Например:
Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,
Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся
Тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет
С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву...
Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями,
пестрит такими словами, как "дщерь", "рек", "вещал", "зане", "паки", "тук",
вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как
"скимен" (молодой лев), "сулица" (копье), "глезна" (голень) и т. п.
слога. Вместо "лошадь" он пишет "конь", вместо "собака" - "пес", вместо
"губы" - "уста, вместо "лоб" - "чело" и т. п. Он совершенно не считает
возможным передавать в неприкосновенности довольно грубые подчас выражения
Гомера. Ахиллес ругает Агамемнона: "пьяница, образина собачья!" Гнедич
переводит: "винопийца, человек псообразный!" Елена покаянно называет себя
перед Гектором "сукой", "бесстыдной собакой". Гнедич стыдливо переводит",
"меня, недостойную".
Перевод Минского написан современным русским языком, но чрезвычайно сер
и совершенно не передает духа подлинника. Минскому более или менее удаются
еще чисто описательные места, но где у Гомера огненный пафос или мягкая
лирика, там Минский вял и прозаичен.
Когда новый переводчик берется за перевод классического художественного
произведения, то первая его забота и главнейшая тревога - как бы не
оказаться в чем-нибудь похожим на кого-нибудь из предыдущих переводчиков.
Какое-нибудь выражение, какой-нибудь стих или двустишие, скажем даже, -
целая строфа переданы у его предшественника как нельзя лучше и точнее. Все
равно! Собственность священна. И переводчик дает свой собственный перевод,
переводчиков перечеркиваются, и каждый начинает все сначала.
Такое отношение к делу представляется мне в корне неправильным. Главная
все оправдывающая и все покрывающая цель - максимально точный и максимально
художественный перевод подлинника. Если мы допускаем коллективное
сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого
же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих
один за другим переводчиков?
Все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать
из прежних переводов, конечно, с одним условием: не перенося их механически
в свой перевод, а органически перерабатывая в свой собственный стиль,
точнее, в стиль подлинника, как его воспринимает данный переводчик.
Игнорировать при переводе "Илиады" достижения Гнедича - это значит
заранее отказаться от перевода, более или менее достойного подлинника.
В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен,
везде, где его можно сохранять. "Илиада", например, кончается у Гнедича
таким стихом:
Так погребали они конеборного Гектора тело.
Лучше не скажешь. Зачем же, как Минский, напрягать усилия, чтоб сказать
хоть хуже, да иначе, и дать такое окончание:
Так погребен был троянцами Гектор, коней укротитель.
Многие стихи Гнедича я перерабатывал, исходя из его перевода. Например:
Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно,
Стрелы равно между воинств летали, и падали вой;
Но едва аргивянам в лице он воззревши, эгидом
Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, смутились
Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость.
Новый перевод:
Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно,
Тучами копья и стрелы летали, народ поражая.
Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой,
Грозно и сам закричав в это время - в груди у ахейцев
Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость.
Подавляющее большинство стихов, однако, написано заново, - в таком,
например, роде. Приам в ставке Ахиллеса молит его отдать ему тело убитого
Храбрый, почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея родителя! Я еще более жалок!
Я испытаю, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!
Новый перевод:
Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным,
Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин!
Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный:
Руки убийцы моих сыновей я к губам прижимаю!
Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и
обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то
этим все будет оправдано.
Очень труден вопрос о степени точности, с какою следует переводить
поэму, написанную три тысячи лет назад. В общем мне кажется, что прежние
переводчики слишком уж боялись чрезмерной, по их мнению, близости к
оригиналу, уклоняющейся от наших обычных оборотов речи. У Гомера, например:
"Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!" Переводчики предпочитают;
"Что за слова из уст у тебя излетели!" Предпочитают "гнева в груди не
сдержавши" вместо гомеровского "не вместивши", "лишь тогда б ты насытила
злобу" вместо "исцелила свою злобу".
Слово thymos (дух) и psyche (душа) безразлично переводятся то "дух", то
"душа". Между тем у Гомера это два понятия, совершенно различные. "Тимос"
(дух) - совокупность всех духовных свойств человека, "психе" (душа) - это
заключенная в человеке его тень, призрак, отлетающий после смерти человека в
царство Аида, . грустное подобие человека, лишенное жизненной силы,
настолько лишенное, что, например, душа Патрокла, явившаяся во сне Ахиллесу,
способна выразить свою грусть от расставания с другом только писком (XXIII,
Приветствуя друг друга, эллины говорили: "chaire - радуйся, будь
радостен", где мы говорим "здравствуй, будь здоров". Как переводить это
слово - "радуйся" или "здравствуй"? Когда эллинские посланцы приходят к
Ахиллесу, он приветствует их словом "chairete - радуйтесь!" Но ахейцы
разбиты, Гектор у их кораблей, Ахиллес помочь не хочет, чему же тут
радоваться? Тем не менее, по-моему, все-таки нужно переводить "радуйтесь".
Незнающий пусть из примечания узнает, что "радуйтесь" соответствует нашему
"здравствуйте". Но слишком для эллинского жизнеотношения характерно, что при
встречах они желали друг другу радости, и стирать в переводе эту черточку
нельзя. То же и с излюбленным у Гомера словом "philos - милый". "Милым
печалуясь сердцем", "утомились его милые ноги" и даже: "печалится мое милое
сердце". Собственно говоря, слово "philos" здесь значит просто "свой,
собственный". Однако в послегомеровское время слово в этом смысле уж не
употреблялось, а для гомеровского времени характерен именно этот оттенок:
свое сердце - милое сердце, как города - благозданные, тело - прекрасное,
колесница - искусно сделанная и т. д.
И вообще, мне кажется, можно держаться ближе к подлиннику гораздо чаще,
чем это делают прежние переводчики, как бы нам ни казались чуждыми и
необычными эпитеты и обороты Гомера. Он часто, например, употребляет
выражение "однокопытные кони", как будто бывают и двукопытные кони; "увидел
глазами"; боги делают герою легкими "ноги и руки над ними". Гомер иногда
употребляет прием, носящий название "hysteron - proteron" (более позднее -
более раннее). Герой, встав от сна, надевает плащ и хитон, хотя, конечно, он
надевает раньше хитон (рубашку), а потом уже плащ. Нимфа Калипсо надевает на
Одиссея новое платье и делает ему ванну. Конечно, ванну она делает раньше.
Когда мы читаем в каком-нибудь рассказе: "Иван Петрович подошел к
столу. Он был очень весел" - мы почитаем себя обязанными спросить - "Кто был
весел - стол?" Гомер очень часто употребляет слова "он", "она", "они", когда
по смыслу ясно, о ком идет речь, хотя желающий может задать вопрос, подобный
вопросу о столе. Я в этом случае считал возможным следовать Гомеру.
Однако итти в точности перевода до конца я не решился. Для Гомера,
например, седалищем всех душевных и умственных свойств человека является не
мозг, а сердце, еще точнее - грудобрюшная преграда (phrenes). Может быть,
это отсутствие нужной дерзости, но у меня не поднялась рука переводить:
"гнев охватил его грудобрюшную преграду" или: "я радуюсь всею своею
грудобрюшном преградою".
О транскрипция собственных имен. В общем, я старался передавать их в
соответствии с оригиналом, но имена, уже получившие у нас право гражданства
и ставшие для всех обычными, я оставил в прежней транскрипции: Ахиллес (а не
Ахиллей), Гекуба (а не Гекаба), Аякс (а не Аянт), Калхас (а не Калхант). Так
же в подготовляемом переводе "Одиссеи": Цирцея (а не Кирка), циклоп (а не
киклоп) и т. д.
То же с ударениями. Правильно было бы: Аполлон, Дионис, Приам, Менелай,
Парис и т. д. Я сохранил ударения, ставшие для нас уже обычными.
К ПОНИМАНИЮ СОБЫТИЙ, О КОТОРЫХ РАССКАЗЫВАЮТ "ИЛИАДА" И "ОДИССЕЯ"
У богов был свадебный пир: выдавали "сереброногую" богиню Фетиду, дочь
морского старца Нерея, за смертного человека Пелея, царившего над народом
мирмидонцев во Фтии, на севере Греции. Случай совершенно необычный. У богов
и богинь были нередки мимолетные любовные связи со смертными женщинами и
мужчинами. Но чтобы богиню выдавали замуж за смертного человека - этого не
бывало. Однако к тому были основательные причины. Фетидою увлекались сам
царь богов, громовержец Зевс, и его брат Посейдон, владыка морей.
Существовало предсказание, что сын, родившийся от Фетиды, будет много
сильнее своего отца. Греческие боги были далеко не всемогущи. Выше их стоял
темный, безличный рок, и его решений боги не имели возможности отменить.
Чтобы сделать для себя безопасным будущего сына Фетиды, они и выдали ее
замуж за смертного. Существо, только более сильное, чем смертный человек,
для богов не было опасно. А сильного бога у них были очень основательные
причины бояться. Зевс сам воцарился над миром, свергнув с помощью братьев и
сестер отца своего Крона и заключив его в подземный Тартар. Крон в свою
очередь воцарился, свергнув отца своего Урана, первоначального владыку мира.
На свадебный пир были приглашены все боги за исключением Эриды, богини
вражды и раздора. Причина понятна. Эрида обиделась. В середине пира вдруг
дверь открылась, и Эрида с порога покатила в пиршественный зал золотое
яблоко с надписью: "прекраснейшей". За яблоко возник жестокий спор между
тремя богинями: царицей Герой, женою Зевса, Палладой-Афиной, богинею
мудрости, и Афродитою, богинею любви и красоты. Каждая требовала яблоко
себе, как наиболее прекрасной. Поладить не смогли и обратились за решением
спора к красавцу-царевичу Парису, сыну троянского царя Приама. Он в это
время пас стада на Гаргаре, одной из вершин горы Иды близ Трои. Обе стороны
сразу повели дело начис тоту. Гера обещала Парису власть и богатство, Афина
Мудрость и славу, Афродита - любовь самой красивой в мире женщины. Парис
подобный способ решения спора нашел вполне естественным и стал взвешивать не
то, какая из богинь наиболее прекрасна, а то, какое из обещаний наиболее
заманчиво. И присудил яблоко Афродите.
На юге Греции, в знаменитой впоследствии Спарте, царствовал Менелай
Атрид (то есть, сын Атрея). Он был женат на Елене, дочери Леды. Отцом Елены
был сам царь богсв Зевс, явившийся к Леде в виде прекрасного лебедя. Эта-то
Елена, жена Менелая, и была прекраснейшею женщиною во всем мире. Парис
приехал в качестве гостя к Менелаю. Афродита зажгла Елену страстью к Парису,
и он увез Елену на своих кораблях вместе со всеми ее сокровищами к себе в
Трою. Троя (или Илион) была столицею богатой троянской страны, расположенной
на северо-западной оконечности Малоазиатского полуострова, при впадении
Геллеспонта (ныне Дарданельский пролив) в Эгейское море.
Похищение Парисом Елены повело, по греческим сказаниям, из которых
черпал Гомер, к продолжительной войне греческих народов с Троей,
окончившейся разрушением Трои. Троянская война не выдумка, она была
действительно, но вызвана она была, конечно, не похищением красивой женщины.
Причина войны греческих народов против Трои лежала в благоприятном торговом
положении Трои на путях из Европы в Азию, положении, сильно тормозившем
торговлю Греции. Это-то и побудило многочисленные мелкие государства Греции,
постоянно между собою враждовавшие, объединиться в общую армию и пойти
походом на Трою. Нападение же Греции в свою очередь побудило соседние с
Троей государства - Ликию, Фракию, Пафлогонию, Мисею и др. - присоединиться
союзниками к Трое и вместе с нею бороться с вторгшимся греческим войском.
Нужно кстати заметить, что в то время греки еще не назывались греками. Гомер
называет их ахейцами, данайцами или аргивянами.
Братом Менелая был Атрид Агамемнон, царь "многозлатных" Микен, самый
могущественный и богатый из всех ахейских царей. Он горячо откликнулся на
обиду, нанесенную Парисом его брату. Откликнулись и другие цари. После
долгих сборов ахейская армия собралась у порта Авлиды в количестве около ста
тысяч человек. Ополчением каждого царства командовал его царь, а
главнокомандующим был избран Агамемнон. Из других предводителей особенно
выдавались следующие: Диомед Тидид (сын Тидея), царь Аргоса, самый
привлекательный из всех ахейских герэев, великодушный, рыцарски благородный,
всегда бросающийся в самые опасные места, не боящийся вступать в бой даже с
богами; "Великий Аякс", сын Теламона, царя саламинского, огромный,
чудовищной силы. Брат его Тевкр был самым лучшим в войске стрелком из лука.
Был еще другой Аякс, сын Оилея, предводитель легковооруженных локров,
сражавшихся луками и пращами, быстрый на ноги. Часто оба Аякса сражались
рядом, плечом к плечу. Самым мудрым и опытным военным советником был старец
Нестор, царь песчанистого Пилоса. Сын его Антилох блистал среди молодежи
своею удалью. Со "стоградного" Крита привел восемьдесят кораблей с бойцами
могучий копьеборец Идоменей. В ахейском войске находился славный стрелок из
лука Фялоктет, друг Геракла (Геркулеса); умирая, Геракл подарил Филоктету
свой лук со смертоносными отравленными стрелами. Одним из самых выдающихся
среди вождей ахейского войска был "многохитрый" Одиссей, сын Лаэрта, царь
небольшого каменистого острова Итаки, к западу от греческого материка,
"стойкий в бедах", отважный воин и умный, находчивый вождь, способный на
самые хитрые выдумки.
Таким образом, армия была многочисленная, вожди ее - храбрые и опытные.
Но оракул предсказал, что Трои ахейцы не возьмут, если в походе не будет
участвовать Ахиллес, сын Пелея и Фетиды, - тех самых, на свадьбе которых
произошла ссора трех богинь за золотое яблоко. Фетиде было известно, что
судьбою Ахиллесу предназначено на выбор: либо до глубокой старости прожить в
полном благополучии и спокойствии в родной Фтии, либо погибнуть в бою
молодым, но получить великую славу. Чтобы уберечь сына от ранней смерти,
Фетида скрыла Ахиллеса на острове Скчросе среди дочерей тамошнего царя
Ликамеда одетым в женское платье. Многохитрый Одиссей взялся отыскать
Ахиллеса. Переодетый купцом, он прибыл на Скирос, разложил перед дочерьми
Ликамеда разные женские украшения, а среди них - щит и копье. Вдруг под
окнами раздались боевые клики, звон оружия, стоны. Это Одиссей поручил своим
спутникам разыграть под окнами как будто нападение врагов. Девушки вскочили
и убежали, а Ахиллес схватил щит, копье и бросился в битву. Таким образом он
был узнан; Одиссею не стоило большого труда уговорить его присоединиться к
Тут в легенде некоторая хронологическая неувязка. Парис похитил Елену
очень, конечно, скоро после произнесенного им приговора, когда Ахиллес даже
не успел еще родиться. А на войну Ахиллес отправился уже вполне сложившимся
воином, превосходившим силою, отвагою, быстротою в беге и прочими воинскими
доблестями всех ахейцев и троянцев. Выходит, сборы ахейцев в троянский поход
продолжались двадцать, по крайней мере, лет. Немножко долго. Ахейцы отплыли
из Авлиды к Трое на тысяче ста восьмидесяти шести кораблях. Троя лежала
километрах в пяти от морского берега, на месте теперешнего турецкого
местечка Гиссарлык. Ахейцы вытащили корабли на сушу и расположились станом у
моря. Осады города не было. Троянцы выходили из города и сражались с
ахейцами на широкой равнине, тянувшейся от Трои к берегу. Ахейцы делали
частые набеги на соседние города и ближние острова, грабили их и опустошали.
Сражались медным оружием. Копья, мечи, щиты, панцыри, шлемы - все было
из меди. Железо уже было известно, но плавить его и ковать еще не умели, а
обрабатывали холодным способом: сверлили, шлифовали. Гомер называет железо
"трудным для выделки". Рядовые воины сражались пешими. Предводители и вообще
знатные люди - на колесницах. Колесницы были двуколесные, открытые сзади, с
поручнями вдоль передка. Правил возница, но это был не "служитель", не
"кучер", а товарищ и обыкновенно близкий друг бойца. Сражался боец с
колесницы, но часто для боя он соскакивал наземь и сражался пеший, а возница
с колесницей ждал в отдалении на случай преследования врагов или бегства от
них. Пикою сражались рукопашно, однако чаще метали ее во врага с некоторого
расстояния. Метали также подхваченные с земли большие камни, стреляли из
луков и пращей. С убитого победитель тут же, среди боя, спешил снять в
качестве трофея его вооружение и нередко падал в это время сам под ударами
товарищей убитого.
Царем Трои 0ыл Приам, сын Лаомедонта. Он был уже очень стар. Командовал
троянскими войсками его старший сын Гектор, самый могучий и храбрый воин
среди всех троянцев. Следующий за ним был Эней, сын Анхиза и богини
Афродиты, царь Дардании, близ горы Иды. Среди союзников троянских выдавались
ликийские цари Сарпедон, сын царя богов Зевса от смертной женщины, и Главк,
его двоюродный брат. Прекрасным стрелком из лука был Парис, похититель
Елены; он убил стрелами много ахейских героев, в их числе и самого Ахиллеса.
Выдающимся стрелком из лука был и его брат Пандар.
В войне деятельное и страстное участие принимали также верховные боги.
Они населяли снежную гору Олимп к северу от Греции и потому назывались
"олимпийскими". Одни боги стояли за ахейцев, другие за троянцев. Сторону
ахейцев держали, конечно, Гера, жена царя богов Зевса, и богиня мудрости
Паллада-Афина, обе жестоко обиженные приговором Париса. За ахейцев были бог
моря Посейдон, брат Зевса, "земли колебатель"; "благодавец" Гермес,
посланник богов, бог торговцев и воров; Гефест, сын Зевса и Геры, бог огня,
искусный мастер-кузнец, хромающий на обе ноги, с могучим туловищем и слабыми
ногами, единственный из богов, всегда усердно работающий; им, между прочим,
построены все дворцы богов на Олимпе.
На стороне троянцев стоял могучий бог Феб-Аполлон, сын Зевса и
пышнокудрой Лето, один из самых почитаемых небожителей, бог гармонии,
порядка, света, Дальновержец, без промаха попадающий из серебряного своего
лука в намеченную цель; его сестра Артемида, богиня-охотница, тоже
дальнострельная; мать их Лето; Apec, сын Зевса и Геры, бурный и кровожадный
бог войны; Афродита, дочь Зевса и Дионы, богиня любви и красоты,
покровительница Париса.
Более или менее нейтральную позицию занимал сам Зевс, царь богов.
Война ахейцев с троянцами продолжалась девять с лишним лет. На десятом
году разыгрался эпизод, послуживший сюжетом для "Илиады". Агамемнон отобрал
у Ахиллеса красавицу-пленницу Брисеиду, полученную Ахиллесом при разделе
награбленной добычи. Разъяренный самоуправством Агамемнона, Ахиллес
отказался сражаться с троянцами и через мать свою, богиню Фетиду, умолил
Зевса давать в бою победу троянцам до тех пор, пока Агамемнон не сознается в
своей вине и не возвратит Брисеиды. Зевс внял мольбам Фетиды. Могучий Гектор
во главе троянцев разбил ахейцев, прорвался к ахейским кораблям и начал их
жечь. Любимый друг Ахиллеса Патрокл с трудом умолил Ахиллеса позволить ему,
Патроклу, облачиться в доспехи Ахиллеса и во главе свежих войск Ахиллеса
отразить Гектора. Он отогнал троянцев от кораблей, но, увлеченный боем,
пренебрег строгим предупреждением Ахиллеса не преследовать врагов до Трои.
Гектор под стенами Трои убил Патрокла. Ахиллес отбросил свой гнев, разбил на
голову троянцев и в единоборстве убил Гектора. Старый царь Приам, отец
Гектора, с соизволения Зевса, ночью приехал в ставку Ахиллеса и вымолил у
него для погребения труп сына. Описанием похорон Гектора и кончается
Война продолжалась. На помощь троянцам подходили новые союзники. Пришло
войско храбрых амазонок, предводимых могучею царицею Пентезилеей, дочерью
бога войны Ареса. Ахиллес смертельно ранил ее в поединке, снял с нее шлем и,
изумленный красотою амазонки, влюбился в умирающую. Из Африки на помощь
троянцам привел свое войско богатырь эфиопов Мемнон, сын богини Зари. Его
тоже убил Ахиллес, но вскоре и сам был убит стрелою Париса, направленною
Аполлоном.
Войне не предвиделось конца.
Однажды утром троянцы с изумлением увидели со стен города, что ахейские
корабли все спущены на воду и, полные воинами, распустив паруса, уходят от
троянского берега в море. Троянцы кинулись к берегу. Среди покинутого стана
они с недоумением увидели огромного, с гору, коня, искусно сработанного из
дерева. Захваченный в болоте отставший ахеец сообщил, что ахейцы, отчаявшись
в победе, отплыли домой, а коня этого соорудили в честь Афины и нарочно
построили его таких размеров, чтобы его нельзя было втащить в город, так как
если он очутится в Трое, то Азия победит Европу. Боги помутили троянцам
разум. Не обращая внимания на предостережения, троянцы разобрали у ворот
городскую стену, ввезли коня в город и поставили его в акрополе. Ночью
потайная дверь в брюхе коня раскрылась, и из него спустились по веревке
наземь все храбрейшие герои-ахейцы: Одиссей, Менелай, сын Ахиллеса Неоптолем
и др. Они открыли ворота воротившемуся из-за острова Тенедоса войску. Троя
была разграблена и сожжена, мужчины, в том числе старый царь Приам,
перебиты, женщины, в их числе вдова Гектора Андромаха, захвачены в рабство.
(Андромаху, по позднейшим преданиям, взял себе в наложницы свирепый сын
Ахиллеса Неоптолем, убивший ее малолетнего сына Астианакта и престарелого
свекра Приама). Троя была стерта с лица земли.
Из ахейских героев скоро и благополучно вернулись домой очень немногие:
Нестор, Диомед, Идоменей. Аякс "Великий" погиб вскоре после смерти Ахиллеса.
Как самому выдающемуся герою троянской войны, ахейцы присудили вооружение
Ахиллеса Одиссею. Обиженный Аякс покончил самоубийством. Другой Аякс, сын
Оилея, потерпел в море кораблекрушение. Выбравшись на скалу, он хвастливо
заявил, что спасся против воли богов. Посейдон ударил трезубцем в скалу,
расколол ее и обрушил осколок с Аяксом в бушевавшее море. Агамемнон, тотчас
же по возвращении домой, был убит на пиру Эгистом, любовником его жены
Клитемнестры. Менелай возвратился с Еленою домой только после долгих
скитаний. Наибольшие испытания выпали на долю Одиссея. Он попал домой только
через десять лет по отплытии из Трои и через двадцать лет по отъезде на
войну с родного острова Итаки. Дома он оставил жену свою Пенелопу и
малолетнего сына Телемаха. Дом его наполнился знатными молодыми людьми с
Итаки и соседних островов. Решив, что Одиссей уже погиб, они убеждали
Пенелопу выбрать себе из их среды нового мужа, а в ожидании ответа пировали
с утра до вечера в доме Одиссея, поедали его скот и опустошали винные
подвалы. Целомудренная и верная Пенелопа всяческими хитростями оттягивала
ответ женихам. Долголетние странствия Одиссея, его возвращение домой и
расправа с наглыми женихами составляют предмет другой поэмы Гомера -
В памяти последующих поколений Гнедич остался прежде всего как автор первого полного поэтического перевода «Илиады». «С именем Гнедича, - писал Белинский, - соединяется мысль об одном из тех великих подвигов, которые составляют вечное приобретение и вечную славу литератур. Перевод Гнедича «Илиады» на русский язык есть заслуга, для которой нет достойной награды»
| Н.И. Гнедич |
В 2009 году исполнилось 180 лет появлению «Илиады» Гомера в переводе Николая Ивановича Гнедича. Это стало выдающимся событием в литературной и культурной жизни России.
Гомер и его герои были известны на Руси чуть ли не с первых времён книжной письменности. Например, царь Иван Грозный в одном из посланий к князю Курбскому обращается к героям «Илиады»: «Ты, подобно Антеру и Энеи, предателям Троянским, много соткав, лжеши». Под Антером, очевидно, разумелся Антенор, один из троянских вождей, советовавший выдать грекам Елену.
В 1748 г. М.В. Ломоносов, блестящий знаток древнегреческого языка, включил примеры из «Илиады» Гомера в свою «Риторику». Это были первые стихотворные переводы Гомера на русский язык: речь Одиссея (Илиада, IX, 225-261 = 37 строк):
Здравствуй, Пелид! В дружелюбных нам пиршествах нет недостатка...
и речь
Зевса (Илиада, VIII, 1-15 = 15 строк):
Слушайте слово моё, и боги небес и богини:
Я
вам поведаю, что мне в персях сердце внушает...
Первый стихотворный перевод Гомера на русский язык осуществил Е.И. Костров, переводчик по призванию. Переводил он, как и Ломоносов, александрийским стихом*. Александрийский стих кратен двум и потому перевод Гомера не был эквилинеарен. Трудился Костров над переводом «Илиады» шесть лет и перевёл в общей сложности чуть больше восьми песен.
Ермил Иванович Костров был яркой личностью, но по жизни оставался одиноким и любил вино. О нём ходило немало анекдотов, например «Хмельнин Гомеру не подобен». А Нестор Кукольник даже сочинил пьесу «Ермил Иванович Костров. Драма в пяти актах и стихах». Костров дружил с Суворовым, тот говорил: «Люблю Гомера, но не люблю десятилетней Троянской осады, какая медлительность».
Костровский перевод «Илиады» стал его исторической заслугой – это первый художественный перевод Гомера в России. То, что он перевёл только треть «Илиады», не является следствием его нетрудоспособности и страсти к хмельному. Как поэт он просто не мог больше коверкать Гомера, переделывая гекзаметр в ямб.
В 1807 году поэт и переводчик Н.И. Гнедич (1784-1833) приступил к главному делу своей жизни – полному стихотворному переводу «Илиады». С древнегреческим языком и «Илиадой» Гомера он познакомился ещё ребёнком и заболел ею раз и навсегда, мечтая перевести эти звучные, торжественные строки на русский язык.
Намерение Николая Гнедича поддержал Н.А. Крылов и добился для него места библиотекаря Санкт-Петербургской публичной библиотеки. А затем царствующий дом выделил Гнедичу специальный пенсион на осуществление перевода «Илиады».
Вначале Николай Иванович попробовал продолжить дело Кострова. Однако вскоре убедился, что александрийский шестистопный ямб непригоден для перевода древнегреческого гекзаметра на русский язык. Николай Иванович отложил наработанное Костровым и то, что уже перевёл сам, и начал с нуля, с первой гомеровской строки:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал...
От мечты до её осуществления Николаю Гнедичу понадобилось 20 лет. В 1829 году вышел в свет его полный перевод «Илиады». Николай Иванович Гнедич осуществил коллинеарный перевод, то есть строка в строку, не изменив размера стиха.
Русское общество проявило живейший интерес к работе Гнедича. О нём говорили и в
литературных кружках и в светских салонах. А.С. Пушкин мгновенно отреагировал в
«Литературной газете»:
«Наконец вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожиданный перевод Илиады!
Когда писатели, избалованные минутными успехами, большею частью устремились на
блестящие безделки, когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами
величавой древности, когда поэзия не есть благоговейное служение, но токмо
легкомысленное занятие: с чувством глубоким уважения и благодарности взираем на
поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным
вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская Илиада перед нами.
Приступаем к её изучению, дабы со временем отдать отчёт нашим читателям о книге,
долженствующей иметь столь важное значение на отечественную словесность».
Но
Александр Сергеевич не был бы самим собой, если бы не сострил. Вот дружеская
шутка, позже им же тщательно вымаранная:
Крив был Гнедич-поэт,
преложителъ слепого Гомера,
Боком одним с образцом
схож и его перевод.
Гнедич действительно был крив на один глаз – последствие перенесённой в детстве оспы.
В обычной жизни Гнедича отличали простодушие, наивность. Кроме литературной деятельности, за которую он получил чин статского советника и звание академика (в 1811 году), увлекался ещё и собиранием книг. Его уникальная библиотека в 1250 томов, содержавшая редкие, подчас бесценные книги, по его завещанию передана в Полтавскую гимназию. После революции хранилась в Полтавской библиотеке, а после Великой Отечественной войны часть её перевезли в Харьков, в областную библиотеку им. В.Г. Короленко. Нынче судьба этого собрания неизвестна.
После выхода в свет «Илиады» Гнедич прожил всего четыре года. Усиленные занятия ослабили и без того болезненный организм поэта.
А.С. Пушкин сказал: «Русская Илиада перед нами. Приступаем к её изучению». Однако подлинного изучения «Илиады» Н.И. Гнедича не было и нет. Есть труды, посвящённые переводческой работе Гнедича, есть статьи о стихах Гомера в переводе Гнедича, но справочника по «Илиаде» нет. Нет именного указателя, нет мартирологов, нет описания оружия, материалов изготовления и так далее. А для современного читателя уже необходим и небольшой словарик старославянских слов (верея, глезна, гридня, лядвея, пард, усмарь и др.). Между прочим, в Англии перевод «Илиады» Гомера сопровождают шесть томов справок, уточнений, пояснений и проч.
В переводе Н.И. Гнедича много достоинств. Отметим два. Первый – это волшебный русский язык. Чего стоит хотя бы такое выражение:
Гера прельщает старика Зевса, коварствуя сердцем.
Второе – очень и очень важное достоинство – Гнедич не использует римского варианта гомеровских имён, не вносит путаницу. Всего дважды он допустил такой просчёт. А вот перевод «Одиссеи», осуществлённый поэтом В.А. Жуковским, изобилует такими погрешностями.
После 1829 года вышли в свет многие десятки изданий «Илиады» Гомера в переводе Н. Гнедича, но до сих пор нет справочника по «Илиаде» в русском переводе. Почти в каждом издании имеется «Словарь мифологических и географических названий и имён», но все они с существенными погрешностями. Так, в издании «Библиотеки античной литературы» 1978 года всего 289 «географических названий и имён» из 1165 упоминаемых в тексте. А в издании, осуществлённом издательством «Азбука-классика» в 2005 году, уже 585 имён и названий. Но! Увеличение произошло в основном за счёт путаницы: автор «Словаря» включил все известные ему имена, в том числе и не встречающиеся в «Илиаде».
Причём все авторы «словарей» избегают упоминать имена, которые встречаются многократно по разные стороны фронта. Так, никто не включил в свой словарь имя «Хромий». Почему? Да потому, что Хромиев было пять разных человек, к тому же четверо Хромиев воевали против Трои, а один – за Трою. Точно по этой же причине ни один автор своего словаря не включил имя Актор.
В составленном мной именном указателе каждое имя привязано к номеру песни и номеру стиха. Например, Ахиллес упоминается 494 раза, Аполлон – 160, Гектор – 512 и так далее. Всего в поэме Гомера 843 действующих лица, в полтора раза больше, чем в «Войне и мире» Л.Н. Толстого.
Имён настолько много, что пару раз споткнулся и сам Гомер. Так, Деипир фракийский убит Геленом, «сыном Приама» (13 – 576). Менелай, не разобравшись, решил, что убит ахейский Деипир, и ранил Гелена. Но ведь фракияне воевали на стороне Трои (2 – 844), то есть Гелен убил союзника, а Менелай заступился за врага. И второй случай. Вождь пафлагонян Пилемен убит Менелаем (5 – 576), но когда погиб сын Пилемена, Пилемен стал его оплакивать, то есть ожил (13 – 658, 659).
Обилие действующих лиц заставило Гомера идти на повторы имён. Шестьдесят девять имён встречаются дважды, причём есть примеры, когда одноимённые герои находятся по разные стороны фронта. Так, Агелай ахейский воюет с Агелаем троянским, Медон аргивский борется с Медоном троянским, Перифас данайский сражается с Перифасом троянским. И всего таких пар – тринадцать.
По три раза одно и то же имя встречается одиннадцать раз, из них разноплеменных – семь. По четыре раза встретилось пять имён, из них только Меланипп с двух сторон: три троянца и один данай. И, наконец, два имени встречается по пять раз – это Актор (все пятеро – данаи) и Хромий (четверо троянцев и один аргивянин).
Гений поэта и переводчика «Илиады» Николая Ивановича Гнедича выразился также и в том, что многие фразы из поэмы Гомера в его переводе звучат афористично, порой плакатно.
12 – 342: Знаменье лучшее всех – за отечество храбро сражаться!
12 – 328: Вместе вперед! Иль на славу кому, иль за славою сами (на щите иль под щитом).
12 – 412: Успешнее труд совокупный! (У В. Маяковского: «Единица – вздор, единица – ноль, один – даже если очень важный – не поднимет простое пятивершковое бревно...»).
13 – 729: Нет, совокупно всего не стяжать одному человеку.
14 – 300: Зевсу, коварствуя сердцем, вещала державная Гера (коварствуя сердцем – ну, что за прелесть!).
17 –
445-446: горькая философия –
Ибо
из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека.
* Александрийский стих – это шестистопный ямб. В XII веке такими стихами была написана поэма об Александре Македонском – отсюда и название. Вот пример из Кондратия Рылеева: «Надменный временщик, и подлый и коварный. Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный».
Виктор РЕМИЗОВСКИЙ, г. Хабаровск.
В гневе Ахилл удаляется в палатку и просит свою мать Фетиду умолить Зевса, чтобы греки до тех пор терпели поражения от троянцев, пока Агамемнон не даст ему, Ахиллу, полного удовлетворения. Девятилетняя осада на грани срыва, но ситуацию исправляет Одиссей .
Во второй песне Гомер описывает силы противоборствующих сторон. Под предводительством Агамемнона к стенам Трои приплыло 1186 кораблей, а само войско насчитывало свыше 130 тыс. солдат. Свои отряды прислали различные области Эллады:
На стороне троянцев под предводительством Гектора сражались ополчения
Поскольку Троянская война началась с похищения Елены , то в третьей песне в единоборство вступают её юридический муж Менелай с фактическим - Парисом .
В поединке побеждает Менелай, однако богиня Афродита спасает Париса от смерти и раненого уносит с поля боя. Из-за того, что поединок не закончился смертью одного из соперников, он считается недействительным.
Агамемнон настаивает на исполнении заключенного договора, но троянец Пандар нарушает перемирие, пуская стрелу в Менелая, после чего завязывается первое открытое сражение (четвёртая песнь), Элефенор убит Агенором .
Война продолжается. Однако ни ахейцы, ни троянцы не могут одержать верх. Смертным помогают бессмертные боги. Ахейцам покровительствует Афина Паллада, Гера и Посейдон, троянцам - Аполлон , Арес и Афродита .
Пятая песнь рассказывает о том, как в жестокой битве даже бессмертные Арес и Афродита получают ранения от руки ахейца Диомеда , руководимого Афиной. Видя силу Афины Паллады, предводитель троянцев Гектор возвращается в Трою и требует принести богине богатые жертвы. Заодно Гектор стыдит скрывшегося в тылу Париса и обнадеживает свою жену Андромаху .
Возвратившись на поле боя, Гектор вызывает на поединок сильнейшего из ахеян и его вызов в седьмой песне принимает Аякс Великий . Герои бьются до поздней ночи, но никто из них не может одержать верха. Тогда они братаются, обмениваются дарами и расходятся.
Желание отомстить за друга возвращает в игру Ахилла , который, в свою очередь, убивает Гектора , поразив его копьем в шею. В конце «Илиады» разворачивается тяжба за тело Гектора , которое Ахилл первоначально отказывался выдавать отцу погибшего для погребения.
Для погребения Гектора и Патрокла устанавливается одиннадцатидневное перемирие, устраиваются похоронные игры.
Песнь вторая «Илиады» содержит список кораблей греков, где указываются имена многих греков, принявших участие в войне, а также указываются местности, откуда они родом. Там же даётся и список троянцев, но он сильно уступает перечню греков, в нём указаны лишь некоторые герои «Илиады».
По некоторой трактовке, в образах Гектора и Ахилла отражена борьба разумного и импульсивного начал .
Сакральным значением в «Илиаде» обладает гора Олимп , на которой восседает Зевс , сын Кроноса . Его чтут как ахейцы, так и троянцы. Он возвышается над противоборствующими сторонами. В повествование вовлечены многие олимпийские и другие боги, одни помогают ахейцам, другие троянцам. Многие из событий, описанных в «Илиаде», вызываются, направляются богами, боги также часто влияют на ход событий, выступая на стороне одной из противоборствующих сторон.
Название Ἰλιάς «Илиада» буквально обозначает «Троянская поэма», в соответствии со вторым названием Трои - «Илион».
Долгое время исследователи спорили о том, описывает ли поэма реальные события, или Троянская война была лишь вымыслом. Раскопки Шлимана в Трое обнаружили культуру, соответствующую описаниям в «Илиаде» и относящуюся к концу II тысячелетия до н. э. Недавно дешифрованные хеттские надписи также свидетельствуют о наличии могущественной ахейской державы в XIII веке до н. э. и даже содержат ряд имен, до сих пор известных лишь из греческой поэмы.
Впервые переводы фрагментов из "Илиады" Гомера появились в т. ч. из-под пера М. Ломоносова .
В XVIII веке появляются первые опыты переводов «Илиады»: П. Е. Екимов осуществил прозаический перевод (1776, 1778), а Е. И. Костров - александрийским стихом (п. I-VI, 1787; п. VII-IX, «Вестник Европы », 1811).
В 20-х годах XIX в. новый прозаический перевод обеих поэм Гомера сделал И. И. Мартынов. Разбор всех песен «Илиады» в 1826 г. опубликовал И. Я. Кронеберг .
Начавший переводить «Илиаду» александрийским стихом Н. И. Гнедич затем отказался от этого замысла и перевёл всю поэму гекзаметром (1829). Перевод был горячо приветствуем лучшими писателями, в особенности Пушкиным . Впоследствии В. Г. Белинский писал, что «постигнуть дух, божественную простоту и пластическую красоту древних греков было суждено на Руси пока только одному Гнедичу» . «Илиада» в переводе Гнедича, изобилующем архаизмами , в точности передает ощущение подлинника по силе и яркой образности языка и считается классическим русским переводом .
В XX веке перевод «Илиады» произвели В. В. Вересаев и П. А. Шуйский (работа последнего до сих пор не издана, пока из неё оцифрована только ).
В ХXI веке «Илиаду» перевёл на русский язык классическим гекзаметром Александр А. Сальников, в 2011 году .
Русские переводы:
Самый подробный из имеющихся на русском языке комментарий помещен в издании:
см. также библиографию в статье Гомер
Схолии к «Илиаде» по изданию Диндорфа () занимают 6 томов:
| в Викитеке |
|
||||||||||||
| Эпический цикл (Троянская война) |
|---|
|
Киприи (11 песен) | Илиада (24 песни) | Эфиопида (5 песен) | Малая Илиада (4 песни) | Разрушение Илиона (2 песни) | Возвращения (5 песен) | Одиссея (24 песни) | Телегония (2 песни) |
Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu"est ce que c"est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d"honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.
На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l"Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d"honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s"est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l"avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
«Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, Гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам, Много сильных душ героев пославший к Аиду, Их же самих на съеденье отдавший добычею жадным Птицам окрестным и псам. Это делалось, волею Зевса, С самых тех пор, как впервые, поссорясь, расстались враждебно Сын Атрея, владыка мужей, и Пелид многосветлый. Кто ж из бессмертных богов возбудил эту ссору меж ними?..»
Предисловие переводчика
У нас есть два полных перевода «Илиады», читаемых и сейчас. Один старинный (десятых-двадцатых годов прошлого века) – Гнедича, другой более новый (конца прошлого – начала нашего века) – Минского.
Перевод Гнедича – один из лучших в мировой литературе переводов «Илиады». Он ярко передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника, полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма. Но у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для современного читателя.
Главный недостаток – архаический язык перевода. Например:
Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,
Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся
Тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет
С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву…
Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями, пестрит такими словами, как «дщерь», «рек», «вещал», «зане», «паки», «тук», вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как «скимен» (молодой лев), «сулица» (копье), «глезна» (голень) и т. п.
Гнедич, далее, старается придерживаться в своем переводе «высокого слога. Вместо «лошадь» он пишет «конь», вместо «собака» – «пес», вместо «губы» – «уста», вместо «лоб» – «чело» и т. п. Он совершенно не считает возможным передавать в неприкосновенности довольно грубые подчас выражения Гомера. Ахиллес ругает Агамемнона: «пьяница, образина собачья!» Гнедич переводит: «винопийца, человек псообразный!» Елена покаянно называет себя перед Гектором «сукой», «бесстыдной собакой». Гнедич стыдливо переводит: «меня, недостойную».
Перевод Минского написан современным русским языком, но чрезвычайно сер и совершенно не передает духа подлинника. Минскому более или менее удаются еще чисто описательные места, но где у Гомера огненный пафос или мягкая лирика, там Минский вял и прозаичен.
Когда новый переводчик берется за перевод классического художественного произведения, то первая его забота и главнейшая тревога – как бы не оказаться в чем-нибудь похожим на кого-нибудь из предыдущих переводчиков. Какое-нибудь выражение, какой-нибудь стих или двустишие, скажем даже, – целая строфа переданы у его предшественника как нельзя лучше и точнее. Все равно! Собственность священна. И переводчик дает свой собственный перевод, сам сознавая, что он и хуже, и дальше от подлинника. Все достижения прежних переводчиков перечеркиваются, и каждый начинает все сначала.
Такое отношение к делу представляется мне в корне неправильным. Главная все оправдывающая и все покрывающая цель – максимально точный и максимально художественный перевод подлинника. Если мы допускаем коллективное сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих один за другим переводчиков?
Все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать из прежних переводов, конечно, с одним условием: не перенося их механически в свой перевод, а органически перерабатывая в свой собственный стиль, точнее, в стиль подлинника, как его воспринимает данный переводчик.
Игнорировать при переводе «Илиады» достижения Гнедича – это значит заранее отказаться от перевода, более или менее достойного подлинника.
В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен, везде, где его можно сохранять. «Илиада», например, кончается у Гнедича таким стихом:
Так погребали они конеборного Гектора тело.
Лучше не скажешь. Зачем же, как Минский, напрягать усилия, чтоб сказать хоть хуже, да иначе, и дать такое окончание:
Так погребен был троянцами Гектор, коней укротитель.
Многие стихи Гнедича я перерабатывал, исходя из его перевода. Например:
Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно,
Стрелы равно между воинств летали, и падали вой;
Но едва аргивянам в лице он воззревши, эгидом
Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, смутились
Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость.
Новый перевод:
Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно,
Тучами копья и стрелы летали, народ поражая.
Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой,
Грозно и сам закричав в это время – в груди у ахейцев
Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость.
(XV, 318)Подавляющее большинство стихов, однако, написано заново, – в таком, например, роде. Приам в ставке Ахиллеса молит его отдать ему тело убитого Гектора.
Храбрый, почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея родителя! Я еще более жалок!
Я испытаю, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!
Новый перевод:
Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным,
Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин!
Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный:
Руки убийцы моих сыновей я к губам прижимаю!
(XXIV, 503).Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то этим все будет оправдано.
Очень труден вопрос о степени точности, с какою следует переводить поэму, написанную три тысячи лет назад. В общем мне кажется, что прежние переводчики слишком уж боялись чрезмерной, по их мнению, близости к оригиналу, уклоняющейся от наших обычных оборотов речи. У Гомера, например: «Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!» Переводчики предпочитают; «Что за слова из уст у тебя излетели!» Предпочитают «гнева в груди не сдержавши» вместо гомеровского «не вместивши», «лишь тогда б ты насытила злобу» вместо «исцелила свою злобу».
Слово thymos (дух) и psyche (душа) безразлично переводятся то «дух», то «душа». Между тем у Гомера это два понятия, совершенно различные. «Тимос» (дух) – совокупность всех духовных свойств человека, «психе» (душа) – это заключенная в человеке его тень, призрак, отлетающий после смерти человека в царство Аида, грустное подобие человека, лишенное жизненной силы, настолько лишенное, что, например, душа Патрокла, явившаяся во сне Ахиллесу, способна выразить свою грусть от расставания с другом только писком (XXIII, 101).
Приветствуя друг друга, эллины говорили: «chaire – радуйся, будь радостен», где мы говорим «здравствуй, будь здоров». Как переводить это слово – «радуйся» или «здравствуй»? Когда эллинские посланцы приходят к Ахиллесу, он приветствует их словом «chairete – радуйтесь!» Но ахейцы разбиты, Гектор у их кораблей, Ахиллес помочь не хочет, чему же тут радоваться? Тем не менее, по-моему, все-таки нужно переводить «радуйтесь». Незнающий пусть из примечания узнает, что «радуйтесь» соответствует нашему «здравствуйте». Но слишком для эллинского жизнеотношения характерно, что при встречах они желали друг другу радости, и стирать в переводе эту черточку нельзя. То же и с излюбленным у Гомера словом «philos – милый». «Милым печалуясь сердцем», «утомились его милые ноги» и даже: «печалится мое милое сердце». Собственно говоря, слово «philos» здесь значит просто «свой, собственный». Однако в послегомеровское время слово в этом смысле уж не употреблялось, а для гомеровского времени характерен именно этот оттенок: свое сердце – милое сердце, как города – благозданные, тело – прекрасное, колесница – искусно сделанная и т. д.
И вообще, мне кажется, можно держаться ближе к подлиннику гораздо чаще, чем это делают прежние переводчики, как бы нам ни казались чуждыми и необычными эпитеты и обороты Гомера. Он часто, например, употребляет выражение «однокопытные кони», как будто бывают и двукопытные кони; «увидел глазами»; боги делают герою легкими «ноги и руки над ними». Гомер иногда употребляет прием, носящий название «hysteron – proteron» (более позднее – более раннее). Герой, встав от сна, надевает плащ и хитон, хотя, конечно, он надевает раньше хитон (рубашку), а потом уже плащ. Нимфа Калипсо надевает на Одиссея новое платье и делает ему ванну. Конечно, ванну она делает раньше.
Когда мы читаем в каком-нибудь рассказе: «Иван Петрович подошел к столу. Он был очень весел» – мы почитаем себя обязанными спросить – «Кто был весел – стол?» Гомер очень часто употребляет слова «он», «она», «они», когда по смыслу ясно, о ком идет речь, хотя желающий может задать вопрос, подобный вопросу о столе. Я в этом случае считал возможным следовать Гомеру.
Однако идти в точности перевода до конца я не решился. Для Гомера, например, седалищем всех душевных и умственных свойств человека является не мозг, а сердце, еще точнее – грудобрюшная преграда (phrenes). Может быть, это отсутствие нужной дерзости, но у меня не поднялась рука переводить: «гнев охватил его грудобрюшную преграду» или: «я радуюсь всею своею грудобрюшном преградою».
О транскрипция собственных имен. В общем, я старался передавать их в соответствии с оригиналом, но имена, уже получившие у нас право гражданства и ставшие для всех обычными, я оставил в прежней транскрипции: Ахиллес (а не Ахиллей), Гекуба (а не Гекаба), Аякс (а не Аянт), Калхас (а не Калхант). Так же в подготовляемом переводе «Одиссеи»: Цирцея (а не Кирка), циклоп (а не киклоп) и т. д.
То же с ударениями. Правильно было бы: Аполлон, Дионис, Приам, Менелай, Парис и т. д. Я сохранил ударения, ставшие для нас уже обычными.
Всё это указывает на родовой характер гомеровского общества, которое находится на грани разложения и перехода к рабовладельческому строю. В поэмах «Илиада» и «Одиссея» уже налицо имущественное и социальное неравенство, разделение на «лучших» и «худых»; уже существует рабство, которое, правда, сохраняет патриархальный характер: рабы – в основном пастухи и домашние слуги, среди которых есть привилегированные: такова Евриклея, няня Одиссея; таков пастух Евмей, который действует вполне самостоятельно, скорее, как друг Одиссея, чем как раб его.
Торговля в обществе «Илиады» и «Одиссеи» уже существует, хотя она еще мало занимает мысли автора.
Следовательно, создатель поэм (олицетворенный в личности легендарного Гомера) – представитель греческого общества VIII–VII вв. до н. э., находящегося на грани перехода от родоплеменного быта к государственному.
Материальная культура, описанная в «Илиаде» и «Одиссее», убеждает нас в том же: автор хорошо знаком с употреблением железа, хотя, стремясь к архаизации (особенно в «Илиаде»), указывает на бронзовое вооружение воинов.
Поэмы «Илиада» и «Одиссея» написаны в основном на ионийском диалекте, с примесью эолийских форм. Это означает, что местом создания их была Иония – острова Эгейского моря или Малая Азия. Отсутствие же в поэмах упоминаний о городах Малой Азии свидетельствует об архаизаторских стремлениях Гомера, воспевающего древнюю Трою.
Гомер сочувствует в поэме «Илиаде» воинам обеих враждующих сторон, но агрессивность и грабительские стремления греков вызывают у него осуждение. Во II книге «Илиады» поэт вкладывает в уста воина Терсита речи, клеймящие алчность военачальников. Хотя описание внешности Терсита указывает на стремление Гомера выразить свое осуждение его речам, однако речи эти весьма убедительны и по существу в поэме не опровергнуты, значит, мы можем предполагать, что они созвучны мыслям поэта. Это тем более вероятно, что упреки, брошенные Терситом Агамемнону , почти аналогичны тяжким обвинениям, которые предъявляет ему же Ахилл (ст. 121 сл.), а тот факт, что Гомер сочувствует словам Ахилла, сомнения не вызывает.
Осуждение в «Илиаде» войны, как мы видели, звучит не только в устах Терсита. Сам доблестный Ахилл, собираясь вернуться в войско, чтобы отомстить за Патрокла, говорит:
«О, да погибнет вражда от богов и от смертных, и с нею
Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит!»
(Ил., кн. XVIII , ст. 107–108).
Очевидно, что если бы прославление войны и мести было целью Гомера, то действие «Илиады» завершилось бы убиением Гектора, как это было в одной из «киклических» поэм. Но для Гомера важно не торжество победы Ахилла, а моральное разрешение его гнева.
Жизнь в представлении поэм «Илиада» и «Одиссея» настолько привлекательна, что Ахилл, встреченный Одиссеем в царстве мертвых, говорит, что он предпочел бы тяжелую жизнь поденщика царствованию над душами умерших в преисподней.
В то же время, когда нужно действовать во имя славы родины или ради близких людей, герои Гомера презирают смерть. Сознавая свою неправоту в том, что он уклонился от участия в боях, Ахилл говорит:
«Праздный, сижу пред судами, земли бесполезное бремя»
(Ил., кн. XVIII, ст. 104).
Гуманизм Гомера, сострадание человеческому горю, восхищение внутренними достоинствами человека, мужеством, верностью патриотическому долгу и взаимной привязанностью людей достигает ярчайшего выражения в сцене прощания Гектора с Андромахой (Ил., кн. VI , ст. 390–496).
Образы гомеровских героев до некоторой степени статичны, т. е. характеры их освещены несколько односторонне и остаются неизменными от начала и до конца действия поэм «Илиада» и «Одиссея», хотя каждый персонаж имеет свое лицо, отличное от других: в Одиссее подчеркивается изворотливость ума, в Агамемноне – надменность и властолюбие, в Парисе – изнеженность, в Елене – красота, в Пенелопе – мудрость и постоянство жены, в Гекторе – мужество защитника своего города и настроение обреченности, так как должен погибнуть и он, и его отец, и его сын, и сама Троя.
Односторонность в изображении героев обусловлена тем, что большинство из них предстает перед нами только в одной обстановке – в бою, где не могут проявиться все черты их характеров. Некоторое исключение составляет Ахилл, так как он показан в отношениях с другом, и в битве с врагом, и в ссоре с Агамемноном, и в разговоре со старцем Приамом, и в других ситуациях.
Что касается развития характера, то оно еще недоступно «Илиаде» и «Одиссее» и вообще литературе доклассического периода Древней Греции. Попытки такого изображения мы находим лишь в конце V в. до н. э. в трагедиях Еврипида .
Что же касается изображения психологии героев «Илиады» и «Одиссеи», их внутренних импульсов, то о них мы узнаем из их поведения и из их слов; кроме того, для изображения движений души Гомер использует весьма своеобразный прием: вмешательство богов. Например, в I книге «Илиады», когда Ахилл, будучи не в силах стерпеть оскорбление, вынимает меч, чтобы напасть на Агамемнона, кто-то сзади вдруг хватает его за волосы. Оглянувшись, он видит Афину, покровительницу треков, которая не допускает убийства.
Подробность, детальность описаний, характерные для «Илиады» и «Одиссеи», особенно проявляются в таком часто употребляемом поэтическом приеме, как сравнение: гомеровские сравнения иногда настолько развернуты, что превращаются как бы в самостоятельные рассказы, оторванные от основного повествования. Материалом для сравнения в поэмах служат чаще всего природные явления: животный и растительный мир, ветер, дождь, снег и т. п.:
«Он устремился как лев горожитель, алкающий долго
Мяса и крови, который, душою отважной стремимый,
Хочет на гибель овец, в их загон огражденный ворваться;
И, хотя перед оградою пастырей сельских находит,
С бодрыми псами и копьями стадо свое стерегущих,
Он, не изведавши прежде, не мыслит бежать из ограды;
Прянув во двор, похищает овцу, либо сам под ударом
Падает первый, копьем прободенный из длани могучей.
Так устремляла душа Сарпедона, подобного богу»
(Ил., кн. XII , ст. 299–307).
Иногда эпические сравнения поэм «Илиады» и «Одиссеи» призваны создать эффект ретардации , т. е. замедления хода повествования путем художественного отступления и отвлечения внимания слушателей от основной темы.
«Илиаду» и «Одиссею» роднят с фольклором и гиперболы: в XII книге «Илиады» Гектор, атакуя ворота, швыряет в них такой камень, который и два сильнейших мужа с трудом приподняли бы рычагами. Голос Ахилла, бегущего вызволить тело Патрокла, звучит, как медная труба, и т. п.
О песенно-народном происхождении поэм Гомера свидетельствуют также так называемые эпические повторы: отдельные стихи повторяются полностью или с небольшими отклонениями, и таких стихов в «Илиаде» и «Одиссее» насчитывается 9253; таким образом, они составляют третью часть всего эпоса. Повторы широко применяются в устном народном творчестве потому, что они облегчают певцу импровизацию. В то же время повторы – моменты отдыха и ослабления внимания для слушателей. Повторы облегчают и восприятие слышимого. Например, стих из «Одиссеи»:
«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос»
(пер. В. А. Жуковского).
переключал внимание аудитории рапсода на события следующего дня, означая, что наступило утро.
Часто повторяемая в «Илиаде» картина падения воина на поле битвы нередко выливается в формулу с трудом валимого дровосеками дерева:
«Пал он, как падает дуб или тополь серебрянолистный»
(пер. Н. Гнедича).
Иногда словесная формула призвана вызывать представление о громе, который возникает при падении облаченного в металлические доспехи тела:
«С шумом на землю он пал, и взгремели на мертвом доспехи»
(пер. Н. Гнедича).
Когда боги в поэмах Гомера спорят между собой, бывает, что один говорит другому:
«Что за слова у тебя из ограды зубов излетели!»
(пер. Н. Гнедича).
Повествование ведется в эпически бесстрастном тоне: в нем нет признаков личного интереса Гомера; благодаря этому создается впечатление объективности изложения событий.
Обилие в «Илиаде» и «Одиссее» бытовых деталей создает впечатление реалистичности описываемых картин, но это так называемый стихийный, примитивный реализм.
Приведенные выше цитаты из поэм «Илиада» и «Одиссея» могут дать представление о звучании гекзаметра – поэтического размера, придающего несколько приподнятый торжественный стиль эпическому повествованию.
В России интерес к Гомеру начал понемногу проявляться одновременно с усвоением византийской культуры и особенно возрос в XVIII в., в эпоху русского классицизма.
Первые переводы «Илиады» и «Одиссеи» на русский язык появились во времена Екатерины II : это были либо прозаические переводы, либо стихотворные, но не гекзаметрические. В 1811 г. были опубликованы первые шесть книг «Илиады» в переводе Е. Кострова александрийским стихом, который считался обязательной формой эпоса в поэтике французского классицизма, господствовавшего в то время в русской литературе.
Полный перевод «Илиады» на русский язык размером подлинника был сделан Н. И. Гнедичем (1829), «Одиссеи» – В. А. Жуковским (1849).
Гнедичу удалось передать и героический характер повествования Гомера, и некоторый его юмор, но его перевод изобилует славянизмами, так что уже к концу XIX в. он стал казаться слишком архаичным. Поэтому опыты перевода «Илиады» возобновились; в 1896 г. вышел новый перевод этой поэмы, сделанный Н. И. Минским на основе более современного русского языка, а в 1949 г.– перевод В. В. Вересаева, еще более упрощенным языком.
