Повесть «Ася» Тургенева была написана в 1857 году. В ней автор рассказывает о трагической любви 25-летнего светского мужчины и 17-летней деревенской девушки. Рассказ написан от первого лица, некого Н.Н., который вспоминает историю любви, приключившуюся с ним во времена его молодости.
На нашем сайте вы можете ознакомиться со списком героев и прочитать краткое содержание «Ася» по главам.
Ася (Анна) – главная героиня повести, незаконнорождённая дочь помещика и горничной Татьяны. Сирота, после смерти родителей ее воспитывает сводный брат (по линии отца), Гагин.
Н.Н. – главный герой, возлюбленный Аси. Мечтательный молодой человек испытывает к Асе любовные чувства.
Гагин – брат Аси, военный, художник-любитель. Уходит в отставку и отправляется с Асей путешествовать за границу.
Молодая вдова – о ней мы узнаем из воспоминаний Н.Н.. Уязвила самолюбие Н.Н., предпочтя его баварскому лейтенанту.
Фрау Луизе – престарелая вдова бургомистра в городе З., добрая и отзывчивая старушка, полюбившая Асю.
45-летний светский человек (господин Н.Н.) рассказывает историю, которая произошла 20 лет назад. В то время он был «здоров, молод, весел, деньги не переводились, заботы еще не успели завестись» . Первая любовь молодого человека оказалась безответной, легкомысленная вдова, всячески поощрявшая его, ушла другому мужчине, баварскому лейтенанту.
В поисках уединения, Н.Н. покидает страну и поселяется в городе З., где и размышляет о бездушной вдове. Однажды вечером, сидя на скамье и глядя на реку, он слышит с противоположного берега, где располагается город Л., звуки вальса. У прохожего он узнает, что это «студенты приехали на коммерш» . Заинтригованный, он переплавляется на другую сторону.
В толпе зрителей Н.Н. знакомится с двумя русскими, представившимися братом и сестрой. Добродушный Гагин сразу понравился Н.Н. «Есть на свете такие счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точно они греют вас или гладят» . Девушка Ася показалась герою миловидной. Сокращенно ее портрет можно описать так: грациозно сложенная, «с почти детскими щечками и черными глазами» . Она не была похожа на брата. Новые знакомые пригласили Н.Н. в свой дом с живописным видом на Рейн.
За ужином Ася немного «дичилась» , но спустя время уже сама обращалась к Н.Н.. Весь вечер девушка вела себя непринужденно, «напевала вполголоса, часто смеялась» . Спустя два часа Ася, сославшись на усталость, ушла спать.
По пути домой герой почувствовал, что он счастлив, и уже дома, засыпая, заметил, как за весь день ни разу не подумал о своей жестокой возлюбленной.
Н. Н. посетил Гагин. Он рассказал о том, что хотел бы посвятить свою жизнь живописи. В ответ Н.Н. поведал историю своей несчастной любви. После беседы молодые люди отправились к Гагину смотреть этюды. От хозяйки они узнали, что Ася ушла на «развалины» , и отправились на ее поиски.
«Развалинами» местные жители называли черную четырехугольную башню, возвышавшуюся на вершине голой скалы. На груде обломков герои увидели женскую фигуру, в которой узнали Асю. «Она хочет удивить нас, – подумал Н.Н., – к чему это? Что за детская выходка?» .
Во время прогулки Ася случайно узнала о «даме сердца» господина Н.Н.
После трапезы Ася отправилась навестить фрау Луизе, а молодые люди остались вдвоем. Н.Н. постепенно привязался к честному, правдивому Гагину. «Не полюбить его не было возможности: сердце так и влеклось к нему» .
Спустя четыре часа, друзья направились к дому старушки Луизы, где Н.Н. попрощался с Асей.
В этот раз герой вернулся домой с плохим настроением. Он отыскал одну из записок коварной вдовы, но даже не раскрыл ее. Молодой человек думал об Асе, «капризной девочке с натянутым смехом…» . И впервые усомнился в том, что она приходится Гагину сестрой.
На следующий день, наблюдая за девушкой, он не увидел «ни тени кокетства, ни признака намеренно принятой роли» . Вечером, вернувшись домой, молодой человек не мечтал уже ни о чем. Однако, готовясь ко сну, он подумал: «Что за хамелеон эта девушка!… А все-таки она ему не сестра» .
Прошло две недели. Н.Н каждый день навещал Гагиных и всегда узнавал Асю с новой стороны. Она знала французский и немецкий языки, имела хорошее воспитание, но было очевидно, «что этот дичок недавно был привит» . Однажды, подойдя к калитке, Н.Н. услышал голоса, раздающиеся из беседки - Ася признавалась в любви Гагину. Н.Н. не решился к ним подойти и поспешил домой. По дороге он размышлял, для чего они столько времени обманывали его.
После бессонной ночи Н.Н. направился в горы, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Он отсутствовал три дня, а вернувшись, находит послание от Гагина, в котором написано, что он очень расстроился из-за того, что Н.Н. не позвал его с собой в горы.
На следующий день в доме Гагиных наш герой рассказал о своих приключениях, однако, разговор не клеился. Ася не участвовала в беседе, а только «входила в комнату и убегала снова» . Провожая гостя, Гагин поведал ему историю своей семьи.
Он рано лишился матери. Отец занимался его воспитанием, пока мальчику не исполнилось 12 лет. В дальнейшем, брат его отца уговорил забрать племянника с собой в Петербург, где Гагин поступил в юнкерскую школу, затем был переведен в гвардейский полк. В первый раз он увидел Асю спустя 8 лет в доме его отца. Она была проворна и пуглива. Через четыре года, в свое очередное посещение родного дома, Гагин узнал от слуги Якова, что Ася – дочь его родителя и горничной Татьяны. После смерти отца, он взял ее на воспитание в Петербург.
Ася стеснялась своего происхождения и в первые дни даже боялась Гагина, но потом, увидев, что он ее принял и полюбил, к нему привязалась. Так как Гагин не мог жить вместе с сестрой, он отдал ее в пансион, в котором она проучилась до 17 лет. Затем Гагин ушел в отставку и вместе с сестрой покинул родную страну.
После беседы молодые люди вернулись в Л. Н.Н. осознал, что в девушке ему нравится не только ее необузданный нрав, но и душа.
Н.Н. отправляется с Асей на прогулку. Девушка цитирует строки из «Евгения Онегина» и говорит, что мечтала бы быть Татьяной. С присущей ей открытостью, она спрашивает Н.Н., что ему нравится в женщинах, а после сообщает, если бы они были птицами, то они бы утонули в синеве неба. Н.Н. замечает, что есть чувства, которые окрыляют и могут оторвать от земли, вот только «кажется, он до сих пор не летал» .
Они возвращаются домой. До самого вечера друзья весело проводят время. Во время вальса с Асей Н.Н. впервые улавливает в ее облике черты женственности. На обратном пути молодого мужчину одолевают чувства непонятной тревоги и счастья одновременно.
На следующий день молодой Н.Н. застал Гагина, выпачканного красками, перед полотном. В порывах вдохновения он активно размахивал кистью. Настроение Аси в этот день было переменчивым, то она была грустна и молчалива, то непринужденно беседовала с Н.Н. и весело смеялась. Её беспокоили мысли о том, что молодой человек, возможно, считает ее легкомысленной, но она уверяла, что была с ним всегда откровенна. Возвращаясь домой, молодой человек подумал: «Неужели она меня любит?» .
Этот вопрос волновал мужчину и на следующее утро. Он отправился в город Л., пробыл в доме Гагиных целый день. Ася появилась на минуту, «бледная, худенькая, с повязанным лбом» и предупредила, что ей нездоровится, после чего ушла к себе.
На другой день Н.Н. в полусознательном состоянии гулял по городу, мысли о девушке не покидали его. Неожиданно его окликнул мальчик и передал письмо от Аси, в котором девушка назначала ему встречу у каменной часовни по дороге к развалинам.
Вернувшись домой, молодой человек несколько раз прочитал записку. Неожиданно дверь отворилась, и вошел Гагин, из разговора с которым Н.Н. узнал, что Ася в него влюблена. Она призналась брату в этом прошлой ночью. Девушка расспрашивала, не рассказал ли он Н.Н. ее историю, боялась, что после этого он будет презирать ее. Девушка слезно просила им вместе уехать из этого города. Гагин решил перед отъездом переговорить с Н.Н. Он был уверен, что наш герой не женится на его сестре. Тот, в свою очередь, признался – ему нравится Ася, и попросил дать ему время все обдумать. После ухода Гагина, мужчина размышлял, как ему действовать дальше. «Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!» – думал он.
Н.Н. в назначенный час отправился на встречу. Однако, мальчик, встретивший его на противоположном берегу, передал, что «фрейлейн Annette» изменила место свидания и ждет его в доме у фрау Луизе.
Чувства боролись в нем, счастье, казалось, было совсем рядом, но ему нужно было сдержать данное брату слово. «Я не могу на ней жениться, – решил он, наконец, – она не узнает, что и я полюбил ее» .
Дверь открыла ему старушка и повела вверх, по крутой лестнице. На третьем этаже она указала ему на маленькую дверь.
Девушка сидела на стуле около окна. Она дрожала и боялась посмотреть на гостя. В робких движениях девушки было что-то трогательное. Решимость действовать по выбранному плану у Н.Н. пропала. Он ласково позвал ее по имени, Ася неуверенно подняла взгляд. «О, взгляд женщины, которая полюбила, - кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, вопрошали, отдавались…» . Мужчина не смог сдержать чувств, нагнулся и приник к ее руке. «- Ваша… прошептала она чуть слышно» . Однако, мысль об обещании, данном Гагину, отрезвила молодого человека. Он признался Асе, что ее брат всё знает, «всё пропало» , и им следует расстаться. Девушка упала на колени и зарыдала, но вдруг «вскочила, с быстротою молнии бросилась к двери и исчезла…»
Мужчина долго блуждал по городу. «Разве я точно хотел такой развязки? Разве я в состоянии с ней расстаться? Разве я могу лишиться ее? Безумец! Безумец!» – повторял он. Н.Н. снова отправился в дом, где жила Ася. Его встретил Гагин и сказал, что она еще не вернулась от фрау Луизе. Молодые люди отправились ее искать. Чтобы быстрее найти, они решили разделиться.
Н.Н. искал ее всюду: обошел все улицы в городе, постоял у окна фрау Луизе, вернулся к берегу Рейна. Он кричал ее по имени, признавался, что любит и никогда с ней не расстанется. Аси нигде не было видно. Тогда он отправился к Гагину узнать, не нашел ли ее он.
В комнате Аси он увидел свет. Её брат заверил, что она вернулась, и все в порядке. Молодые люди распрощались. Выйдя, Н.Н. хотел было уже постучать к ней в окно, но решил отложить до завтра то, что хотел сказать. Он желал сделать ей предложение.
Он не помнил, как вернулся домой. Его несли «какие-то широкие, сильные крылья» . «Завтра я буду счастлив!» - думал он.
На другой день его встретила служанка и сказала, что Гагины уехали. Она вручила ему письмо, в котором «от Аси не было ни строчки» . Ему писал Гагин и просил не обижаться за их внезапный отъезд. «Есть предрассудки, которые я уважаю; я понимаю, что вам нельзя жениться на Асе» , – писал он.
Н.Н. узнал от хозяйки, что они в шесть утра сели на пароход, и отправился в контору, где Гагины брали билеты до Кельна. Одна мысль грела сердце Н.Н., нужно было обязательно отыскать их. Домой он шел мимо дома фрау Луизе. Неожиданно его окликнула старушка и вручила ему записку от Аси. «Прощайте, мы не увидимся более. Не из гордости я уезжаю, мне нельзя иначе. Вчера, когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали одно слово, одно только слово - я бы осталась. Вы его не сказали. Видно, так лучше… Прощайте навсегда!» .
Одно слово… Со слезами на глазах он повторял его накануне, а ей так и не смог сказать!
В тот же день он отплыл в Кельн, где узнал, что они уехали в Лондон. Н.Н. отправился за ними, но поиски в Лондоне оказались напрасными. Он не увидел их более, не увидел Аси.
Завершая свой рассказ, Н.Н. признался, что он был молод, и впоследствии у него были женщины, но чувство, пробужденное в нем Асей, «то жгучее, нежное, глубокое чувство» , уже не повторилось.
Краткий пересказ «Ася» подробно раскрывает тему любви, которая чиста, и ей чужды предрассудки. Ася открыла свои чувства Н.Н..От счастья главного героя отделяло всего лишь одно, так и не произнесенное им слово. Скорый отъезд Аси не дал ему второго шанса признаться ей в любви.
Автор призывает читателя быть счастливым именно сейчас. «У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее – и то не день, а мгновенье».
Для проверки знаний краткого содержания пройдите этот небольшой тест.
Средняя оценка: 4.7 . Всего получено оценок: 5622.
Повесть «Ася» И.С. Тургенева не такая длинная, но краткое содержание все равно требуется школьникам по ряду причин.
Трогательная повесть в сокращении поведает о любви, а так же поможет школьникам в создании читательского дневника по данному классическому произведению.
Краткий пересказ каждой главы поможет выстроить правильную структуру всего текста у читателя и даст полное представление о повести.
Сюжет повести может показаться немного наивным, немного простым, но бесконечно лиричным. История совсем юной девушки берет читателя за душу своей чистотой и невинностью девичьих мечтаний.
Господин Н.Н. – автор, он же главный герой повести. Это молодой человек знатного происхождения. Веселый и горячий.
Неограниченный в средствах, он путешествует по Европе в духе того времени. После несложившегося романа с одной миленькой вдовой, главный герой решать уединиться в маленьком городке З. на берегу Рейна в Германии, чтобы полностью отдаться своей меланхолии.
Ася – юная девушка семнадцати лет, совсем ребенок. Невысокого роста, стройная, с темными волосами и смуглой кожей. Она ловкая, иногда с повадками озорного мальчишки. Хоть ее отец и был знатным дворянином, но дочь родилась вне брака, от горничной умершей жены отца Татьяны.
Девочка попала на воспитание к отцу в знатный дом только после смерти своей матери. Достойного воспитания и образования получить не успела. Отец тоже вскоре скончался и совсем молодая девушка осталась на попечение сводного брата Гагина. Он же вскоре увез сестру в Петербург и поместил в благородный пансион, где она пробыла 4 года.
Гагин, имени его автор не упоминает – красивый молодой человек с мягкими чертами лица и приятный в общении. Мать его умерла рано, и он воспитывался отцом до 12 лет в деревне, после чего уехал учиться и служить в Петербург к дяде. Отец их на смертном одре поведал сыну, что Ася его сводная сестра и завещал 20-тилетнему сыну заботиться о ней.
Сестре тогда было 13 лет. Гагин был в полном замешательстве, как ему жить дальше с внезапно появившейся сестрой на руках. Когда молодая девушка больше не могла оставаться в пансионе, Гагин решил уйти со службы и уехать за границу на год или два вместе с сестрой.
Главные герои живут почти в полном уединении, поэтому второстепенных персонажей в повести немного.
Фрау Луизе – старая жена покойного бургомистра, проживающая в городе Л., где разворачивается основное действие повести. Главная героиня навещала ее и даже была с ней в доверительных отношениях. Что связывало юную девушку со старой немкой, автор не поясняет.
Лодочник, мальчик с записками от Аси, горничная в доме Гагиных, девушка Ганхен из пивной – совсем эпизодичные персонажи, характеры которых автор не раскрывает.
Глава 1
Автор начинает повесть с рассказа о себе, как он оказался в маленьком немецком городке З. Путешествуя без цели и наслаждаясь «пряниками» молодости, автор больше всего любит наблюдать за людьми.
Так он оказывается в городе З., где ищет уединения с разбитым вдовой сердцем. Автор признается, что любовные страдания его были скорее надуманные, а временное уединение лишь часть путешествия.
Так, однажды сидя на берегу Рейна, Н. слышит звуки музыки – играют вальс. Он узнает у прохожего, что студенты приехали в город Л. на коммерш – встреча студентов одного братства. Н. решает отправиться в город Л. посмотреть на этот коммерш.
Глава 2
Студенты в традиционных костюмах собираются и пируют до утра. Так в городе Л. они собрались в городском саду и заказали оркестр. Жители города столпились поглазеть на заезжую молодежь. Н. было интересно быть в толпе и наблюдать за новыми лицами.
Вдруг он услышал русскую речь прямо рядом с собой. Так он познакомился с Гагиным и Асей – они так же пришли на коммерш. Н. они сразу понравились, хоть он и не поверил, что они брат и сестра – уж очень непохожи.
Когда Гагин пошел провожать Н. к реке, сестра вдруг обогнала их и договорилась с перевозчиком о переправе. Они условились встретиться на другой день и автор уехал домой счастливый.
Глава 3
На следующее утро Гагин явился к Н. рано. За кофе Н. поведал ему историю своей несчастной любви к вдове, а Гагин рассказал, что увлекается живописью и предложил посмотреть его этюды.
Н. Согласился, и они отправились через реку. Сестры молодого человека не было дома. Горничная сказала, что она ушла на развалины. Гагин показал свои рисунки – живые и размашистые, но все незаконченные. Он сам признался Н., что лень мешает ему. Они решили пойти найти Асю.
Глава 4
Гагин и Н. сразу нашли девушку на развалинах старой крепости. Она, словно желая удивить их, прыгала по каменистым склонам над пропастью.
Н. любовался ее ловкостью, но при этом ему было досадно за такое ребячество.
Гагин случайно оговорился о даме сердца Н., и Ася задумалась. Вернувшись домой, она искусно разыграла за обедом новую роль – приличной и благовоспитанной барышни. После обеда озорница отпросилась у брата к фрау Луизе.
Н. понял, что привязался к Гагину, и в этот день они сошлись окончательно. Гагин пошел провожать Н. и они зашли к фрау Луизе за Асей. Та кинула им из окна дома ветку гераниума, пошутив что она дама сердца Н.
Вернувшись домой, Н. долго думал с досадой об этой баловнице, весь в сомнениях, сестра ли она Гагину.
Глава 5
На следующий день с утра Н. снова отправился к Гагиным, в тайне желая посмотреть, будет ли чудить Ася и на этот раз. Но та, скромно одетая, сидела за шитьем. Гагин собирался идти рисовать этюды с натуры и Н. пошел с ним.
Проведя весь день на природе в увлеченной беседе, Гагин и Н. вернулись домой. Ася была в таком же расположении и рано ушла к себе. Н. в этот раз не заметил ни тени кокетства в ней.
Н. поехал домой и заснул, думая о девушке и ее переменчивом нраве. Н. никак не мог поверить, что Ася – сестра Гагина.
Глава 6
В течение следующих двух недель Н. бывал у Гагиных каждый день. Ася больше не позволяла себе шалостей и была прилежной. Н. отмечал разницу в воспитании брата и сестры. Н. заметил, что Гагин обращался с девушкой не по-братски, слишком ласково.
Как-то Н., придя к свои новым друзьям, случайно подслушал их разговор в саду, где Ася с жаром убеждала Гагина, что она никого больше не хочет любить, только его. Н. бегом пустился домой, не желая себя выдать.
Его догадки подтвердились, но Н. не понимал, зачем они морочили его историей про брата и сестру.
Глава 7
На следующее утро Н. отправился в поход в горы. Он не желал видеться с Гагиными. Так Н. бродил по окрестностям три дня, наслаждаясь спокойствием. Н. даже попытался воскресить в душе образ вдовы, но ничего не получилось – чувства прошли окончательно.
Больше он о ней не вспоминал. По возвращении домой, Н. нашел записку от Гагина, тот удивлялся, почему Н. ушел и не взял его с собой и просил сразу прийти к ним.
Глава 8
На следующее утро Н. отправился в город Л. Гагин был рад его видеть, но Н. был напряжен и разговор не клеился. Ася была дома и вела себя неестественно – то смеялась без повода, то убегала. Н. это напрягло еще больше и он, сославшись на дела, объявил, что ему надо домой.
Гагин поехал через Рейн с Н. провожать его. Тут Гагин рассказал историю Аси – о ее происхождении, об их отце, о том, почему сестра не получила достойного воспитания, о жизни девочки в пансионе после смерти отца и о своем решении отправиться с ней вместе в путешествие по Европе.
Гагин просил не судить сестру строго и поведал, что она очень дорожит мнением Н., хоть и не показывает этого. Н. поинтересовался, были ли у Аси увлечения мужчинами, но Гагин заверил, что ей никто раньше не нравился. Н. стало легко на душе и они вместе опять вернулись в Л., в дом Гагиных.
Глава 9
Главная героиня встретила их молчаливо. Н. посмотрел на нее другими глазами.
Пока Гагин разбирал этюды, Н. предложил Асе прогуляться в саду. И она радостно согласилась.
Они болтали о походе Н. в горы, о том, почему Н. был расстроен в прошлый визит, и почему девушка смеется без повода.
Ася спросила о даме сердца Н., но он сказал, что никакой дамы нет и никто ему не нравился.
Молодая девушка перестала дичиться и предложила идти танцевать вальс, а Гагин чтобы им играл. Они вальсировали и Н. заметил, как женское начало проступает в ней через девичью строгость.
Глава 10
Весь день прошел просто и весело. Н. ушел поздно и захотел прокатиться на лодке вниз по Рейну. Рассматривая звездное небо и черную глубину реки, в Н. зародилось новое чувство – жажда счастья, счастья до пресыщения.
Глава 11
На следующий день Н. шел к Гагиным счастливый. Радовался сближению с Асей. Но придя к ним, Н. застал девушку нарядной, но печальной. А Гагин был в творческом расположении духа и размашисто писал картину.
Н. не стал мешать ему и завел беседу с Асей. Ее беспокоило свое образование, он жаловалась, что плохо спала и все думала, что недостаточно хороша. Девушка спросила у Н., не будет ли ему скучно с ней такой. Н. ответил, что не будет, и Ася горячо стиснула его руку. Потом вышла из комнаты.
Глава 12
Вернувшись к Н. и брату через час, Ася призналась Н., что ее мучают мысли, что она скоро умрет. Весь день она была озабоченной и печальной, а на прощанье пообещала Н. говорить ему всегда только правду.
Гагин предложил сыграть им вальс, как вчера, но Ася наотрез отказалась. Н. отправился домой с мыслями, что Ася влюбилась в него.
Глава 13
На следующий день Н. проснулся с вопросом «неужели она меня любит?». Образ «девушки с натянутым смехом» въелся ему в душу. Н. отправился в Л., но Асю за весь день видел только мельком. Ей не здоровилось и она лежала у себя. Домой Н. вернулся поздно.
На другой день Н. бродил по городу, когда к нему подошел мальчишка и передал записку от Аси. Она звала его прийти к каменной часовне в четыре часа. Н. передал посыльному, что будет.
Глава 14
Взволнованный Н. вернулся домой и тут к нему пришел Гагин. Он был взволнован и рассказал Н., что Ася влюблена в него. Гагин сообщил, что у Аси был жар ночью и в лихорадке она призналась, что любит Н. и просила увезти ее как можно скорее, если он хочет, чтобы она осталась в живых.
Гагин рассказал о страхах девушки, что Н. презирает ее и боится, что Н. знает ее историю неблагородного происхождения. Ася спрашивала у брата, не рассказал ли он всё о ней Н. Гагин не признался и пообещал увезти ее завтра же, и только тогда она заснула. Но сначала решил прийти к Н. и узнать, нравится ли ему Ася. Н. сказал что нравится, но о женитьбе говорить еще невозможно.
Н. признался, что получил от девушки записку и показал ее. Они договорились, что Н. пойдет на свидание, а Гагин будет сидеть дома, как будто ничего не знает, а вечером встретится. Н. просил дать ему срок до вечера, чтобы принять решение женится он на его сестре или нет.
Глава 15
В назначенное время Н. прибыл в Л. и там его опять встретил мальчишка с запиской. Ася назначила встречу через полтора часа у фрау Луизе. Н. пошел выпить пива и думал о свидании. Он думал, что совсем недавно мечтал о счастье, а сейчас готов оттолкнуть его.
Н. решил, что не может жениться на Асе и не будет говорить, что тоже любит ее. С такими мыслями Н. отправился к фрау Луизе. Старуха встретила его внизу и провела на третий этаж, где уже ждала его Ася.
Глава 16
Ася сидела в полумраке и боялась даже взглянуть на Н. Говорить она не могла. Н. взял ее холодную руку и увидел ее глаза – «взгляд женщины, которая полюбила».
Н. не сдержался и приник губами к ее рукам, а когда поднял голову, увидел, что лицо Аси изменилось.
Страх исчез, она преобразилась. Он привлек ее к себе, ее шаль упала на пол и Ася прошептала одно слово «Ваша».
Вдруг Н. вспомнил Гагина и рассказал девушке, что ее брат все знает, что он приходил к Н. и видел записку.
Ася сказала, что позвала его, чтобы проститься перед отъездом. Н. в лихорадке говорил, что чувство только зародилось, а она уезжает, и они должны расстаться.
Н. обвинял Асю в поспешности и неосторожности. Та зарыдала, а потом исчезла из комнаты.
Н. не успел сказать самого главного и стоял пораженный. Потом тоже вышел из комнаты.
Глава 17
Н. шел как в бреду по полю и думал, что натворил, как обидел Асю своими упреками. Слова «Ваша» жгли его и он называл себя безумцем. Н. направился к дому Гагиных.
Глава 18
Гагин встретил Н. на пороге и сказал, что Ася не появлялась. Н. сказал, что он объяснился с ней, как было условлено, и она ушла. Молодые люди отправились искать Асю, решив разделиться. Уже стемнело.
Глава 19
Н. бегал по городу в поисках Аси. Побежал к Рейну, искал ее на берегу и почувствовал любовь к Асе. Он кричал и громко звал ее. Кричал, что любит ее и они никогда не расстанутся. Н. страшно было думать, что Ася могла сделать с собой, но решил идти к дому узнать, не нашел ли ее Гагин.
Глава 20
Подходя к дому, Н. увидел свет в комнате девушки. Её брат выглянул из дома и сказал, что она вернулась и все в порядке. Н. Хотел с ним переговорить, рассказать о своих чувствах и просить руки его сестры.
Но Гагин сказал, что лучше встретиться завтра, и они простились. Н. вернулся домой окрыленный. Он предвкушал счастье.
Глава 21
На следующее утро Н., подходя к дому Гагиных, заметил неладное – все окна и двери были открыты. Служанка сказала, что они уехали рано утром, и передала Н. письмо от Гагина.
Он писал, что уважает его предрассудки и понимает, что Н. не может жениться на его сестре. Брат девушки просил не искать их.
Н. был в бешенстве и решил немедленно разыскать их. Н. узнал, что они поплыли по Рейну в Кёльн. По дороге домой за вещами, Н. проходил мимо дома фрау Луизе. Та окликнула его и передала записку от Аси. В ней девушка прощалась навсегда с Н. и говорила, что при вчерашней встрече хотела услышать от него одно только слово, но не услышала.
Н. корил себя, за то, что не сказал ей это слово, но потом расточал его на ветер, когда искал ее на берегу. Н. понял, что Ася не могла вынести такого удара и поэтому уехала, в этом не было кокетства.
В тот же день Н. отплыл в Кёльн.
Глава 22
В Кёльне Н. узнал, что Гагины отправились в Лондон. Отправился за ними, но в Лондоне их след пропал.
Н. недолго грустил по Асе и утешал себя мыслью, что не был бы счастлив с такой женой. Н. думал, что придет любовь еще сильнее, но ошибся.
Чувство, возбужденное девушкой, было самым нежным и больше не повторилось. Н. так и не обзавелся семьей и все, что у него осталось от Аси – это засохший цветок гераниума и записочка.
Повесть Тургенева показывает хрупкий мир девичьих мечтаний, который создает неповторимый образ — образ «Тургеневской барышни». И по сей день этот образ рисует нам кротость, невинность и чистоту юности.
Н. Н., немолодой светский человек, вспоминает историю, которая приключилась, когда ему было лет двадцать пять. Н. Н. тогда путешествовал без цели и без плана и на пути своем остановился в тихом немецком городке N. Однажды Н. Н., придя на студенческую вечеринку, познакомился в толпе с двумя русскими - молодым художником, назвавшимся Гагиным, и его сестрой Анной, которую Гагин называл Асей . Н. Н. избегал русских за границей, но новый знакомый ему понравился сразу. Гагин пригласил Н. Н. к себе домой, на квартиру, в которой они с сестрою остановились. Н. Н. был очарован своими новыми друзьями. Ася сначала дичилась Н. Н., но скоро уже сама заговаривала с ним. Наступил вечер, пришла пора ехать домой. Уезжая от Гагиных, Н. Н. почувствовал себя счастливым.
Прошло много дней. Шалости Аси были разнообразны, каждый день она представлялась новой, другой-то благовоспитанной барышней, то шаловливым ребенком, то простенькой девочкой. Н. Н. регулярно навещал Гагиных. Какое-то время спустя Ася перестала шалить, выглядела огорченной, избегала Н. Н. Гагин обращался с ней ласково-снисходительно, а в Н. Н. крепло подозрение, что Гагин - не брат Аси. Странный случай подтвердил его подозрения. Однажды Н. Н. случайно подслушал разговор Гагиных, в котором Ася говорила Гагину, что любит его и никого другого не хочет любить. Н. Н. было очень горько.
Несколько следующих дней Н. Н. провел на природе, избегая Гагиных. Но через несколько дней он нашел дома записку от Гагина, который просил его прийти. Гагин встретил Н. Н. по-приятельски, но Ася, увидев гостя, расхохоталась и убежала. Тогда Гагин рассказал другу историю своей сестры.
Родители Гагина жили в своей деревне. После смерти матери Гагина его отец воспитывал сына сам. Но однажды приехал дядя Гагина, который решил, что мальчик должен учиться в Петербурге. Отец противился, но уступил, и Гагин поступил в школу, а затем в гвардейский полк. Гагин часто приезжал и однажды, уже лет в двадцать, увидел в своем доме маленькую девочку Асю, но не обратил на нее никакого внимания, услышав от отца, что она сирота и взята им "на прокормление".
Гагин долго не был у отца и лишь получал от него письма, как вдруг однажды пришло известие о его смертельной болезни. Гагин приехал и застал отца умирающим. Тот завещал сыну заботиться о своей дочери, сестре Гагина - Асе. Скоро отец умер, а слуга рассказал Гагину, что Ася - дочь отца Гагина и горничной Татьяны. Отец Гагина очень привязался к Татьяне и даже хотел на ней жениться, но Татьяна не считала себя барыней и жила у своей сестры вместе с Асей. Когда Асе было девять лет, она лишилась матери. Отец взял её в дом и воспитывал сам. Она стыдилась своего происхождения и поначалу боялась Гагина, но потом его полюбила. Тот тоже к ней привязался, привез её в Петербург и, как ему ни было горько это делать, отдал в пансион. Там у нее не было подруг, барышни её не любили, но теперь ей семнадцать, она закончила учиться, и они вместе поехали за границу. И вот... она шалит и дурачится по-прежнему...
После рассказа Гагина Н. Н. стало легко. Ася, встретившая их в комнате, внезапно попросила Гагина сыграть им вальс, и Н. Н. и Ася долго танцевали. Ася вальсировала прекрасно, и Н. Н. долго потом вспоминал этот танец.
Весь следующий день Гагин, Н. Н. и Ася были вместе и веселились, как дети, но через день Ася была бледна, она сказала, что думает о своей смерти. Все, кроме Гагина, были грустны.
Однажды Н. Н. принесли записку от Аси, в которой она просила его прийти. Скоро к Н. Н. пришел Гагин и сказал, что Ася влюблена в Н. Н. Вчера весь вечер её била лихорадка, она ничего не ела, плакала и призналась, что любит Н. Н. Она желает уехать...
Н. Н. рассказал другу о записке, которую прислала ему Ася. Гагин понимал, что его друг не женится на Асе, поэтому они договорились, что Н. Н. честно с ней объяснится, а Гагин будет сидеть дома и не подавать виду, что знает о записке.
Гагин ушел, а у Н. Н. голова шла кругом. Другая записка известила Н. Н. о перемене места их с Асей встречи. Придя в назначенное место, он увидел хозяйку, фрау Луизе, которая и провела его в комнату, где ожидала Ася.
Ася дрожала. Н. Н. обнял её, но тут же вспомнил о Гагине и стал обвинять Асю в том, что она все рассказала брату. Ася слушала его речи и вдруг зарыдала. Н. Н. растерялся, а она бросилась к двери и исчезла.
Н. Н. метался по городу в поисках Аси. Его грызла досада на себя. Подумав, он направился к дому Гагиных. Навстречу ему вышел Гагин, обеспокоенный тем, что Аси все нет. Н. Н. искал Асю по всему городу, он сто раз повторял, что любит её, но нигде не мог её найти. Однако, подойдя к дому Гагиных, он увидел свет в Асиной комнате и успокоился. Он принял твердое решение - завтра идти и просить Асиной руки. Н. Н. был снова счастлив.
На другой день Н. Н. увидел у дома служанку, которая сказала, что хозяева уехали, и передала ему записку Гагина, где тот писал, что убежден в необходимости разлуки. Когда Н. Н. шел мимо дома фрау Луизе, она передала ему записку от Аси, где та писала, что если бы Н. Н. сказал одно слово - она бы осталась. Но, видно, так лучше...
Н. Н. всюду искал Гагиных, но не нашел. Он знал многих женщин, но чувство, разбуженное в нем Асей, не повторилось больше никогда. Тоска по ней осталась у Н. Н. на всю жизнь.
Н. Н., немолодой светский человек, вспоминает историю, которая приключилась, когда ему было лет двадцать пять. Н. Н. тогда путешествовал без цели и без плана и на пути своём остановился в тихом немецком городке N. Однажды Н. Н., придя на студенческую вечеринку, познакомился в толпе с двумя русскими - молодым художником, назвавшимся Гагиным, и его сестрой Анной, которую Гагин называл Асей. Н. Н. избегал русских за границей, но новый знакомый ему понравился сразу. Гагин пригласил Н. Н. к себе домой, на квартиру, в которой они с сестрою остановились. Н. Н. был очарован своими новыми друзьями. Ася сначала дичилась Н. Н., но скоро уже сама заговаривала с ним. Наступил вечер, пришла пора ехать домой. Уезжая от Гагиных, Н. Н. почувствовал себя счастливым.
Прошло много дней. Шалости Аси были разнообразны, каждый день она представлялась новой, другой - то благовоспитанной барышней, то шаловливым ребёнком, то простенькой девочкой. Н. Н. регулярно навещал Гагиных. Какое-то время спустя Ася перестала шалить, выглядела огорчённой, избегала Н. Н. Гагин обращался с ней ласково-снисходительно, а в Н. Н. крепло подозрение, что Гагин - не брат Аси. Странный случай подтвердил его подозрения. Однажды Н. Н. случайно подслушал разговор Гагиных, в котором Ася говорила Гагину, что любит его и никого другого не хочет любить. Н. Н. было очень горько.
Несколько следующих дней Н. Н. провёл на природе, избегая Гагиных. Но через несколько дней он нашёл дома записку от Гагина, который просил его прийти. Гагин встретил Н. Н. по-приятельски, но Ася, увидев гостя, расхохоталась и убежала. Тогда Гагин рассказал другу историю своей сестры.
Родители Гагина жили в своей деревне. После смерти матери Гагина его отец воспитывал сына сам. Но однажды приехал дядя Гагина, который решил, что мальчик должен учиться в Петербурге. Отец противился, но уступил, и Гагин поступил в школу, а затем в гвардейский полк. Гагин часто приезжал и однажды, уже лет в двадцать, увидел в своём доме маленькую девочку Асю, но не обратил на неё никакого внимания, услышав от отца, что она сирота и взята им «на прокормление».
Гагин долго не был у отца и лишь получал от него письма, как вдруг однажды пришло известие о его смертельной болезни. Гагин приехал и застал отца умирающим. Тот завещал сыну заботиться о своей дочери, сестре Гагина - Асе. Скоро отец умер, а слуга рассказал Гагину, что Ася - дочь отца Гагина и горничной Татьяны. Отец Гагина очень привязался к Татьяне и даже хотел на ней жениться, но Татьяна не считала себя барыней и жила у своей сестры вместе с Асей. Когда Асе было девять лет, она лишилась матери. Отец взял её в дом и воспитывал сам. Она стыдилась своего происхождения и поначалу боялась Гагина, но потом его полюбила. Тот тоже к ней привязался, привёз её в Петербург и, как ему ни было горько это делать, отдал в пансион. Там у неё не было подруг, барышни её не любили, но теперь ей семнадцать, она закончила учиться, и они вместе поехали за границу. И вот... она шалит и дурачится по-прежнему...
После рассказа Гагина Н. Н. стало легко. Ася, встретившая их в комнате, внезапно попросила Гагина сыграть им вальс, и Н. Н. и Ася долго танцевали. Ася вальсировала прекрасно, и Н. Н. долго потом вспоминал этот танец.
Весь следующий день Гагин, Н. Н. и Ася были вместе и веселились, как дети, но через день Ася была бледна, она сказала, что думает о своей смерти. Все, кроме Гагина, были грустны.
Однажды Н. Н. принесли записку от Аси, в которой она просила его прийти. Скоро к Н. Н. пришёл Гагин и сказал, что Ася влюблена в Н. Н. Вчера весь вечер её била лихорадка, она ничего не ела, плакала и призналась, что любит Н. Н. Она желает уехать...
Н. Н. рассказал другу о записке, которую прислала ему Ася. Гагин понимал, что его друг не женится на Асе, поэтому они договорились, что Н. Н. честно с ней объяснится, а Гагин будет сидеть дома и не подавать виду, что знает о записке.
Гагин ушёл, а у Н. Н. голова шла кругом. Другая записка известила Н. Н. о перемене места их с Асей встречи. Придя в назначенное место, он увидел хозяйку, фрау Луизе, которая и провела его в комнату, где ожидала Ася.
Ася дрожала. Н. Н. обнял её, но тут же вспомнил о Гагине и стал обвинять Асю в том, что она все рассказала брату. Ася слушала его речи и вдруг зарыдала. Н. Н. растерялся, а она бросилась к двери и исчезла.
Н. Н. метался по городу в поисках Аси. Его грызла досада на себя. Подумав, он направился к дому Гагиных. Навстречу ему вышел Гагин, обеспокоенный тем, что Аси все нет. Н. Н. искал Асю по всему городу, он сто раз повторял, что любит её, но нигде не мог её найти. Однако, подойдя к дому Гагиных, он увидел свет в Асиной комнате и успокоился. Он принял твёрдое решение - завтра идти и просить Асиной руки. Н. Н. был снова счастлив.
На другой день Н. Н. увидел у дома служанку, которая сказала, что хозяева уехали, и передала ему записку Гагина, где тот писал, что убеждён в необходимости разлуки. Когда Н. Н. шёл мимо дома фрау Луизе, она передала ему записку от Аси, где та писала, что если бы Н. Н. сказал одно слово - она бы осталась. Но, видно, так лучше...
Н. Н. всюду искал Гагиных, но не нашёл. Он знал многих женщин, но чувство, разбуженное в нем Асей, не повторилось больше никогда. Тоска по ней осталась у Н. Н. на всю жизнь.
Вы прочитали краткое содержание повести Ася. Предлагаем вам также повестить раздел нашего сайта Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями дргуих популярных писателей.
Мне было тогда лет двадцать пять, – начал Н.Н., – дела давно минувших дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не для того, чтобы «кончить мое воспитание», как говаривалось тогда, а просто мне захотелось посмотреть на мир божий. Я был здоров, молод, весел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись – я жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это‑то и есть хлеб насущный; а придет время – и хлебца напросишься. Но толковать об этом не для чего.
Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица – именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон‑лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском «Грюне Гевёлбе». Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала. Зато лица, живые, человеческие лица – речи людей, их движения, смех – вот без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и отрадно; мне было весело идти, куда шли другие, кричать, когда другие кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня забавляло наблюдать людей… да я даже не наблюдал их – я их рассматривал с каким‑то радостным и ненасытным любопытством. Но я опять сбиваюсь в сторону.
Итак, лет двадцать тому назад я проживал в немецком небольшом городке З., на левом берегу Рейна. Я искал уединения: я только что был поражен в сердце одной молодой вдовой, с которой познакомился на водах. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всеми – и со мною грешным, – сперва даже поощряла меня, а потом жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на некоторое время печали и одиночеству – чем молодость не тешится! – и поселился в З.
Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, – а главное, своим хорошим вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солнца (дело было в июне), прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили приятным голоском: «Guten Abend!» – а некоторые из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из‑за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах. Я любил бродить тогда по городу; луна, казалось, пристально глядела на него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из‑за каменных оград; что‑то пробегало в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово: «Гретхен» – не то восклицание, не то вопрос – так и просилось на уста.
Городок З. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на величавую реку и, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове, просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противоположном берегу находился городок Л., немного побольше того, в котором я поселился. Однажды вечером сидел я на своей любимой скамье и глядел то на реку, то на небо, то на виноградники. Передо мною белоголовые мальчишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой насмоленным брюхом кверху. Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся парусах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть‑чуть вспухая и урча. Вдруг донеслись до меня звуки музыки: я прислушался. В городе Л. играли вальс; контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.
– Что это? – спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жилете, синих чулках и башмаках с пряжками.
– Это, – отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей трубки из одного угла губ в другой, – студенты приехали из Б. на коммерш.
«А посмотрю‑ка я на этот коммерш, – подумал я, – кстати же я в Л. не бывал». Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.
Может быть, не всякий знает, что такое коммерш. Это особенного рода торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства (Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установленный костюм немецких студентов: венгерки, большие сапоги и маленькие шапочки с околышами известных цветов. Собираются студенты обыкновенно к обеду под председательством сениора, то есть старшины, – и пируют до утра, пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров; иногда они нанимают оркестр.
Такой точно коммерш происходил в г. Л. перед небольшой гостиницей под вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками; огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плюща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пивом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много народа: добрые граждане городка Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих гостей. Я тоже вмешался в толпу зрителей. Мне было весело смотреть на лица студентов; их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодости, горящие взгляды, смех без причины – лучший смех на свете – все это радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед – куда бы то ни было, лишь бы вперед, – это добродушное раздолье меня трогало и поджигало. «Уж не пойти ли к ним?» – спрашивал я себя…
– Ася, довольно тебе? – вдруг произнес за мною мужской голос по‑русски.
– Подождем еще, – отвечал другой, женский голос на том же языке.
Я быстро обернулся… Взор мой упал на красивого молодого человека в фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого роста, в соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.
– Вы русские? – сорвалось у меня невольно с языка.
Молодой человек улыбнулся и промолвил:
– Да, русские.
– Я никак не ожидал…. в таком захолустье, – начал было я.
– И мы не ожидали, – перебил он меня, – что ж? тем лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя… – он запнулся на мгновенье, – моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?
Я назвал себя, и мы разговорились. Я узнал, что Гагин, путешествуя, так же как я, для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в городок Л. да и застрял в нем. Правду сказать, я неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по их походке, покрою платья, а главное, по выражению их лица. Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожности и робости… Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал… «Батюшки мои! не соврал ли я, не смеются ли надо мною», – казалось, говорил этот уторопленный взгляд… Проходило мгновенье – и снова восстановлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем. Да, я избегал русских, но Гагин мне понравился тотчас. Есть на свете такие счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точно они греют вас или гладят. У Гагина было именно такое лицо, милое, ласковое, с большими мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами. Говорил он так, что, даже не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улыбается.
Девушка, которую он назвал своей сестрою, с первого взгляда показалась мне очень миловидной. Было что‑то свое, особенное, в складе ее смугловатого, круглого лица, с небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными, светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.
– Хотите вы зайти к нам? – сказал мне Гагин, – кажется, довольно мы насмотрелись на немцев. Наши бы, правда, стекла разбили и поломали стулья, но эти уж больно скромны. Как ты думаешь, Ася, пойти нам домой?
Девушка утвердительно качнула головой.
– Мы живем за городом, – продолжал Гагин, – в винограднике, в одиноком домишке, высоко. У нас славно, посмотрите. Хозяйка обещала приготовить нам кислого молока. Теперь же скоро стемнеет, и вам лучше будет переезжать Рейн при луне.
Мы отправились. Чрез низкие ворота города (старинная стена из булыжника окружала его со всех сторон, даже бойницы не все еще обрушились) мы вышли в поле и, пройдя шагов сто вдоль каменной ограды, остановились перед узенькой калиткой. Гагин отворил ее и повел нас в гору по крутой тропинке. С обеих сторон, на уступах, рос виноград; солнце только что село, и алый тонкий свет лежал на зеленых лозах, на высоких тычинках, на сухой земле, усеянной сплошь крупным и мелким плитняком, и на белой стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя светлыми окошками, стоявшего на самом верху горы, по которой мы взбирались.
– Вот и наше жилище! – воскликнул Гагин, как только мы стали приближаться к домику, – а вот и хозяйка несет молоко. Guten Abend, Madame!.. Мы сейчас примемся за еду; но прежде, – прибавил он, – оглянитесь… каков вид?
Вид был точно чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами; в одном месте он горел багряным золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.
– Отличную вы выбрали квартиру, – промолвил я.
– Это Ася ее нашла, – отвечал Гагин, – ну‑ка, Ася, – продолжал он, – распоряжайся. Вели все сюда подать. Мы станем ужинать на воздухе. Тут музыка слышнее. Заметили ли вы, – прибавил он, обратясь ко мне, – вблизи иной вальс никуда не годится – пошлые, грубые звуки, – а в отдаленье, чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.
Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы позвольте мне ее так называть) – Ася отправилась в дом и скоро вернулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, тарелками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагин сказал ей:
– Ася, полно ежиться! он не кусается.
Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я не видал существа более подвижного. Ни одно мгновенье она не сидела смирно; вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен.
Мы проболтали часа два. День давно погас, и вечер, сперва весь огнистый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливался в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как воздух, окружавший нас. Гагин велел принести бутылку рейнвейна; мы ее распили не спеша. Музыка по‑прежнему долетала до нас, звуки ее казались слаще и нежнее; огни зажглись в городе и над рекою. Ася вдруг опустила голову, так что кудри ей на глаза упали, замолкла и вздохнула, а потом сказала нам, что хочет спать, и ушла в дом; я, однако, видел, как она, не зажигая свечи, долго стояла за нераскрытым окном. Наконец луна встала и заиграла по Рейну; все осветилось, потемнело, изменилось, даже вино в наших граненых стаканах заблестело таинственным блеском. Ветер упал, точно крылья сложил, и замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли.
– Пора! – воскликнул я, – а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.
– Пора, – повторил Гагин.
Мы пошли вниз по тропинке. Камни вдруг посыпались за нами: это Ася нас догоняла.
– Ты разве не спишь? – спросил ее брат, но она, не ответив ему ни слова, пробежала мимо.
Последние умиравшие плошки, зажженные студентами в саду гостиницы, освещали снизу листья деревьев, что придавало им праздничный и фантастический вид. Мы нашли Асю у берега: она разговаривала с перевозчиком. Я прыгнул в лодку и простился с новыми моими друзьями. Гагин обещал навестить меня на следующий день; я пожал его руку и протянул свою Асе; но она только посмотрела на меня и покачала головой. Лодка отчалила и понеслась по быстрой реке. Перевозчик, бодрый старик, с напряжением погружал весла в темную воду.
– Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, – закричала мне Ася.
Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны.
– До завтра, – проговорил за нею Гагин.
Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на противоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом через всю реку. Словно на прощание примчались звуки старинного ланнеровского вальса. Гагин был прав: я почувствовал, что все струны сердца моего задрожали в ответ на те заискивающие напевы. Я отправился домой через потемневшие поля, медленно вдыхая пахучий воздух, и пришел в свою комнатку весь разнеженный сладостным томлением беспредметных и бесконечных ожиданий. Я чувствовал себя счастливым… Но отчего я был счастлив? Я ничего не желал, я ни о чем не думал… Я был счастлив.
Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств, я нырнул в постель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что в течение вечера я ни разу не вспомнил о моей жестокой красавице… «Что же это значит? – спросил я самого себя. – Разве я не влюблен?» Но, задав себе этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.
На другое утро (я уже проснулся, но еще не вставал) стук палки раздался у меня под окном, и голос, который я тотчас признал за голос Гагина, запел:
Ты спишь ли? Гитарой
Тебя разбужу…
Я поспешил ему отворить дверь.
– Здравствуйте, – сказал Гагин, входя, – я вас раненько потревожил, но посмотрите, какое утро. Свежесть, роса, жаворонки поют…
С своими курчавыми блестящими волосами, открытой шеей и розовыми щеками он сам был свеж, как утро.
Я оделся; мы вышли в садик, сели на лавочку, велели подать себе кофе и принялись беседовать. Гагин сообщил мне свои планы на будущее: владея порядочным состоянием и ни от кого не завися, он хотел посвятить себя живописи и только сожалел о том, что поздно хватился за ум и много времени потратил по‑пустому; я также упомянул о моих предположениях, да, кстати, поверил ему тайну моей несчастной любви. Он выслушал меня с снисхождением, но, сколько я мог заметить, сильного сочувствия к моей страсти я в нем не возбудил. Вздохнувши вслед за мной раза два из вежливости, Гагин предложил мне пойти к нему посмотреть его этюды. Я тотчас согласился.
Мы не застали Асю. Она, по словам хозяйки, отправилась на «развалину». Верстах в двух от города Л. находились остатки феодального замка. Гагин раскрыл мне все свои картоны. В его этюдах было много жизни и правды, что‑то свободное и широкое; но ни один из них не был окончен, и рисунок показался мне небрежен и неверен. Я откровенно высказал ему мое мнение.
– Да, да, – подхватил он со вздохом, – вы правы; все это очень плохо и незрело, что делать! Не учился я как следует, да и проклятая славянская распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе, так и паришь орлом: землю, кажется, сдвинул бы с места – а в исполнении тотчас слабеешь и устаешь.
Я начал было ободрять его, но он махнул рукой и, собравши картоны в охапку, бросил их на диван.
– Коли хватит терпенья, из меня выйдет что‑нибудь, – промолвил он сквозь зубы, – не хватит, останусь недорослем из дворян. Пойдемте‑ка лучше Асю отыскивать.
Мы пошли.
Дорога к развалине вилась по скату узкой лесистой долины; на дне ее бежал ручей и шумно прядал через камни, как бы торопясь слиться с великой рекой, спокойно сиявшей за темной гранью круто рассеченных горных гребней. Гагин обратил мое внимание на некоторые счастливо освещенные места; в словах его слышался если не живописец, то уж наверное художник. Скоро показалась развалина. На самой вершине голой скалы возвышалась четырехугольная башня, вся черная, еще крепкая, но словно разрубленная продольной трещиной. Мшистые стены примыкали к башне; кой‑где лепился плющ; искривленные деревца свешивались с седых бойниц и рухнувших сводов. Каменистая тропинка вела к уцелевшим воротам. Мы уже подходили к ним, как вдруг впереди нас мелькнула женская фигура, быстро перебежала по груде обломков и поместилась на уступе стены, прямо над пропастью.
– А ведь это Ася! – воскликнул Гагин, – экая сумасшедшая!
Мы вошли в ворота и очутились на небольшом дворике, до половины заросшем дикими яблонями и крапивой. На уступе сидела, точно, Ася. Она повернулась к нам лицом и засмеялась, но не тронулась с места. Гагин погрозил ей пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.
– Полноте, – сказал мне шепотом Гагин, – не дразните ее; вы ее не знаете: она, пожалуй, еще на башню взберется. А вот вы лучше подивитесь смышлености здешних жителей.
Я оглянулся. В уголке, приютившись в крошечном деревянном балаганчике, старушка вязала чулок и косилась на нас чрез очки. Она продавала туристам пиво, пряники и зельтерскую воду. Мы уместились на лавочке и принялись пить из тяжелых оловянных кружек довольно холодное пиво. Ася продолжала сидеть неподвижно, подобрав под себя ноги и закутав голову кисейным шарфом; стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался на ясном небе; но я с неприязненным чувством посматривал на нее. Уже накануне заметил я в ней что‑то напряженное, не совсем естественное… «Она хочет удивить нас, – думал я, – к чему это? Что за детская выходка?» Словно угадавши мои мысли, она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный взгляд, засмеялась опять, в два прыжка соскочила со стены и, подойдя к старушке, попросила у ней стакан воды.
– Ты думаешь, я хочу пить? – промолвила она, обратившись к брату, – нет; тут есть цветы на стенах, которые непременно полить надо.
Гагин ничего не отвечал ей; а она, с стаканом в руке, пустилась карабкаться по развалинам, изредка останавливаясь, наклоняясь и с забавной важностью роняя несколько капель воды, ярко блестевших на солнце. Ее движенья были очень милы, но мне по‑прежнему было досадно на нее, хотя я невольно любовался ее легкостью и ловкостью. На одном опасном месте она нарочно вскрикнула и потом захохотала… Мне стало еще досаднее.
– Да она как коза лазит, – пробормотала себе под нос старушка, оторвавшись на мгновенье от своего чулка.
Наконец, Ася опорожнила весь свой стакан и, шаловливо покачиваясь, возвратилась к нам. Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза.
«Вы находите мое поведение неприличным, – казалось, говорило ее лицо, – все равно: я знаю, вы мной любуетесь».
– Искусно, Ася, искусно, – промолвил Гагин вполголоса.
Она вдруг как будто застыдилась, опустила свои длинные ресницы и скромно подсела к нам, как виноватая. Я тут в первый раз хорошенько рассмотрел ее лицо, самое изменчивое лицо, какое я только видел. Несколько мгновений спустя оно уже все побледнело и приняло сосредоточенное, почти печальное выражение; самые черты ее мне показались больше, строже, проще. Она вся затихла. Мы обошли развалину кругом (Ася шла за нами следом) и полюбовались видами. Между тем час обеда приближался. Расплачиваясь со старушкой, Гагин спросил еще кружку пива и, обернувшись ко мне, воскликнул с лукавой ужимкой:
– За здоровье дамы вашего сердца!
– А разве у него, – разве у вас есть такая дама? – спросила вдруг Ася.
– Да у кого же ее нет? – возразил Гагин.
Ася задумалась на мгновенье; ее лицо опять изменилось, опять появилась на нем вызывающая, почти дерзкая усмешка.
На возвратном пути она пуще хохотала и шалила. Она сломала длинную ветку, положила ее к себе на плечо, как ружье, повязала себе голову шарфом. Помнится, нам встретилась многочисленная семья белокурых и чопорных англичан; все они, словно по команде, с холодным изумлением проводили Асю своими стеклянными глазами, а она, как бы им назло, громко запела. Воротясь домой, она тотчас ушла к себе в комнату и появилась только к самому обеду, одетая в лучшее свое платье, тщательно причесанная, перетянутая и в перчатках. За столом она держалась очень чинно, почти чопорно, едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки. Ей явно хотелось разыграть передо мною новую роль – роль приличной и благовоспитанной барышни. Гагин не мешал ей: заметно было, что он привык потакать ей во всем. Он только по временам добродушно взглядывал на меня и слегка пожимал плечом, как бы желая сказать: «Она ребенок; будьте снисходительны». Как только кончился обед, Ася встала, сделала нам книксен и, надевая шляпу, спросила Гагина: можно ли ей пойти к фрау Луизе?
– Давно ли ты стала спрашиваться? – отвечал он с своей неизменной, на этот раз несколько смущенной улыбкой, – разве тебе скучно с нами?
– Нет, но я вчера еще обещала фрау Луизе побывать у ней; притом же я думала, вам будет лучше вдвоем: господин Н. (она указала на меня) что‑нибудь еще тебе расскажет.
Она ушла.
– Фрау Луизе, – начал Гагин, стараясь избегать моего взора, – вдова бывшего здешнего бургомистра, добрая, впрочем пустая старушка. Она очень полюбила Асю. У Аси страсть знакомиться с людьми круга низшего; я заметил: причиною этому всегда бывает гордость. Она у меня порядком избалована, как видите, – прибавил он, помолчав немного, – да что прикажете делать? Взыскивать я ни с кого не умею, а с нее и подавно. Я обязан быть снисходительным с нею.
Я промолчал. Гагин переменил разговор. Чем больше я узнавал его, тем сильнее я к нему привязывался. Я скоро его понял. Это была прямо русская душа, правдивая, честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без цепкости и внутреннего жара. Молодость не кипела в нем ключом; она светилась тихим светом. Он был очень мил и умен, но я не мог себе представить, что с ним станется, как только он возмужает. Быть художником… Без горького, постоянного труда не бывает художников… а трудиться, думал я, глядя на его мягкие черты, слушая его неспешную речь, – нет! трудиться ты не будешь, сжаться ты не сумеешь. Но не полюбить его не было возможности: сердце так и влеклось к нему. Часа четыре провели мы вдвоем, то сидя на диване, то медленно расхаживая перед домом; и в эти четыре часа сошлись окончательно.
Солнце село, и мне уже пора было идти домой. Ася все еще не возвращалась.
– Экая она у меня вольница! – промолвил Гагин. – Хотите, я пойду провожать вас? Мы по пути завернем к фрау Луизе; я спрошу, там ли она? Крюк не велик.
Мы спустились в город и, свернувши в узкий, кривой переулочек, остановились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй этаж выступал на улицу больше первого, третий и четвертый еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом на чердаке казался огромной, сгорбленной птицей.
– Ася! – крикнул Гагин, – ты здесь?
Освещенное окошко в третьем этаже стукнуло и отворилось, и мы увидали темную головку Аси. Из‑за нее выглядывало беззубое и подслеповатое лицо старой немки.
– Я здесь, – проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу, – мне здесь хорошо. На тебе, возьми, – прибавила она, бросая Гагину ветку гераниума, – вообрази, что я дама твоего сердца.
Фрау Луизе засмеялась.
– Н. уходит, – возразил Гагин, – он хочет с тобой проститься.
– Будто? – промолвила Ася, – в таком случае дай ему мою ветку, а я сейчас вернусь.
Она захлопнула окно и, кажется, поцеловала фрау Луизе. Гагин протянул мне молча ветку. Я молча положил ее в карман, дошел до перевоза и перебрался на другую сторону.
Помнится, я шел домой, ни о чем не размышляя, но с странной тяжестью на сердце, как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии редкий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли. Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страстную тоску по ней. Мне захотелось дышать русским воздухом, ходить по русской земле. «Что я здесь делаю, зачем таскаюсь я в чужой стороне, между чужими?» – воскликнул я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущал на сердце, разрешилась внезапно в горькое и жгучее волнение. Я пришел домой совсем в другом настроении духа, чем накануне. Я чувствовал себя почти рассерженным и долго не мог успокоиться. Непонятная мне самому досада меня разбирала. Наконец, я сел и, вспомнив о своей коварной вдове (официальным воспоминанием об этой даме заключался каждый мой день), достал одну из ее записок. Но я даже не раскрыл ее; мысли мои тотчас приняли иное направление. Я начал думать… думать об Асе. Мне пришло в голову, что Гагин в течение разговора намекнул мне на какие‑то затруднения, препятствующие его возвращению в Россию… «Полно, сестра ли она его?» – произнес я громко.
Я разделся, лег и старался заснуть; но час спустя я опять сидел в постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой «капризной девочке с натянутым смехом…» «Она сложена, как маленькая рафаэлевская Галатея в Фарнезине, – шептал я, – да; и она ему не сестра…»
А записка вдовы преспокойно лежала на полу, белея в лучах луны.
На следующее утро я опять пошел в Л. Я уверял себя, что мне хочется повидаться с Гагиным, но втайне меня тянуло посмотреть, что станет делать Ася, так же ли она будет «чудить», как накануне. Я застал обоих в гостиной, и, странное дело! – оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о России, – Ася показалась мне совершенно русской девушкой, да, простою девушкой, чуть не горничной. На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала за уши и сидела, не шевелясь, у окна да шила в пяльцах, скромно, тихо, точно она век свой ничем другим не занималась. Она почти ничего не говорила, спокойно посматривала на свою работу, и черты ее приняли такое незначительное, будничное выражение, что мне невольно вспомнились наши доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она принялась напевать вполголоса «Матушку, голубушку». Я глядел на ее желтоватое, угасшее личико, вспоминал о вчерашних мечтаниях, и жаль мне было чего‑то. Погода была чудесная. Гагин объявил нам, что пойдет сегодня рисовать этюд с натуры; я спросил его, позволит ли он мне провожать его, не помешаю ли я ему?
– Напротив, – возразил он, – вы мне можете хороший совет дать.
Он надел круглую шляпу а la Van Dyck, блузу, взял картон под мышку и отправился; я поплелся вслед за ним. Ася осталась дома. Гагин, уходя, просил ее позаботиться о том, чтобы суп был не слишком жидок. Ася обещалась побывать на кухне. Гагин добрался до знакомой уже мне долины, присел на камень и начал срисовывать старый дуплистый дуб с раскидистыми сучьями. Я лег на траву и достал книжку; но я и двух страниц не прочел, а он только бумагу измарал; мы все больше рассуждали и, сколько я могу судить, довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно работать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно значение художника в наш век. Гагин, наконец, решил, что он «сегодня не в ударе», лег рядом со мною, и уж тут свободно потекли молодые наши речи, то горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные речи, в которых так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досыта и наполнившись чувством удовлетворения, словно мы что‑то сделали, успели в чем‑то, вернулись мы домой. Я нашел Асю точно такою же, какою я ее оставил; как я ни старался наблюдать за нею – ни тени кокетства, ни признака намеренно принятой роли я в ней не заметил; на этот раз не было возможности упрекнуть ее в неестественности.
– А‑га! – говорил Гагин, – пост и покаяние на себя наложила.
К вечеру она несколько раз непритворно зевнула и рано ушла к себе. Я сам скоро простился с Гагиным и, возвратившись домой, не мечтал уже ни о чем: этот день прошел в трезвых ощущениях. Помнится, однако, ложась спать, я невольно промолвил вслух:
– Что за хамелеон эта девушка! – и, подумав немного, прибавил: – А все‑таки она ему не сестра.
Прошли целые две недели. Я каждый день посещал Гагиных. Ася словно избегала меня, но уже не позволяла себе ни одной из тех шалостей, которые так удивили меня в первые два дня нашего знакомства. Она казалась втайне огорченной или смущенной; она и смеялась меньше. Я с любопытством наблюдал за ней.
Она довольно хорошо говорила по‑французски и по‑немецки; но по всему было заметно, что она с детства не была в женских руках и воспитание получила странное, необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием самого Гагина. От него, несмотря на его шляпу а la Van Dyck и блузу, так и веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а она не походила на барышню; во всех ее движениях было что‑то неспокойное: этот дичок недавно был привит, это вино еще бродило. По природе стыдливая и робкая, она досадовала на свою застенчивость и с досады насильственно старалась быть развязной и смелой, что ей не всегда удавалось. Я несколько раз заговаривал с ней об ее жизни в России, об ее прошедшем: она неохотно отвечала на мои расспросы; я узнал, однако, что до отъезда за границу она долго жила в деревне. Я застал ее раз за книгой, одну. Опершись головой на обе руки и запустив пальцы глубоко в волосы, она пожирала глазами строки.
– Браво! – сказал я, подойдя к ней, – как вы прилежны!
Она приподняла голову, важно и строго посмотрела на меня.
– Вы думаете, я только смеяться умею, – промолвила она и хотела удалиться…
Я взглянул на заглавие книги: это был какой‑то французский роман.
– Однако я ваш выбор похвалить не могу, – заметил я.
В тот же день, вечером, я читал Гагину «Германа и Доротею». Ася сперва все только шныряла мимо нас, потом вдруг остановилась, приникла ухом, тихонько подсела ко мне и прослушала чтение до конца. На следующий день я опять не узнал ее, пока не догадался, что ей вдруг вошло в голову: быть домовитой и степенной, как Доротея. Словом, она являлась мне полузагадочным существом. Самолюбивая до крайности, она привлекала меня, даже когда я сердился на нее. В одном только я более и более убеждался, а именно в том, что она не сестра Гагина. Он обходился с нею не по‑братски: слишком ласково, слишком снисходительно и в то же время несколько принужденно.
Странный случай, по‑видимому, подтвердил мои подозрения.
Однажды вечером, подходя к винограднику, где жили Гагины, я нашел калитку запертою. Недолго думавши добрался я до одного обрушенного места в ограде, уже прежде замеченного мною, и перескочил через нее. Недалеко от этого места, в стороне от дорожки, находилась небольшая беседка из акаций; я поравнялся с нею и уже прошел было мимо… вдруг меня поразил голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносивший следующие слова:
– Нет, я никого не хочу любить, кроме тебя, нет, нет, одного тебя я хочу любить – и навсегда.
– Полно, Ася, успокойся, – говорил Гагин, – ты знаешь, я тебе верю.
– Тебя, тебя одного, – повторила она, бросилась ему на шею и с судорожными рыданиями начала целовать его и прижиматься к его груди.
– Полно, полно, – твердил он, слегка проводя рукой по ее волосам.
Несколько мгновений остался я неподвижным… Вдруг я встрепенулся. «Подойти к ним?.. Ни за что!» – сверкнуло у меня в голове. Быстрыми шагами вернулся я к ограде, перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом пустился домой. Я улыбался, потирал руки, удивлялся случаю, внезапно подтвердившему мои догадки (я ни на одно мгновенье не усомнился в их справедливости), а между тем на сердце у меня было очень горько. «Однако, – думал я, – умеют же они притворяться! Но к чему? Что за охота меня морочить? Не ожидал я этого от него… И что за чувствительное объяснение?»
Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку за спину и, объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи, отправился пешком в горы, вверх по течению реки, на которой лежит городок З. Эти горы, отрасли хребта, называемого Собачьей спиной (Hundsrück), очень любопытны в геологическом отношении; в особенности замечательны они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геологических наблюдений. Я не отдавал себе отчета в том, что во мне происходило; одно чувство было мне ясно: нежелание видеться с Гагиными. Я уверял себя, что единственной причиной моего внезапного нерасположения к ним была досада на их лукавство. Кто их принуждал выдавать себя за родственников? Впрочем, я старался о них не думать; бродил не спеша по горам и долинам, засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя с хозяевами и гостями, или ложился на плоский согретый камень и смотрел, как плыли облака, благо погода стояла удивительная. В таких занятиях я провел три дня, и не без удовольствия, – хотя на сердце у меня щемило по временам. Настроение моих мыслей приходилось как раз под стать спокойной природе того края.
Я отдал себя всего тихой игре случайности, набегавшим впечатлениям: неторопливо сменяясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, одно общее чувство, в котором слилось все, что я видел, ощутил, слышал в эти три дня, – все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, немолчная болтовня светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне, не слишком смелые очертания гор, хмурые скалы, чистенькие деревеньки с почтенными старыми церквами и деревьями, аисты в лугах, уютные мельницы с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадьми, а иногда коровами, молодые длинноволосые странники по чистым дорогам, обсаженным яблонями и грушами…
Даже и теперь мне приятно вспоминать мои тогдашние впечатления. Привет тебе, скромный уголок германской земли, с твоим незатейливым довольством, с повсеместными следами прилежных рук, терпеливой, хотя неспешной работы… Привет тебе и мир!
Я пришел домой к самому концу третьего дня. Я забыл сказать, что с досады на Гагиных я попытался воскресить в себе образ жестокосердой вдовы; но мои усилия остались тщетны. Помнится, когда я принялся мечтать о ней, я увидел перед собою крестьянскую девочку лет пяти, с круглым личиком, с невинно выпученными глазенками. Она так детски‑простодушно смотрела на меня… Мне стало стыдно ее чистого взора, я не хотел лгать в ее присутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с моим прежним предметом.
Дома я нашел записку от Гагина. Он удивлялся неожиданности моего решения, пенял мне, зачем я не взял его с собою, и просил прийти к ним, как только я вернусь. Я с неудовольствием прочел эту записку, но на другой же день отправился в Л.
Гагин встретил меня по‑приятельски, осыпал меня ласковыми упреками; но Ася, точно нарочно, как только увидала меня, расхохоталась без всякого повода и, по своей привычке, тотчас убежала. Гагин смутился, пробормотал ей вслед, что она сумасшедшая, попросил меня извинить ее. Признаюсь, мне стало очень досадно на Асю; уж и без того мне было не по себе, а тут опять этот неестественный смех, эти странные ужимки. Я, однако, показал вид, будто ничего не заметил, и сообщил Гагину подробности моего небольшого путешествия. Он рассказал мне, что делал в мое отсутствие. Но речи наши не клеились; Ася входила в комнатку и убегала снова; я объявил, наконец, что у меня есть спешная работа и что мне пора вернуться домой. Гагин сперва меня удерживал, потом, посмотрев на меня пристально, вызвался провожать меня. В передней Ася вдруг подошла ко мне и протянула мне руку; я слегка пожал ее пальцы и едва поклонился ей. Мы вместе с Гагиным переправились через Рейн и, проходя мимо любимого моего ясеня с статуйкой мадонны, присели на скамью, чтобы полюбоваться видом. Замечательный разговор произошел тут между нами.
Сперва мы перекинулись немногими словами, потом замолкли, глядя на светлую реку.
– Скажите, – начал вдруг Гагин, с своей обычной улыбкой, – какого вы мнения об Асе? Не правда ли, она должна казаться вам немного странной?
– Да, – ответил я не без некоторого недоумения. Я не ожидал, что он заговорит о ней.
– Ее надо хорошенько узнать, чтобы о ней судить, – промолвил он, – у ней сердце очень доброе, но голова бедовая. Трудно с нею ладить. Впрочем, ее нельзя винить, и если б вы знали ее историю…
– Ее историю?.. – перебил я, – разве она не ваша…
Гагин взглянул на меня.
– Уж не думаете ли вы, что она не сестра мне?.. Нет, – продолжал он, не обращая внимания на мое замешательство, – она точно мне сестра, она дочь моего отца. Выслушайте меня. Я чувствую к вам доверие и расскажу вам все.
Отец мой был человек весьма добрый, умный, образованный – и несчастливый. Судьба обошлась с ним не хуже, чем со многими другими; но он и первого удара ее не вынес. Он женился рано, по любви; жена его, моя мать, умерла очень скоро; я остался после нее шести месяцев. Отец увез меня в деревню и целые двенадцать лет не выезжал никуда. Он сам занимался моим воспитанием и никогда бы со мной не расстался, если б брат его, мой родной дядя, не заехал к нам в деревню. Дядя этот жил постоянно в Петербурге и занимал довольно важное место. Он уговорил отца отдать меня к нему на руки, так как отец ни за что не соглашался покинуть деревню. Дядя представил ему, что мальчику моих лет вредно жить в совершенном уединении, что с таким вечно унылым и молчаливым наставником, каков был мой отец, я непременно отстану от моих сверстников, да и самый нрав мой легко может испортиться. Отец долго противился увещаниям своего брата, однако уступил, наконец. Я плакал, расставаясь с отцом; я любил его, хотя никогда не видал улыбки на лице его… но, попавши в Петербург, скоро позабыл наше темное и невеселое гнездо. Я поступил в юнкерскую школу, а из школы перешел в гвардейский полк. Каждый год приезжал я в деревню на несколько недель и с каждым годом находил отца моего все более и более грустным, в себя углубленным, задумчивым до робости. Он каждый день ходил в церковь и почти разучился говорить. В одно из моих посещений (мне уже было лет двадцать с лишком) я в первый раз увидал у нас в доме худенькую черноглазую девочку лет десяти – Асю. Отец сказал, что она сирота и взята им на прокормление – он именно так выразился. Я не обратил особенного внимания на нее; она была дика, проворна и молчалива, как зверек, и как только я входил в любимую комнату моего отца, огромную и мрачную комнату, где скончалась моя мать и где даже днем зажигались свечки, она тотчас пряталась за вольтеровское кресло его или за шкаф с книгами. Случилось так, что в последовавшие за тем три, четыре года обязанности службы помешали мне побывать в деревне. Я получал от отца ежемесячно по короткому письму; об Асе он упоминал редко, и то вскользь. Ему было уже за пятьдесят лет, но он казался еще молодым человеком. Представьте же мой ужас: вдруг я, ничего не подозревавший, получаю от приказчика письмо, в котором он извещает меня о смертельной болезни моего отца и умоляет приехать как можно скорее, если хочу проститься с ним. Я поскакал сломя голову и застал отца в живых, но уже при последнем издыхании. Он обрадовался мне чрезвычайно, обнял меня своими исхудалыми руками, долго поглядел мне в глаза каким‑то не то испытующим, не то умоляющим взором и, взяв с меня слово, что я исполню его последнюю просьбу, велел своему старому камердинеру привести Асю. Старик привел ее: она едва держалась на ногах и дрожала всем телом.
– Вот, – сказал мне с усилием отец, – завещаю тебе мою дочь – твою сестру. Ты все узнаешь от Якова, – прибавил он, указав на камердинера.
Ася зарыдала и упала лицом на кровать… Полчаса спустя мой отец скончался.
Вот что я узнал. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей матери, Татьяны. Живо помню я эту Татьяну, помню ее высокую стройную фигуру, ее благообразное, строгое, умное лицо, с большими темными глазами. Она слыла девушкой гордой и неприступной. Сколько я мог понять из почтительных недомолвок Якова, отец мой сошелся с нею несколько лет спустя после смерти матушки. Татьяна уже не жила тогда в господском доме, а в избе у замужней сестры своей, скотницы. Отец мой сильно к ней привязался и после моего отъезда из деревни хотел даже жениться на ней, но она сама не согласилась быть его женой, несмотря на его просьбы.
– Покойница Татьяна Васильевна, – так докладывал мне Яков, стоя у двери с закинутыми назад руками, – во всем были рассудительны и не захотели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня? так они говорить изволили, при мне говорили‑с.
Татьяна даже не хотела переселиться к нам в дом и продолжала жить у своей сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, – ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, – и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по‑старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.
Как только Татьяна умерла, отец взял Асю к себе в дом. Он и прежде изъявил желание иметь ее при себе, но Татьяна ему и в этом отказала. Представьте же себе, что должно было произойти в Асе, когда ее взяли к барину. Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда ей в первый раз надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку. Мать, пока была жива, держала ее очень строго; у отца она пользовалась совершенной свободой. Он был ее учителем; кроме его, она никого не видала. Он не баловал ее, то есть не нянчился с нею; но он любил ее страстно и никогда ничего ей не запрещал: он в душе считал себя перед ней виноватым. Ася скоро поняла, что она главное лицо в доме, она знала, что барин ее отец; но она так же скоро поняла свое ложное положение; самолюбие развилось в ней сильно, недоверчивость тоже; дурные привычки укоренялись, простота исчезла. Она хотела (она сама мне раз призналась в этом) заставить целый мир забыть ее происхождение; она и стыдилась своей матери, и стыдилась своего стыда, и гордилась ею. Вы видите, что она многое знала и знает, чего не должно бы знать в ее годы… Но разве она виновата? Молодые силы разыгрывались в ней, кровь кипела, а вблизи ни одной руки, которая бы ее направила. Полная независимость во всем! да разве легко ее вынести? Она хотела быть не хуже других барышень; она бросилась на книги. Что тут могло выйти путного? Неправильно начатая жизнь слагалась неправильно, но сердце в ней не испортилось, ум уцелел.
И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой на руках! В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего голоса, ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, и только понемногу, исподволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
Я привез ее в Петербург. Как мне ни больно было с ней расстаться, – жить с ней вместе я никак не мог; я поместил ее в один из лучших пансионов. Ася поняла необходимость нашей разлуки, но начала с того, что заболела и чуть не умерла. Потом она обтерпелась и выжила в пансионе четыре года; но, против моих ожиданий, осталась почти такою же, какою была прежде. Начальница пансиона часто жаловалась мне на нее. «И наказать ее нельзя, – говаривала она мне, – и на ласку она не поддается». Ася была чрезвычайно понятлива, училась прекрасно, лучше всех; но никак не хотела подойти под общий уровень, упрямилась, глядела букой… Я не мог слишком винить ее: в ее положении ей надо было либо прислуживаться, либо дичиться. Из всех своих подруг она сошлась только с одной, некрасивой, загнанной и бедной девушкой. Остальные барышни, с которыми она воспитывалась, большей частью из хороших фамилий, не любили ее, язвили ее и кололи, как только могли; Ася им на волос не уступала. Однажды на уроке из закона божия преподаватель заговорил о пороках. «Лесть и трусость – самые дурные пороки», – громко промолвила Ася. Словом, она продолжала идти своей дорогой; только манеры ее стали лучше, хотя и в этом отношении она, кажется, не много успела.
Наконец, ей минуло семнадцать лет; оставаться ей далее в пансионе было невозможно. Я находился в довольно большом затруднении. Вдруг мне пришла благая мысль: выйти в отставку, поехать за границу на год или на два и взять Асю с собою. Задумано – сделано; и вот мы с ней на берегах Рейна, где я стараюсь заниматься живописью, а она… шалит и чудит по‑прежнему. Но теперь я надеюсь, что вы не станете судить ее слишком строго; а она хоть и притворяется, что ей все нипочем, – мнением каждого дорожит, вашим же в особенности.
И Гагин опять улыбнулся своей тихой улыбкой. Я крепко стиснул ему руку.
– Все так, – заговорил опять Гагин, – но с нею мне беда. Порох она настоящий. До сих пор ей никто не нравился, но беда, если она кого полюбит! Я иногда не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала вдруг уверять меня, что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного меня любит и век будет меня одного любить… И при этом так расплакалась…
– Так вот что… – промолвил было я и прикусил язык. – А скажите‑ка мне, – спросил я Гагина: дело между нами пошло на откровенность, – неужели в самом деле ей до сих пор никто не нравился? В Петербурге видала же она молодых людей?
– Они‑то ей и не нравились вовсе. Нет, Асе нужен герой, необыкновенный человек – или живописный пастух в горном ущелье. А впрочем, я заболтался с вами, задержал вас, – прибавил он, вставая.
– Послушайте, – начал я, – пойдемте к вам, мне домой не хочется.
– А работа ваша?
Я ничего не отвечал; Гагин добродушно усмехнулся, и мы вернулись в Л. Увидев знакомый виноградник и белый домик на верху горы, я почувствовал какую‑то сладость – именно сладость на сердце: точно мне втихомолку меду туда налили. Мне стало легко после гагинского рассказа.
Ася встретила нас на самом пороге дома; я снова ожидал смеха; но она вышла к нам вся бледная, молчаливая, с потупленными глазами.
– Вот он опять, – заговорил Гагин, – и, заметь, сам захотел вернуться.
Ася вопросительно посмотрела на меня. Я, в свою очередь, протянул ей руку и на этот раз крепко пожал ее холодные пальчики. Мне стало очень жаль ее; теперь я многое понимал в ней, что прежде сбивало меня с толку: ее внутреннее беспокойство, неуменье держать себя, желание порисоваться – все мне стало ясно. Я заглянул в эту душу: тайный гнет давил ее постоянно, тревожно путалось и билось неопытное самолюбие, но все существо ее стремилось к правде. Я понял, почему эта странная девочка меня привлекала: не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась.
Гагин начал копаться в своих рисунках; я предложил Асе погулять со мною по винограднику. Она тотчас согласилась, с веселой и почти покорной готовностью. Мы спустились до половины горы и присели на широкую плиту.
– И вам не скучно было без нас? – начала Ася.
– А вам без меня было скучно? – спросил я. Ася взглянула на меня сбоку.
– Да, – отвечала она. – Хорошо в горах? – продолжала она тотчас, – они высоки? Выше облаков? Расскажите мне, что вы видели. Вы рассказывали брату, но я ничего не слыхала.
– Вольно ж вам было уходить, – заметил я.
– Я уходила… потому что… Я теперь вот не уйду, – прибавила она с доверчивой лаской в голосе, – вы сегодня были сердиты.
– Отчего же, помилуйте…
– Не знаю, но вы были сердиты и ушли сердитыми. Мне было очень досадно, что вы так ушли, и я рада, что вы вернулись.
– И я рад, что вернулся, – промолвил я. Ася повела плечами, как это часто делают дети, когда им хорошо.
– О, я умею отгадывать! – продолжала она, – бывало, я по одному папашину кашлю из другой комнаты узнавала, доволен ли он мной или нет.
До того дня Ася ни разу не говорила мне о своем отце. Меня это поразило.
– Вы любили вашего батюшку? – проговорил я и вдруг, к великой моей досаде, почувствовал, что краснею.
Она ничего не отвечала и покраснела тоже. Мы оба замолкли. Вдали по Рейну бежал и дымился пароход. Мы принялись глядеть на него.
– Что же вы не рассказываете? – прошептала Ася.
– Отчего вы сегодня рассмеялись, как только увидели меня? – спросил я.
– Сама не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны судить меня… по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за сказка о Лорелее? Ведь это ее скала виднеется? Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама бросилась в воду. Мне нравится эта сказка. Фрау Луизе мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми глазами…
Ася подняла голову и встряхнула кудрями.
– Ах, мне хорошо, – проговорила она.
В это мгновенье долетели до нас отрывочные, однообразные звуки. Сотни голосов разом и с мерными расстановками повторяли молитвенный напев: толпа богомольцев тянулась внизу по дороге с крестами и хоругвями…
– Вот бы пойти с ними, – сказала Ася, прислушиваясь к постепенно ослабевавшим взрывам голосов.
– Разве вы так набожны?
– Пойти куда‑нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг, – продолжала она. – А то дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?
– Вы честолюбивы, – заметил я, – вы хотите прожить не даром, след за собой оставить…
– А разве это невозможно?
«Невозможно», – чуть было не повторил я… Но я взглянул в ее светлые глаза и только промолвил:
– Попытайтесь.
– Скажите, – заговорила Ася после небольшого молчания, в течение которого какие‑то тени пробежали у ней по лицу, уже успевшему побледнеть, – вам очень нравилась та дама… Вы помните, брат пил ее здоровье в развалине, на второй день нашего знакомства?
Я засмеялся.
– Ваш брат шутил; мне ни одна дама не нравилась; по крайней мере теперь ни одна не нравится.
– А что вам нравится в женщинах? – спросила Ася, закинув голову, с невинным любопытством.
– Какой странный вопрос! – воскликнул я.
Ася слегка смутилась.
– Я не должна была сделать вам такой вопрос, не правда ли? Извините меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого‑то я и боюсь говорить.
– Говорите ради бога, не бойтесь, – подхватил я, – я так рад, что вы, наконец, перестаете дичиться.
Ася потупилась и засмеялась тихим и легким смехом; я не знал за ней такого смеха.
– Ну, рассказывайте же, – продолжала она, разглаживая полы своего платья и укладывая их себе на ноги, точно она усаживалась надолго, – рассказывайте или прочтите что‑нибудь, как, помните, вы нам читали из «Онегина»…
Она вдруг задумалась…
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной матерью моей! –
– У Пушкина не так, – заметил я.
– А я хотела бы быть Татьяной, – продолжала она все так же задумчиво. – Рассказывайте, – подхватила она с живостью.
Но мне было не до рассказов. Я глядел на нее, всю облитую ясным солнечным лучом, всю успокоенную и кроткую. Все радостно сияло вокруг нас, внизу, над нами – небо, земля и воды; самый воздух, казалось, был насыщен блеском.
– Посмотрите, как хорошо! – сказал я, невольно понизив голос.
– Да, хорошо! – так же тихо отвечала она, не смотря на меня. – Если б мы с вами были птицы, – как бы мы взвились, как бы полетели… Так бы и утонули в этой синеве… Но мы не птицы.
– А крылья могут у нас вырасти, – возразил я.
– Как так?
– Поживите – узнаете. Есть чувства, которые поднимают нас от земли. Не беспокойтесь, у вас будут крылья.
– А у вас были?
– Как вам сказать… Кажется, до сих пор я еще не летал.
Ася опять задумалась. Я слегка наклонился к ней.
– Умеете вы вальсировать? – спросила она вдруг.
– Умею, – отвечал я, несколько озадаченный.
– Так пойдемте, пойдемте… Я попрошу брата сыграть нам вальс… Мы вообразим, что мы летаем, что у нас выросли крылья.
Она побежала к дому. Я побежал вслед за нею – и несколько мгновений спустя мы кружились в тесной комнате, под сладкие звуки Ланнера. Ася вальсировала прекрасно, с увлечением. Что‑то мягкое, женское проступило вдруг сквозь ее девически‑строгий облик. Долго потом рука моя чувствовала прикосновение ее нежного стана, долго слышалось мне ее ускоренное, близкое дыханье, долго мерещились мне темные, неподвижные, почти закрытые глаза на бледном, но оживленном лице, резво обвеянном кудрями.
Весь этот день прошел как нельзя лучше. Мы веселились, как дети. Ася была очень мила и проста. Гагин радовался, глядя на нее. Я ушел поздно. Въехавши на средину Рейна, я попросил перевозчика пустить лодку вниз по течению. Старик поднял весла – и царственная река понесла нас. Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на сердце… поднял глаза к небу – но и в небе не было покоя: испещренное звездами, оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к реке… но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дрожали звезды; тревожное оживление мне чудилось повсюду – и тревога росла во мне самом. Я облокотился на край лодки… Шепот ветра в моих ушах, тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом своих звуков. Слезы закипали у меня на глазах, но то не были слезы беспредметного восторга. Что я чувствовал, было не то смутное, еще недавно испытанное ощущение всеобъемлющих желаний, когда душа ширится, звучит, когда ей кажется, что она все понимает и все любит… Нет! во мне зажглась жажда счастия. Я еще не смел назвать его по имени, – но счастья, счастья до пресыщения – вот чего хотел я, вот о чем томился… А лодка все неслась, и старик перевозчик сидел и дремал, наклонясь над веслами.
Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя, влюблен ли я в Асю, но я много размышлял о ней, ее судьба меня занимала, я радовался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только с вчерашнего дня я узнал ее; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда она раскрылась, наконец, передо мною, каким пленительным светом озарился ее образ, как он был нов для меня, какие тайные обаяния стыдливо в нем сквозили…
Бодро шел я по знакомой дороге, беспрестанно посматривая на издали белевший домик; я не только о будущем – я о завтрашнем дне не думал; мне было очень хорошо.
Ася покраснела, когда я вошел в комнату; я заметил, что она опять принарядилась, но выражение ее лица не шло к ее наряду: оно было печально. А я пришел таким веселым! Мне показалось даже, что она, по обыкновению своему, собралась было бежать, но сделала усилие над собою – и осталась. Гагин находился в том особенном состоянии художнического жара и ярости, которое, в виде припадка, внезапно овладевает дилетантами, когда они вообразят, что им удалось, как они выражаются, «поймать природу за хвост». Он стоял, весь взъерошенный и выпачканный красками, перед натянутым холстом и, широко размахивая по нем кистью, почти свирепо кивнул мне головой, отодвинулся, прищурил глаза и снова накинулся на свою картину. Я не стал мешать ему и подсел к Асе. Медленно обратились ко мне ее темные глаза.
– Вы сегодня не такая, как вчера, – заметил я после тщетных усилий вызвать улыбку на ее губы.
– Нет, не такая, – возразила она неторопливым и глухим голосом. – Но это ничего. Я нехорошо спала, всю ночь думала.
– Ах, я о многом думала. Это у меня привычка с детства: еще с того времени, когда я жила с матушкой…
Она с усилием выговорила это слово и потом еще раз повторила:
– Когда я жила с матушкой… я думала, отчего это никто не может знать, что с ним будет; а иногда и видишь беду – да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей правды?.. Потом я думала, что я ничего не знаю, что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень дурно воспитана. Я не умею играть на фортепьяно, не умею рисовать, я даже шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной, должно быть, очень скучно.
– Вы несправедливы к себе, – возразил я. – Вы много читали, вы образованны, и с вашим умом…
– А я умна? – спросила она с такой наивной любознательностью, что я невольно засмеялся; но она даже не улыбнулась. – Брат, я умна? – спросила она Гагина.
Он ничего не отвечал ей и продолжал трудиться, беспрестанно меняя кисти и высоко поднимая руку.
– Я сама не знаю иногда, что у меня в голове, – продолжала Ася с тем же задумчивым видом. – Я иногда самой себя боюсь, ей‑богу. Ах, я хотела бы… Правда ли, что женщинам не следует читать много?
– Много не нужно, но…
Я не тотчас нашелся, что сказать ей.
– Ведь вам не будет скучно со мною?
– Помилуйте, – начал я.
– Ну, спасибо! – возразила Ася, – а я думала, что вам скучно будет.
И ее маленькая горячая ручка крепко стиснула мою.
– Н.! – вскрикнул в это мгновенье Гагин, – не темен этот фон?
Я подошел к нему. Ася встала и удалилась.
Она вернулась через час, остановилась в дверях и подозвала меня рукою.
– Послушайте, – сказала она, – если б я умерла, вам было бы жаль меня?
– Что у вас за мысли сегодня! – воскликнул я.
– Я воображаю, что я скоро умру; мне иногда кажется, что все вокруг меня со мною прощается. Умереть лучше, чем жить так… Ах! не глядите так на меня; я, право, не притворяюсь. А то я вас опять бояться буду.
– Разве вы меня боялись?
– Если я такая странная, я, право, не виновата, – возразила она. – Видите, я уж и смеяться не могу…
Она осталась печальной и озабоченной до самого вечера. Что‑то происходило в ней, чего я не понимал. Ее взор часто останавливался на мне; сердце мое тихо сжималось под этим загадочным взором. Она казалась спокойною – а мне, глядя на нее, все хотелось сказать ей, чтобы она не волновалась. Я любовался ею, я находил трогательную прелесть в ее побледневших чертах, в ее нерешительных, замедленных движениях – а ей почему‑то воображалось, что я не в духе.
– Послушайте, – сказала она мне незадолго до прощанья, – меня мучит мысль, что вы меня считаете легкомысленной… Вы вперед всегда верьте тому, что я вам говорить буду, только и вы будьте со мной откровенны: а я вам всегда буду говорить правду, даю вам честное слово…
Это «честное слово» опять заставило меня засмеяться.
– Ах, не смейтесь, – проговорила она с живостью, – а то я вам скажу сегодня то, что вы мне сказали вчера: «Зачем вы смеетесь?» – и, помолчав немного, она прибавила: – Помните, вы вчера говорили о крыльях?.. Крылья у меня выросли – да лететь некуда.
– Помилуйте, – промолвил я, – перед вами все пути открыты…
Ася посмотрела мне прямо и пристально в глаза.
– Вы сегодня дурного мнения обо мне, – сказала она, нахмурив брови.
– Я? дурного мнения? о вас!..
– Что это вы точно в воду опущенные, – перебил меня Гагин, – хотите, я, по‑вчерашнему, сыграю вам вальс?
– Нет, нет, – возразила Ася и стиснула руки, – сегодня ни за что!
– Я тебя не принуждаю, успокойся…
– Ни за что, – повторила она бледнея.
«Неужели она меня любит?» – думал я, подходя к Рейну, быстро катившему темные волны.
«Неужели она меня любит?» – спрашивал я себя на другой день, только что проснувшись. Я не хотел заглядывать в самого себя. Я чувствовал, что ее образ, образ «девушки с натянутым смехом», втеснился мне в душу и что мне от него не скоро отделаться. Я пошел в Л. и остался там целый день, но Асю видел только мельком. Ей нездоровилось; у ней голова болела. Она сошла вниз, на минутку, с повязанным лбом, бледная, худенькая, с почти закрытыми глазами; слабо улыбнулась, сказала: «Это пройдет, это ничего, все пройдет, не правда ли?» – и ушла. Мне стало скучно и как‑то грустно‑пусто; я, однако, долго не хотел уходить и вернулся поздно, не увидав ее более.
Следующее утро прошло в каком‑то полусне сознания. Я хотел приняться за работу – не мог; хотел ничего не делать и не думать… и это не удалось. Я бродил по городу; возвращался домой, выходил снова.
– Вы ли господин Н.? – раздался вдруг за мною детский голос. Я оглянулся; передо мною стоял мальчик. – Это вам от фрейлейн Annette, – прибавил он, подавая мне записку.
Я развернул ее – и узнал неправильный и быстрый почерк Аси. «Я непременно должна вас видеть, – писала мне она, – приходите сегодня в четыре часа к каменной часовне на дороге возле развалины. Я сделала сегодня большую неосторожность… Придите ради бога, вы все узнаете… Скажите посланному: „да“.
– Будет ответ? – спросил меня мальчик.
– Скажи, что да, – отвечал я.
Мальчик убежал.
Я пришел к себе в комнату, сел и задумался. Сердце во мне сильно билось. Несколько раз перечел я записку Аси. Я посмотрел на часы: и двенадцати еще не было.
Дверь отворилась – вошел Гагин.
Лицо его было пасмурно. Он схватил меня за руку и крепко пожал ее. Он казался очень взволнованным.
– Что с вами? – спросил я. Гагин взял стул и сел против меня.
– Четвертого дня, – начал он с принужденной улыбкой и запинаясь, – я удивил вас своим рассказом; сегодня удивлю еще более. С другим я, вероятно, не решился бы… так прямо… Но вы благородный человек, вы мне друг, не так ли? Послушайте: моя сестра, Ася, в вас влюблена.
Я весь вздрогнул и приподнялся…
– Ваша сестра, говорите вы…
– Да, да, – перебил меня Гагин. – Я вам говорю, она сумасшедшая и меня с ума сведет. Но, к счастью, она не умеет лгать – и доверяет мне. Ах, что за душа у этой девочки… но она себя погубит, непременно.
– Да вы ошибаетесь, – начал я.
– Нет, не ошибаюсь. Вчера, вы знаете, она почти целый день пролежала, ничего не ела, впрочем не жаловалась… Она никогда не жалуется. Я не беспокоился, хотя к вечеру у ней сделался небольшой жар. Сегодня, в два часа ночи, меня разбудила наша хозяйка: «Ступайте, говорит, к вашей сестре: с ней что‑то худо». Я побежал к Асе и нашел ее нераздетою, в лихорадке, в слезах; голова у ней горела, зубы стучали. «Что с тобой? – спросил я, – ты больна?» Она бросилась мне на шею и начала умолять меня увезти ее как можно скорее, если я хочу, чтобы она осталась в живых… Я ничего не понимаю, стараюсь ее успокоить… Рыдания ее усиливаются… и вдруг сквозь эти рыдания услышал я… Ну, словом, я услышал, что она вас любит. Уверяю вас, мы с вами, благоразумные люди, и представить себе не можем, как она глубоко чувствует и с какой невероятной силой высказываются в ней эти чувства; это находит на нее так же неожиданно и так же неотразимо, как гроза. Вы очень милый человек, – продолжал Гагин, – но почему она вас так полюбила – этого я, признаюсь, не понимаю. Она говорит, что привязалась к вам с первого взгляда. Оттого она и плакала на днях, когда уверяла меня, что, кроме меня, никого любить не хочет. Она воображает, что вы ее презираете, что вы, вероятно, знаете, кто она; она спрашивала меня, не рассказал ли я вам ее историю, – я, разумеется, сказал, что нет; но чуткость ее – просто страшна. Она желает одного: уехать, уехать тотчас. Я просидел с ней до утра; она взяла с меня слово, что нас завтра же здесь не будет, – и тогда только она заснула. Я подумал, подумал и решился – поговорить с вами. По‑моему, Ася права: самое лучшее– уехать нам обоим отсюда. И я сегодня же бы увез ее, если б не пришла мне в голову мысль, которая меня остановила. Может быть… как знать? – вам сестра моя нравится? Если так, с какой стати я увезу ее? Я вот и решился, отбросив в сторону всякий стыд… Притом же я сам кое‑что заметил. Я решился… узнать от вас… – Бедный Гагин смутился. – Извините меня, пожалуйста, – прибавил он, – я не привык к таким передрягам.
Я взял его за руку.
Гагин взглянул на меня.
– Но, – проговорил он запинаясь, – ведь вы не женитесь на ней?
– Как вы хотите, чтобы я отвечал на такой вопрос? Посудите сами, могу ли я теперь…
– Знаю, знаю, – перебил меня Гагин. – Я не имею никакого права требовать от вас ответа, и вопрос мой – верх неприличия… Но что прикажете делать? С огнем шутить нельзя. Вы не знаете Асю; она в состоянии занемочь, убежать, свиданье вам назначить… Другая умела бы все скрыть и выждать – но не она. С нею это в первый раз, – вот что беда! Если б вы видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения.
Я задумался. Слова Гагина «свиданье вам назначить» кольнули меня в сердце. Мне показалось постыдным не отвечать откровенностью на его честную откровенность.
– Да, – сказал я наконец, – вы правы. Час тому назад я получил от вашей сестры записку. Вот она.
Гагин взял записку, быстро пробежал ее и уронил руки на колени. Выражение изумления на его лице было очень забавно, но мне было не до смеху.
– Вы, повторяю, благородный человек, – проговорил он, – но что же теперь делать? Как? она сама хочет уехать, и пишет к вам, и упрекает себя в неосторожности… и когда это она успела написать? Чего ж она хочет от вас?
Я успокоил его, и мы принялись толковать хладнокровно по мере возможности о том, что нам следовало предпринять.
Вот на чем мы остановились, наконец: во избежание беды я должен был идти на свиданье и честно объясниться с Асей; Гагин обязался сидеть дома и не подать вида, что ему известна ее записка; а вечером мы положили сойтись опять.
– Я твердо надеюсь на вас, – сказал Гагин и стиснул мне руку, – пощадите и ее и меня. А уезжаем мы все‑таки завтра, – прибавил он, вставая, – потому что ведь вы на Асе не женитесь.
– Дайте мне сроку до вечера, – возразил я.
– Пожалуй, но вы не женитесь.
Он ушел, а я бросился на диван и закрыл глаза. Голова у меня ходила кругом: слишком много впечатлений в нее нахлынуло разом. Я досадовал на откровенность Гагина, я досадовал на Асю, ее любовь меня и радовала и смущала. Я не мог понять, что заставило ее все высказать брату; неизбежность скорого, почти мгновенного решения терзала меня…
«Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!» – сказал я, вставая.
В условленный час переправился я через Рейн, и первое лицо, встретившее меня на противоположном берегу, был самый тот мальчик, который приходил ко мне поутру. Он, по‑видимому, ждал меня.
– От фрейлейн Annette, – сказал он шепотом и подал мне другую записку.
Ася извещала меня о перемене места нашего свидания. Я должен был прийти через полтора часа не к часовне, а в дом фрау Луизе, постучаться внизу и войти в третий этаж.
– Опять: да? – спросил меня мальчик.
– Да, – повторил я и пошел по берегу Рейна.
