Сизый дымок вьется над дачной станцией. Приходят и уходят поезда. Одни идут на Киев, другие из Киева… Тянутся длинные воинские эшелоны. В запыленные окна вагонов видны забинтованные головы, бескровные лица, туго стянутые монашеские косынки сестер и свешивающиеся с верхних полок солдатские одеяла. На площадках и на ступеньках вагонов сидят молодые солдаты с забинтованными обрубками рук и ног; прыгая на костылях и теряя стоптанную туфлю, жадно выглядывает из дверей раненый и, поймав сочувственные взгляды женщин, ухарски машет рукой. Паровоз с коротким свистком дергает вагоны, и эшелон медленно проплывает мимо, туда, на Киев… А навстречу ему уже торопится другой длинный состав товарных вагонов. В распахнутых настежь дверях теплушек стриженые головы, безусые молодые лица, рассыпанные по щекам веснушки цвета спелой ржи, молодые васильковые, карие и черешневые, притуманившиеся глаза. Сыплются из солдатских карманов запасенные дома подсолнушки, ухает под тугими пальцами гармонь, и дружно из вагона в вагон подхватывается песня.
– Мене люды визьмуть… тебе люды визьмуть… Моя не будешь. Эх, жаль! Жаль!..
Исчезает вдали паровоз. Глохнет под стук колес песня. Долго смотрят вслед эшелону бабы с завязанными на затылках концами платков… Что делать? Война… Солдаты… Туда едут здоровые, многие ль вернутся хоть калеками… Не на гулянку едут хлопцы – на войну… Напал на родную землю германец, выставил проклятый кайзер Вильгельм закованную в железо армию, вот и поспешают они, молодые, наспех обученные новобранцы, чтобы сложить свои головы за веру, царя и отечество… Эх, жаль… Жаль…
Война… А к маленькой станции, лязгая колесами, расшатанные пассажирские вагончики подвозят дачников. Выгружаются на платформу чемоданы и картонки, звенят детские голоса, среди встречающих и провожающих молодые нарядные женщины, мамушки, нянюшки, старухи… Подлетают к станции экипажи, пролетки; сбруя на лошадях блестит под солнцем начищенными бляхами, на высоких облучках степенные кучера в бархатных безрукавках. Тянутся вдоль железнодорожных путей нарядные дачи с высокими шпилями на крышах. Из летних кухонь вьется аппетитный дымок, на клумбах цветут розы… Не пустуют дачи: душно сейчас в городе, на зеленый корм, на широкий воздух рвутся люди… Прошла весна, уже давно похозяйничал в лесу ветер, помог он столетним дубам развернуть длинные клейкие листочки. Давно раскудрявились беленькие, словно умытые зимним снежком березки, загустел орешник, вытянулись новые побеги тонкой рябинки, на желтых стволах сосен заблестели янтарные капельки смолы. А за лесом, за экономией пана Песковского, в глухой глуши словно пристыл к земле арсеньевский хутор – не шевельнет закрытыми окнами, не потянет уютным дымком, не хлопает наглухо закрытыми дверьми, не перекликается веселыми молодыми голосами…
Все эти годы, как только у девочек кончались экзамены, Арсеньевы переезжали на свой хутор. С первым весенним солнышком Динка начинала считать дни, оставшиеся до переезда. И каждый раз, обегая знакомые, дорогие ей местечки, удивлялась, как вырос и разросся сад, какая вкусная вода в холодном, обжигающем губы роднике, как ласково шумит ореховая аллея. Динка уверяла, что даже лягушки на пруду сразу узнают ее и, раздуваясь от крика, всплывают наверх… Но не только для Динки, для всех Арсеньевых переезд на хутор был всегда радостным событием, к которому исподволь готовились всю зиму, мечтая о летнем отдыхе. И каждый раз осенью, переезжая в город на долгие зимние месяцы, они грустно расставались с полюбившимся им хуторком. Динка, вспоминая о нем в холодный, снежный вечер, жаловалась, что все еще слышит стук молотка, которым Леня забивал окна и двери…
Арсеньевы никогда не держали сторожа. Затерянная в глуши между двумя селами хатка зимовала одна… Она стояла вдалеке от дороги, и только птицы, разгуливающие по саду, оставляли свои мелкие росчерки на запорошенных снегом дорожках да столетние дубы сбрасывали на крышу рыхлые комья снега, прикопившегося на их ветках.
Зато уж ранней весной, когда из прелой черной земли выбивались первые зеленые ростки, а на склонах железнодорожной насыпи появлялись незатейливые желтые цветочки, хутор начинал оживляться наездами молодых хозяев.
Чаще всего это были Леня и Вася; они приезжали сюда на воскресный день готовиться к экзаменам. Иногда с ними увязывалась Динка.
– Ну зачем она нам? – сердился Вася. – Земля еще сырая, наберет она полные галоши воды, да еще и простудится!
– Динка не простудится, – убежденно говорил Леня. – Пусть побегает на воздухе!
– Но ведь мы же едем заниматься. Вечно ты что-то осложняешь, Леонид, – ворчал Вася.
Динка делала постное лицо и, прикрывая ладонью румяную щеку, начинала жалобно причитать:
– Воздуха вам для меня жалко, да? Всю зиму я не дышу, посинела уже вся, а вам жалко?
Леня прыскал от смеха, Вася смягчался:
– Ну поезжай. Только смотри не лезь куда попало и не мешай нам заниматься!
На хуторе, обегав все дорожки, Динка успевала навестить Федорку, наломать мохнатой вербы, провалиться в пруд и, волоча за собой пальто, мокрая и грязная, просовывала свой нос в дверь, вызывая Леню:
– Лень, Лень… Не бойся, Вася, я сейчас уйду… Я только на минутку!
Схватив Леню за рукав, она тащила его за собой:
– Пойдем скорей! Понюхай, как пахнет земля. Смотри, уже листочки ландыша, а это будут фиалки… Вот приложись ухом к земле… Послушай, что там только делается…
Леня ложился на землю, нюхал, слушал и, глядя в сияющие глаза Динки, со всем соглашался.
Динка прощается с детством Валентина Осеева
(Пока оценок нет)
Название: Динка прощается с детством
Валентина Осеева — очень известная советская писательница, которая создала много прекрасных произведений для детей и подростков. Она родилась в Киеве в 1902 году. До переезда семьи в Москву будущая писательница училась на актерском факультете. Затем много лет работала воспитательницей в детских учреждениях. Первая публикация произведения писательницы была осуществлена в 1937 году – это был рассказ «Гришка». А уже через три года в свет вышла ее первая полноценная книга под названием «Рыжий кот». Книги писательницы неоднократно переиздавались и экранизировались. Наверное, самое известное широкой публике произведение увидело свет в 1959 году – это была повесть «Динка». Спустя десять лет появилось ее продолжение – «Динка прощается с детством». Оба произведения имеют автобиографичные мотивы.
Книга «Динка прощается с детством» является непосредственным продолжением произведения «Динка». На момент переезда семьи в Киев неугомонной девчонке исполнилось пятнадцать лет, и она стала более серьезно относиться к происходящим вокруг событиям. Как и раньше Динка совершает очень много рискованных поступков, но теперь делает это не ради забавы, а ради важных целей. Юная девочка отчаянно борется за справедливость, всегда пытаясь помогать более слабым людям.
Валентина Осеева сумела написать прекрасную и своеобразную дилогию, которая стала одной из любимых книг многих поколений читателей. Главная героиня книги «Динка прощается с детством» – невероятно обаятельная и необычная девочка, которая готова пожертвовать своими интересами ради других людей. Именно поэтому она пользуется уважением и любовью среди всех жителей деревни и в такое непростое время дарит им очень много положительных эмоций, совершая бескорыстные поступки.
В своей книге «Динка прощается с детством» Валентина Осеева рассказывает сразу несколько историй о любви, касающиеся как главной героини, так и других персонажей. Эти истории позволяют читателям совершенно по-другому взглянуть на привычные чувства. Все переживания и признания главных героев полны искренности и доброты. Писательница сумела передать все прелести первой любви своих героев с помощью ярких и невероятно точных моментов.
На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Динка прощается с детством» Валентина Осеева в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.
Валентина Осеева
Динка прощается с детством
Приходят и уходят поезда!.
Сизый дымок вьется над дачной станцией. Приходят и уходят поезда. Одни идут на Киев, другие из Киева… Тянутся длинные воинские эшелоны. В запыленные окна вагонов видны забинтованные головы, бескровные лица, туго стянутые монашеские косынки сестер и свешивающиеся с верхних полок солдатские одеяла. На площадках и на ступеньках вагонов сидят молодые солдаты с забинтованными обрубками рук и ног; прыгая на костылях и теряя стоптанную туфлю, жадно выглядывает из дверей раненый и, поймав сочувственные взгляды женщин, ухарски машет рукой. Паровоз с коротким свистком дергает вагоны, и эшелон медленно проплывает мимо, туда, на Киев… А навстречу ему уже торопится другой длинный состав товарных вагонов. В распахнутых настежь дверях теплушек стриженые головы, безусые молодые лица, рассыпанные по щекам веснушки цвета спелой ржи, молодые васильковые, карие и черешневые, притуманившиеся глаза. Сыплются из солдатских карманов запасенные дома подсолнушки, ухает под тугими пальцами гармонь, и дружно из вагона в вагон подхватывается песня.
– Мене люды визьмуть… тебе люды визьмуть… Моя не будешь. Эх, жаль! Жаль!..
Исчезает вдали паровоз. Глохнет под стук колес песня. Долго смотрят вслед эшелону бабы с завязанными на затылках концами платков… Что делать? Война… Солдаты… Туда едут здоровые, многие ль вернутся хоть калеками… Не на гулянку едут хлопцы – на войну… Напал на родную землю германец, выставил проклятый кайзер Вильгельм закованную в железо армию, вот и поспешают они, молодые, наспех обученные новобранцы, чтобы сложить свои головы за веру, царя и отечество… Эх, жаль… Жаль…
Война… А к маленькой станции, лязгая колесами, расшатанные пассажирские вагончики подвозят дачников. Выгружаются на платформу чемоданы и картонки, звенят детские голоса, среди встречающих и провожающих молодые нарядные женщины, мамушки, нянюшки, старухи… Подлетают к станции экипажи, пролетки; сбруя на лошадях блестит под солнцем начищенными бляхами, на высоких облучках степенные кучера в бархатных безрукавках. Тянутся вдоль железнодорожных путей нарядные дачи с высокими шпилями на крышах. Из летних кухонь вьется аппетитный дымок, на клумбах цветут розы… Не пустуют дачи: душно сейчас в городе, на зеленый корм, на широкий воздух рвутся люди… Прошла весна, уже давно похозяйничал в лесу ветер, помог он столетним дубам развернуть длинные клейкие листочки. Давно раскудрявились беленькие, словно умытые зимним снежком березки, загустел орешник, вытянулись новые побеги тонкой рябинки, на желтых стволах сосен заблестели янтарные капельки смолы. А за лесом, за экономией пана Песковского, в глухой глуши словно пристыл к земле арсеньевский хутор – не шевельнет закрытыми окнами, не потянет уютным дымком, не хлопает наглухо закрытыми дверьми, не перекликается веселыми молодыми голосами…
* * *Все эти годы, как только у девочек кончались экзамены, Арсеньевы переезжали на свой хутор. С первым весенним солнышком Динка начинала считать дни, оставшиеся до переезда. И каждый раз, обегая знакомые, дорогие ей местечки, удивлялась, как вырос и разросся сад, какая вкусная вода в холодном, обжигающем губы роднике, как ласково шумит ореховая аллея. Динка уверяла, что даже лягушки на пруду сразу узнают ее и, раздуваясь от крика, всплывают наверх… Но не только для Динки, для всех Арсеньевых переезд на хутор был всегда радостным событием, к которому исподволь готовились всю зиму, мечтая о летнем отдыхе. И каждый раз осенью, переезжая в город на долгие зимние месяцы, они грустно расставались с полюбившимся им хуторком. Динка, вспоминая о нем в холодный, снежный вечер, жаловалась, что все еще слышит стук молотка, которым Леня забивал окна и двери…
Арсеньевы никогда не держали сторожа. Затерянная в глуши между двумя селами хатка зимовала одна… Она стояла вдалеке от дороги, и только птицы, разгуливающие по саду, оставляли свои мелкие росчерки на запорошенных снегом дорожках да столетние дубы сбрасывали на крышу рыхлые комья снега, прикопившегося на их ветках.
Зато уж ранней весной, когда из прелой черной земли выбивались первые зеленые ростки, а на склонах железнодорожной насыпи появлялись незатейливые желтые цветочки, хутор начинал оживляться наездами молодых хозяев.
Чаще всего это были Леня и Вася; они приезжали сюда на воскресный день готовиться к экзаменам. Иногда с ними увязывалась Динка.
– Ну зачем она нам? – сердился Вася. – Земля еще сырая, наберет она полные галоши воды, да еще и простудится!
– Динка не простудится, – убежденно говорил Леня. – Пусть побегает на воздухе!
– Но ведь мы же едем заниматься. Вечно ты что-то осложняешь, Леонид, – ворчал Вася.
Динка делала постное лицо и, прикрывая ладонью румяную щеку, начинала жалобно причитать:
– Воздуха вам для меня жалко, да? Всю зиму я не дышу, посинела уже вся, а вам жалко?
Леня прыскал от смеха, Вася смягчался:
– Ну поезжай. Только смотри не лезь куда попало и не мешай нам заниматься!
На хуторе, обегав все дорожки, Динка успевала навестить Федорку, наломать мохнатой вербы, провалиться в пруд и, волоча за собой пальто, мокрая и грязная, просовывала свой нос в дверь, вызывая Леню:
– Лень, Лень… Не бойся, Вася, я сейчас уйду… Я только на минутку!
Схватив Леню за рукав, она тащила его за собой:
– Пойдем скорей! Понюхай, как пахнет земля. Смотри, уже листочки ландыша, а это будут фиалки… Вот приложись ухом к земле… Послушай, что там только делается…
Леня ложился на землю, нюхал, слушал и, глядя в сияющие глаза Динки, со всем соглашался.
А Вася, стоя на крыльце, качал головой.
– Ну, вы, двое сумасшедших, где теперь сушиться будете?
Сушиться и ночевать Динку отправляли на печку в Ефимову хату. Ефим и Марьяна Бессмертные за все эти годы близкого соседства крепко подружились с Арсеньевыми.
– Лучше родни они нам, – говорил Ефим.
Зимой он часто ездил в город, привозил деревенские новости и подолгу сидел за столом с Мариной, опрокинув на блюдце чашку и советуясь с ней обо всех делах. Перевозил на хутор тоже Ефим. Являлся он задолго до рассвета и, помахивая кнутом, торжественно говорил:
– Ну так что, поихалы?
На хуторе были уже очищены дорожки, подрезаны кусты малины.
Марьяна, туго обвязав платком голову, загодя мазала стены, на полу стояли белые лужицы, гремели ведра, настежь распахивались окна, со скрипом открывались отсыревшие за зиму двери; на дымящей кухонной плите булькала картошка. К приезду хозяев Марьяна выпекала свежий хлеб и встречала их на крыльце светленькой обновленной хатки с хлебом-солью на вышитом рушнике. Весь первый день девочки вместе с Леней и Васей занимались разборкой вещей, вешали занавески, наводили привычный уют.
Повесть Валентины Осеевой описывает судьбу пятнадцатилетней девочки Динки, период ее перехода во взрослую жизнь, становления её личности.
Семья Арсеньевых уже долгое время живёт в Киеве. Много жизненных перипетий случилось за это время: тяжким испытанием для Динки стала смерть любимого деда, следом за этим был арестован отец, ему присудили 10 лет одиночки, после которой его ожидало пожизненное выселение.
Семья только оправлялась от свалившихся на нее бед, как собралась замуж Алина. Муж Алины, далёкий от семьи Арсеньевых, сразу после бракосочетания, увез молодую жену на Дальний Восток.
Ушел на войну Мышкин жених Вася, сама Мышка отучилась на мед курсах и трудится в госпитале. Золотой медалист Леня продолжает образование в университете.
Марина отправилась на свидание к мужу в Самару, Леня выполняет задание партийных товарищей, и Динка с Мышкой едут в любимый хутор под Киевом, где их с нетерпением ждёт подружка Федора.
Хуторяне переживают за фронтовиков. У Дмитро, приятеля Динкиной подружки Федорки, поселился солдат, оставшийся на войне без ноги. Федорка обеспокоена общением Дмитро с революционно настроенным бойцом, Дина её успокаивает.
На опушке леса ютится избушка лесника, в которой он когда - то проживал с дочкой.
Заработанные деньги лесник готовил на свадьбу дочери, но та против его воли обручилась с бедняком Яковом, деревенским скрипачом.
Когда у них родился первенец Йоська, лесник отписал все деньги внуку.
Мать Йоськи умерла, когда мальчик был совсем маленький, ему было всего три года. Глубоко переживавший смерть жены Яков потерял рассудок. Играя на свадьбах на скрипке, он часто переходил на грустные мелодии, за что был изгоняем.
Динка, однажды услышав игру скрипача, была поражена его талантом.
Через некоторое время Динка узнает ужасную новость: братья Матюшкины, позарившись на деньги скрипача, собранные на обучение Йоськи, убили Якова.
Умирающий Яков успевает рассказать Йоське о том, кто его убивал.
Студент, занимающийся с Йоськой, обращается в полицию. Матюшкины откупаются от полицейских, а труп студента находят в лесу.
Йоську увезли в город к тётке, в скором времени она умирает. Мальчик исчезает в неизвестном направлении, его нигде не могут найти.
Доходят вести, что Йоська бродяжничает по городу с местными босяками. В лес теперь боятся ходить, потому что по ночам там кто - то играет на скрипке. Динка, не страшась суеверий, приходит в дом Якова. Увидев там портрет матери мальчика, Динка даёт клятву во что бы то ни стало разыскать Йоську. Динка знакомится с одним из босяков, Цыганом, тот убеждает ее, что Йоськи нет в живых.
Динка принимает решение узнать, кто по ночам играет на скрипке. Девчонка отправляется к лесной избушке. Услышав мелодию вальса, она понимает, что играть ее может только Йоська. Она забегает в дом, и получает удар по голове.
Когда Динка приходит в себя, вокруг нее Цыган, Йоська, и босяк Ухо. Ребята решают все вместе наказать Матюшкиных и отомстить им за смерть Якова и ни в чём неповинного студента.
Арсеньевы собираются вернуться домой в Киев, так как спокойная жизнь в хуторе нарушена. Перед тем, как уехать, Динка и Цыган мстят Матюшкиным.
Динка одевает на себя белые одежды, и ребята отправляются к дому братьев Матюшкиных, девочка стучит в окошко и загробным голосом предупреждает их о расплате. Перепуганные братья приглашают в свой дом священника, чтоб тот освятил их жильё.
Динка даёт клятву, что это была ее последняя озорная выходка. Динка прощается с детством.
Рассказ учит честности и смелости, дружбе и взаимовыручке.
Повесть о приключениях капитана Врунгеля написана советским писателем Андреем Некрасовым в тридцатые годы двадцатого столетия. В ней в пародийной форме рассказывается о приключениях моряков, о путешествиях по разным странам мира.
Общение с читателем в повествовании Томаса Мора ведётся от его собственного лица. Однажды по прибытию во Фландрию ему посчастливилось познакомиться с человеком, который всю свою жизнь посвятил мореплаванию.
© В. А. Осеева, наследники, 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2016
Посвящаю эту книгу матери и сестре Анжеле
Ночью раздался негромкий стук в калитку. В маленькой даче было тихо и темно. Стук повторился громче, настойчивей.
Марина подняла голову с подушки, прислушалась, потом вскочила и, протянув в темноте руки, добралась до постели сестры.
– Катя! Проснись! Кто-то стучит…
– Кто стучит?
Младшая сестра мгновенно открыла глаза и потянулась за спичками.
– Подожди! Не зажигай! Слушай…
Мимо террасы прошлепали чьи-то осторожные шаги, заскрипели ступеньки.
– Это я… Лина, – послышался тихий шепот за дверью.
Катя сняла крючок. В комнату протиснулась кухарка Лина. Заспанное лицо ее было встревожено.
– Стучит ктой-то… Открывать али нет?
– Калитка на замке. Вот ключ. Постарайся задержать. Если обыск, скажи, что пойдешь за ключом, – быстро зашептала Катя, накидывая халат.
Лина понятливо кивнула головой.
– Подождите… Надо позвать Никича, – торопливо сказала Марина, – я сейчас пойду…
– Никича нет, он в городе, – остановила ее Катя.
– Вчерась еще укатил, – прошептала Лина.
– Ах да! – вспомнила Марина.
Все трое смолкли. В тишине было слышно, как кто-то пробует открыть калитку.
– Подождите волноваться. Может, это просто воры? – глядя в темноту широко раскрытыми глазами, сказала Катя.
Лина поспешно приперла табуреткой дверь.
– Коли воры, так запастись бы чем, попужать их…
У калитки снова раздался нетерпеливый громкий стук.
– Воры не стучат… Лина, иди задержи, – шепнула Марина.
Лина широко перекрестилась и вышла. Катя присела на корточки около печки и встряхнула коробок спичек…
– Марина, где Сашино письмо? Давай скорей!.. Ах, какая ты неосторожная!
– У меня только одно… единственное… И в нем ничего такого нет, – доставая из-под подушки письмо и пряча его на груди, взволнованно сказала Марина. – Тут нет никаких адресов… Подождем Лину!
– Глупости… Все равно это надо сделать… В прошлый раз тебя спрашивали, переписываешься ли ты с мужем! Зачем же так рисковать… Давай скорей…
Марина молча протянула ей конверт… В печке вспыхнул огонек и осветил склоненные головы сестер, смешивая темные пряди Катиных кудрей и светлые косы Марины.
– Это письмо мне и детям… – с глубокой грустью прошептала старшая сестра.
Катя схватила ее за руку:
– Тише… Идет кто-то…
Ступеньки снова заскрипели.
– Не пужайтесь. Это дворник с городской хватеры. Самое кличет, – сообщила Лина.
– Меня? А что ему нужно? Это Герасим? Так зови его сюда!
– Звала. Не идет. Чтоб и знатья, говорит, не было, что я приезжал.
– Странно… Что могло случиться? Ну, я иду, Катя. Не разбудите детей, потише.
Марина накинула платок и вышла. Катя сунула ей в руку ключ. Большая черная тень неподвижно стояла под забором.
– Герасим! – тихонько окликнула Марина. – Вы один?
– Один, один. Не извольте сомневаться, – так же тихо ответил дворник. – Мне только слово сказать.
– Так пойдемте в кухню. Там никого нет.
Марина открыла калитку.
Герасим оглянулся и боком пролез на дорожку.
– Не опоздать бы мне на пароход. Один только ночной идет… Да дело-то в двух словах… может, нестоящее, а упредить надо.
– Пойдемте, пойдемте.
Стараясь не скрипеть гравием на дорожке, Марина пошла вперед, Герасим покорно следовал за ней.
В летней кухне царил мягкий полумрак. Перед иконой Богородицы теплилась лампадка, у стены белела неубранная постель. Под окном стоял чисто выскобленный стол, на плите поблескивали сложенные горкой кастрюли.
Марина подвинула Герасиму табуретку:
– Садитесь…
– Так вот, может, нестоящее дело… – повторил Герасим, застеснявшись. – Может, я зря вас потревожил, конечно…
– Ничего, ничего… Рассказывайте, – попросила Марина, присаживаясь на Линину постель.
Герасим осторожно подвинул к ней табуретку; в сумраке забелел ворот его рубашки, блеснули глаза.
– Вчерась человек какой-то к хозяину приходил… Спрашивал, куда госпожа Арсеньева с детьми выехала. А хозяин меня позвал. Ты, говорит, помогал им, вещи носил: куда они выехали? А я гляжу – человек незнакомый, ну и не стал признаваться. Не знаю, говорю, куда выехали, я только до извозчика провожал. А вы, говорю, кто им будете? А я, грит, ихний знакомый. И сует мне гривенник. Нет, говорю, не знаю. А сам гляжу: человек чужой, – шепотом рассказывает Герасим.
– А какой он на вид? И что еще спрашивал?
– Одет ничего, чисто. Под барина вроде. Так, молодой, неказистенький человечишка. Спрашивал еще: бывает ли кто на городской квартире? Живет ли здесь кто? Нет, говорю, никто не бывает и никто не живет. Заперли да уехали… А хозяин и говорит: госпожа, говорит, Арсеньева в газете служит, можете, говорит, туда зайти, я адрес дам. А он стоит, мнется и адреса не спрашивает. Ну, постоял и пошел. А хозяин мне и говорит: «Беда с неблагонадежными квартирантами – и выгонять их жалко, и неприятности от полиции наживешь».
Марина провела рукой по волосам:
– Значит, так и ушел он?
– Ушел… А я думаю себе: неспроста это, надо бы упредить на всякий случай… Тут недалеко, съезжу. Да в темноте-то проблуждал маленько. Перевозил я вещи днем, а тут ночью пришлось искать… Ну, я пойду.
– Куда вы?! Опять заблудитесь. Переночуйте у нас, а рассветет – и поедете! – уговаривала Марина.
– Нет, уж я пойду. В крайности пересижу около пристани. Теперь такие дела творятся, что не приведи бог! В девятьсот седьмом году почитай полны тюрьмы насовали и теперь все еще опасаются чего-то… – Голова Герасима с сильным запахом лампадного масла приблизилась к Марине. – Сказывали, весной побег из тюрьмы готовился… Политические, что ли, своих выручать хотели, только один среди них иудой затесался. Вот он в самый момент возьми да и выдай всю компанию… Ну и хватают сейчас охапками кто прав, кто виноват…
– Это в городе? На нашей улице? – спросила Марина.
– Не… на нашей улице тихо. Жители все почтенные, комнат не сдают… Это вон на окраинах, где общежития али комнатушки какие сдаются. Рабочий люд ютится да студенты по большей части. У нас без подозрения. Но, между прочим, дворников тоже проверяют в полиции… Я пойду, – заторопился Герасим. – Счастливо оставаться. Простите за беспокойство.
Марина крепко пожала ему руку.
– Герасим, у вас же денег нет, вы потратились на проезд. Я сейчас вам принесу, – заторопилась она.
– Ну чего там… Я вами не обижен. Бывайте здоровы!
Герасим ушел. Марина закрыла калитку и пошла в дом. Катя и Лина нетерпеливо ждали ее, тревожась и недоумевая.
Марина передала свой разговор с Герасимом. Сидя втроем в темной комнате, они озабоченно припоминали всех, кто мог их разыскивать.
– Если знакомый, то завтра явится в редакцию. Только какой же знакомый пойдет расспрашивать хозяина? – пожала плечами Катя.
– Может, это меня мой Силантий разыскивает? – предположила Лина.
Силантий, брат Лины, служил в солдатах, и вот уже несколько лет она все ждала его в отпуск.
– Силантий в солдатском. Это кто-то другой, – вздохнула Марина.
– Ну что сейчас гадать! Утро вечера мудренее. Ложитесь-ка лучше спать, – зевая, сказала Лина и, осторожно прикрыв за собой дверь, ушла.
Сестры не спали долго. Увидев в окно светлеющий сад, Катя всполошилась:
– Ложись скорей спать, Мара! Тебе осталось два часа каких-нибудь поспать… Ложись…
– Сейчас… Только посмотрю, не проснулись ли дети, – сказала Марина, приоткрывая дверь в соседнюю комнату.
– К Алине не ходи, разбудишь, – предупредила Катя.
Младшие дети крепко спали, разметавшись во сне. Восьмилетняя Динка сладко причмокивала, кольца жестких волос закрывали ей лоб, лезли на щеки… Одеяло ее сползло на пол, крепкие загорелые ноги и руки темнели на простыне… Мышка была старше на полтора года, но она выглядела хрупкой по сравнению с крепышом Динкой. Мышка спала так тихо, что худенькое личико ее с прозрачными веками казалось неживым.
Мать наклонилась над ней, поймала чуть слышное дыхание. Потом подняла Динкино одеяло, повесила его на спинку кровати, повернула Динку на бок, отвела от ее лица волосы и вышла. К старшей девочке она не зашла. Алина спала в отдельной маленькой комнате. Мать постояла у ее двери, послушала и, успокоившись, вернулась к себе.
Катя сидела на полу у печки и обрезала ножницами обгоревшие края уцелевшего клочка письма. Руки ее были в золе, лоб и нос испачканы сажей.
– На́ тебе… – сказала она с неожиданной кроткой улыбкой и протянула сестре обрезанный краешек бумаги.
Губы Марины дрогнули, она поднесла к окну бумажку и прочла единственные уцелевшие слова: «…родная моя…».
– Ну, ложись теперь, – примиряюще сказала Катя.
Марина разделась и легла, отвернувшись лицом к стене.
