И. А. ИЛЬИН
О СУЩНОСТИ ПРАВОСОЗНАНИЯ
Глава первая
ПРОБЛЕМА
Историческая эпоха, ныне переживаемая народами, должна быть осмыслена как эпоха великого духовного разоблачения и пересмотра .
Бедствие мировых войн и революций, постигшее мир и потрясшее всю жизнь народов до самого корня, есть по существу своему явление стихийное, и поэтому оно только и может иметь стихийные причины и основания. Но всюду, где вспыхивает стихия и где она, раз загоревшись, овладевает делами и судьбами людей, всюду, где люди оказываются бессильными перед ее слепым и сокрушающим порывом, – всюду скрывается несовершенство, или незрелость, или вырождение духовной культуры человека: ибо дело этой культуры состоит именно в том, чтобы подчинять всякую стихию своему закону, своему развитию и своей цели . Стихийное бедствие обнаруживает всегда поражение , ограниченность и неудачу духа, ибо творческое преобразование стихии остается его высшим заданием. И как бы ни было велико это бедствие, как бы ни были грандиозны и подавляющи вызванные им страдания, дух человека должен принять свою неудачу и в самой остроте страдания усмотреть призыв к возрождению и перерождению. Но это-то и значит осмыслить стрясшуюся беду как великое духовное разоблачение .
Стихия, ныне вовлекшая человека в неизмеримое злосчастие великих войн и потрясений, есть стихия неустроенной и ожесточившейся человеческой души .
Как бы ни было велико значение материального фактора в истории, с какой бы силою потребности тела не приковывали к себе интерес и внимание человеческой души – дух человека никогда не превращается и не превратится в пассивную, не-действующую среду, покорную материальным влияниям и телесным зовам. Мало того, именно слепое, бессознательное повиновение этим влияниям и зовам умаляет его достоинство, ибо достоинство его в том, чтобы быть творческою причиною, творящею свою жизнь по высшим целям, а не пассивным медиумом стихийных процессов в материи. Всякое воздействие, вступающее в душу человека, перестает быть мертвым грузом причинности и становится живым побуждением, влечением, мотивом, подверженным духовному преобразованию и разумному руководству. К самой сущности человеческого духа принадлежит этот дар: воспринять, преломить, преобразовать и направить по-новому всякое, вторгающееся извне, воздействие. И поскольку дух человека не владеет этим даром в достаточной степени, поскольку стихии мира гнетут его и ломают его жизнь – постольку разоблачается и обнаруживается его незрелость , постольку перед ним раскрываются новые задания и возможность новых достижений .
Но для того, чтобы овладеть этим даром и использовать его во всей его миропреобразующей силе, дух человека должен овладеть своей собственной стихией – стихией неразумной и полу-разумной души. Невозможно устроить мир материи, не устроив мир души, ибо душа есть необходимое творческое орудие мироустроения. Душа, покорная хаосу, бессильна создать космос во внешнем мире: ибо космос творится по высшей цели , а душевный хаос несется, смятенный, по множеству мелких, противоположных «целей», покорствуя слепому инстинкту. Неустроенная душа остается реальной потенцией духа: она восприемлет и преломляет, но не преобразует и не направляет по-новому влияния, вторгающиеся извне. Ее «цели» остаются пассивными знаками причинных давлений, и сумятица их всегда чревата новыми бедами. Внутренно неустроенная в своих заданиях, стремлениях и умениях, душа человека напрасно ищет спасения в господстве над внешним миром: технически покоряя материю, она творит себе лишь новую беспомощность; одолевая внешнюю стихию, она готовит восстание внутреннего хаоса; ее успехи выковывают форму для нового, нежданного поражения.
Ныне на наших глазах новый мир повторяет путь древнего страдания; новый опыт дает старые выводы. Эти выводы снова научают тому, что самопознание и самопреобразование человеческого духа должно лежать в основе всей жизни, дабы она не сделалась жертвою хаоса и деградации; они научают тому, что внутреннее разложение индивидуальной души делает невозможным общественное устроение и что разложение общественной организации ведет жизнь народа к позору и отчаянию. И еще они научают тому, что формальная организованность индивидуальной души и народного хозяйства не обеспечивают жизнь человека от содержательного вырождения и преступных путей. Сквозь все страдания мира восстает и загорается древняя истина и зовет людей к новому пониманию, признанию и осуществлению: жизнь человека оправдывается только тогда, если душа его живет из единого, предметного центра, движимая подлинною любовью к Божеству как верховному благу . Эта любовь и рожденная ею воля – лежат в основе всей, осуществляющейся духовной жизни человека, и вне ее душа блуждает, слепнет и падает. Вне ее знание становится пародией на знание, искусство вырождается в пустую и пошлую форму, религия превращается в нечистое самоопьянение, добродетель заменяется лицемерием, право и государство становятся орудием зла. Вне ее человек не может найти единой, устрояющей цели жизни , которая превратила бы все его «занятия» и «дела» в единое дело Духа и обеспечила бы человеческому духу его победу. Эту победу обеспечивает только живая и подлинная жажда Совершенства, ибо она есть сама по себе источник величайшей и непобедимой никакими «обстоятельствами» силы , устрояющей внутренний и внешний мир. Это объясняется самою природою духа: он есть та творческая сила души, которая ищет подлинного знания, добродетели и красоты, и созерцая Божество как реальное средоточие всякого совершенства, познает мир для того, чтобы осуществить в нем Его закон как свой закон . Но душа, всегда хранящая в себе потенцию духа, может превратить эту возможность в действительность только тогда, когда в ней загорается цельным и радостным огнем любовь к божественному и жажда стать Духом, найти к нему путь и открыть его другим.
История показывает, что нелегко человеку найти этот путь, что трудно идти по нему и что легко его потерять. Хаос мелких желаний и маленьких целей незаметно распыляет силы души, и человеческие страсти заливают ее огонь. Душа теряет доступ к духовным содержаниям, а потому не может соблюсти и форму духа: ибо быть в образе духа она может только тогда, когда она подлинно живет его реальными содержаниями. Утратив образ духа, она делается жертвою собственного хаоса и увлекается его кружением в падение и беды. И тогда ее задача в том, чтобы в самих бедах и страданиях усмотреть свое отпадение от Бога, услышать Его зов, узнать Его голос и подвергнуть разоблачению и пересмотру свой неверный путь.
Ныне философия имеет великую и ответственную задачу положить начало этому пересмотру и разоблачению. Такая потрясающая духовная неудача человечества, как поток неслыханных войн и небывалых революций, свидетельствует с непререкаемою силою и ясностью о том, что все стороны духовного бытия жили и развивались по неверным путям, что все они находятся в состоянии глубокого и тяжелого кризиса. Человечество заблудилось в своей духовной жизни, и хаос настигнул его неслыханной бедою; это свидетельствует о том, что неверен был самый способ духовной жизни , что он должен быть пересмотрен до корней и от корней обновлен и возрожден.
И если задача организовать мирное и справедливое сожительство людей на земле есть задача права и правосознания, то современный кризис обнажает прежде всего глубокий недуг современного правосознания .
В душах людей всегда есть такие стороны, которые могут долгое время, из поколения в поколение не привлекать к себе достаточного внимания, пребывая в темноте и полуосознанности. Это бывает не только потому, что эти стороны имеют, по существу своему, инстинктивный характер и как бы вытесняются из поля сознания, и не только потому, что они, сами по себе, духовно-незначительны или практически второстепенны и как бы затериваются среди других, столь же несущественных оттенков жизни, – но и потому, что культивирование их требует особого напряжения воли и внимания, тогда как их духовное значение по основной природе своей противостоит своекорыстному интересу и близорукому воззрению повседневного сознания.
Всегда найдется немало людей, готовых искренне удивиться тому, что в них живет известное мировоззрение, что они имеют свой особый эстетический вкус, что они стоят в известном постоянном отношении к голосу совести , что у них имеется характерное для их души правосознание . А между тем каждый человек, независимо от своего возраста, образования, ума и таланта, живет этими сторонами или функциями души даже и тогда, когда он сам об этом не подозревает. В таком случае его суждения и поступки слагаются непосредственно под руководством инстинктивных влечений и побуждений и выражают его душевный уклад, его личный характер, его индивидуальный уровень жизни, несмотря на то, что он, может быть, ничего не знает об этом и даже не предполагает, что людям неизбежно иметь мировоззрение и правосознание, что им неизбежно жить эстетическим вкусом и совестью. Ограниченное, узкое, тупое мировоззрение остается воззрением на мир; неразвитой, извращенный, дурной вкус творит по-своему эстетический выбор; подавленная, невыслушанная, заглушенная совесть по-прежнему бьется и зовет из глубины; а уродливое, несвободное, слабое правосознание всю жизнь направляет деяния людей и созидает их отношения.
Историческая эпоха, ныне переживаемая народами, должна быть осмыслена как эпоха
великого духовного разоблачения и пересмотра.
Бедствие мировых войн и революций, постигшее мир и потрясшее всю жизнь народов
до самого корня, есть по существу ϲʙᴏему явление стихийное, и по϶ᴛᴏму оно только
и может иметь стихийные причины и основания. Но всюду, где вспыхивает стихия и
где она, раз загоревшись, овладевает делами и судьбами людей, всюду, где люди
оказываются бессильными перед ее слепым и сокрушающим порывом,- всюду
вскрывается несовершенство, или незрелость, или вырождение духовной культуры
человека: ибо дело ϶ᴛᴏй культуры состоит именно в том, ɥᴛᴏбы подчинять всякую
стихию ϲʙᴏему закону, ϲʙᴏему развитию и ϲʙᴏей цели. Стихийное бедствие
обнаруживает всегда поражение, ограниченность и неудачу духа, так как творческое
преобразование стихии остается его высшим заданием. И как бы ни было велико ϶ᴛᴏ
бедствие, как бы ни бьыи грандиозны и подавляющи вызванные им страдания, дух
человека должен принять ϲʙᴏю неудачу и в самой остроте страдания усмотреть
призыв к возрождению и перерождению. Но ϶ᴛᴏ-то и значит осмыслить стрясшуюся
беду как великое духовное разоблачение.
Стихия, ныне вовлекшая человека в неизмеримое злосчастие великих войн и
потрясений, есть стихия неустроенной и ожесточившейся человеческой души.
Как бы ни было велико значение материального фактора в истории, с какой бы силою
потребности тела не приковывали к себе интерес и внимание человеческой души- дух
человека никогда не превращается и не превратится в пассивную, не действующую
среду, покорную материальным влияниям и телесным зовам. Мало того, именно
слепое, бессознательное повиновение данным влияниям и зовам умаляет его
достоинство, так как достоинство его в том, ɥᴛᴏбы быть творческою причиною, творящею
ϲʙᴏю жизнь по высшим целям, а не пассивным медиумом стихийных процессов в
материи. Всякое воздействие, вступающее в душу человека, перестает быть мертвым
грузом причинности и становится живым побуждением, влечением, мотивом -
подверженным духовному преобразованию и разумному руководству. К самой сущности
человеческого духа принадлежит ϶ᴛᴏт дар: воспринять, преломить, преобразовать и
направить по-новому - всякое, вторгающееся извне, воздействие. И поскольку дух
человека не владеет данным даром в достаточной степени, поскольку стихии мира
гнетут его и ломают его жизнь - постольку разоблачается и обнаруживается его
незрелость, постольку перед ним раскрываются новые задания и возможность новых
достижений.
Но для того ɥᴛᴏбы овладеть данным даром и использовать его во всей его
миропреобразующей силе, дух человека должен овладеть ϲʙᴏей собственной стихией,-
стихией неразумной и полу- разумной души. Невозможно устроить мир материи, не
устроив мир души, так как душа есть необходимое творческое орудие мироустроения.
Душа, покорная хаосу, бессильна создать космос во внешнем мире; ибо космос
творится по высшей цели, а душевный хаос несется, смятенный, по множеству
мелких, противоположных "целей", покорствуя слепому инстинкту. Неустроенная душа
остается реальной потенцией духа: она восприемлет и преломляет, но не
преобразует и не направляет по-новому - влияния, вторгающиеся извне. Ее "цели"
остаются пассивными знаками причинных давлений, и сумятица их всегда чревата
новыми бедами. Внутренне неустроенная в ϲʙᴏих заданиях, стремлениях и умениях,
душа человека напрасно ищет спасения в господстве над внешним миром: технически
покоряя материю, она творит себе исключительно новую беспомощность; одолевая внешнюю
стихию, она готовит восстание внутреннего хаоса; ее успехи выковывают форму для
нового, нежданного поражения.
Ныне, на наших глазах, новый мир повторяет путь древнего страдания; новый опыт
дает старые выводы. Эти выводы снова научают тому, что самопознание и
самопреобразование человеческого духа должно лежать в основе всей жизни, дабы
она не сделалась жертвою хаоса и деградации; они научают тому, что внутреннее
разложение индивидуальной души делает невозможным общественное устроение и что
разложение общественной организации ведет жизнь народа к позору и отчаянию. И
еще они научают тому, что формальная организованность индивидуальной души и
народного хозяйства не обеспечивают жизнь человека от содержательного вырождения
и преступных путей. Сквозь все страдания мира восстает и загорается древняя
истина и зовет людей к новому пониманию, признанию и осуществлению: жизнь
человека оправдывается только тогда, если душа его живет из единого, предметного
центра,- движимая подлинною любовью к Божеству как верховному благу. Кстати, эта любовь
и рожденная ею воля- лежат в основе всей осуществляющейся духовной жизни
человека, и вне ее душа блуждает, слепнет и падает. Вне ее знание становится
пародией на знание, искусство вырождается в пустую и пошлую форму, религия
превращается в нечистое самоопьянение, добродетель заменяется лицемерием, право
и государство становятся орудием зла. Вне ее - человек не может найти единой,
устрояющей цели жизни, кᴏᴛᴏᴩая превратила бы все его "занятия" и "дела" в единое
дело Духа и обеспечила бы человеческому духу его победу. Эту победу обеспечивает
только живая и подлинная жажда Совершенства, так как она есть сама по себе источник
величайшей и непобедимой никакими "обстоятельствами" силы, устрояющей внутренний
и внешний мир. Это объясняется самою природою духа: он есть та творческая сила
души, кᴏᴛᴏᴩая ищет подлинного знания, добродетели и красоты, и созерцая Божество
как реальное средоточие всякого совершенства, познает мир для того, ɥᴛᴏбы
осуществить в нем Его закон как ϲʙᴏй закон. Но душа, всегда храпящая в себе
потенцию духа, может превратить эту возможность в действительность только тогда,
когда в ней загорается цельным и радостным огнем- любовь к Божественному и жажда
стать Духом, найти к нему путь и открыть его другим.
История показывает, что нелегко человеку найти ϶ᴛᴏт путь, что трудно идти по
нему и что легко его потерять. Хаос мелких желаний и маленьких целей незаметно
распыляет силы души, и человеческие страсти заливают ее огонь. Душа теряет
доступ к духовным содержаниям, а потому не может соблюсти и форму духа: ибо быть
в образе духа она может только тогда, когда она подлинно живет его реальными
увлекается его кружением в падение и беды. И тогда ее задача в том, ɥᴛᴏбы в
самих бедах и страданиях усмотреть ϲʙᴏе отпадение от Бога, услышать Его зов,
Ныне философия имеет великую и ответственную задачу положить начало ϶ᴛᴏму
пересмотру и разоблачению. Именно такая потрясающая духовная неудача человечества, как
поток неслыханных войн и небывалых революций, свидетельствует с непререкаемою
силою и ясностью о том, что все стороны духовного бытия жили и развивались по
неверным путям, что все они находятся в состоянии глубокого и тяжелого кризиса.
Человечество заблудилось в ϲʙᴏей духовной жизни, и хаос настигнул его
неслыханной бедою; ϶ᴛᴏ свидетельствует о том, что неверен был самый способ
духовной жизни, что он должен быть пересмотрен до корней и от корней обновлен и
возрожден.
И если задача организовать мирное и справедливое сожительство людей на земле
есть задача права и правосознания, то современный кризис обнажает прежде всего
глубокий недуг современного правосознания.
В душах людей всегда есть такие стороны, кᴏᴛᴏᴩые могут долгое время, из
поколения в поколение, не привлекать к себе достаточного внимания, пребывая в
темноте и полуосознанности. Это бывает не только потому, что данные стороны имеют,
по существу ϲʙᴏему, инстинктивный характер и как бы вытесняются из поля
сознания, и не только потому, что они, сами по себе, духовно незначительны или
практически второстепенны и как бы затериваются среди других, столь же
несущественных оттенков жизни, - но и потому что культивирование их требует
особого напряжения воли и внимания, тогда как их духовное значение по основной
природе ϲʙᴏей противостоит ϲʙᴏекорыстному интересу и близорукому воззрению
повседневного сознания.
Всегда найдется немало людей, готовых искренне удивиться тому, что в них живет
известное мировоззрение, что они имеют ϲʙᴏй особый эстетический вкус, что они
стоят в известном постоянном отношении к голосу совести, что у них имеется
характерное для их души правосознание. А между тем каждый человек, независимо от
ϲʙᴏего возраста, образования, ума и таланта, живет данными сторонами или функциями
души даже и тогда, когда он сам об ϶ᴛᴏм не подозревает. В таком случае его
суждения и поступки слагаются непосредственно под руководством инстинктивных
влечений и побуждений и выражают его душевный уклад, его личный характер, его
индивидуальный уровень жизни, несмотря на то, что он, может быть, ничего не
знает об ϶ᴛᴏм и даже не предполагает, что людям неизбежно иметь мировоззрение и
правосознание, что им неизбежно жить эстетическим вкусом и совестью.
Ограниченное, узкое, тупое мировоззрение - остается воззрением на мир;
неразвитой, извращенный, дурной вкус творит по-ϲʙᴏему эстетический выбор:
подавленная, невыслушанная, заглушенная совесть по-прежнему бьется и зовет из
глубины, а уродливое, неϲʙᴏбодное, слабое правосознание всю жизнь направляет
деяние людей и созидает их отношения.
Человеку невозможно не иметь правосознания; его имеет каждый, кто сознает, что,
кроме него, на свете есть другие люди. Человек имеет правосознание независимо от
того, знает он об ϶ᴛᴏм или не знает, дорожит данным достоянием или относится к
нему с пренебрежением. Вся жизнь человека и вся судьба его слагаются при участии
правосознания и под его руководством; мало того, жить - значит для человека жить
правосознанием, в его функции и в его терминах: ибо оно остается всегда одною из
великих и необходимых форм человеческой жизни. Стоит заметить, что оно живет в душе и тогда, когда
еще отсутствует положительное право когда нет еще ни "закона", ни "обычая",
Наивное, полу- сознательное, непосредственное убеждение в том, что не все
внешние деяния людей одинаково допустимы и "верны", что есть совсем
"невыносимые" поступки и есть "справедливые" исходы и решения, - ϶ᴛᴏ убеждение,
еще не знающее о различии "права и "морали" лежит в основании всякого "закона" и
"обычая" и генетически предшествует всякому правотворчеству. И даже в тех
случаях, когда содержание обычая и закона определяется ϲʙᴏекорыстным интересом
сильного, когда право будет несправедливым или "дурным" правом, - в основании
его лежит все то же непосредственное убеждение я необходимости и возможности
отличить "верное" и "допустимое" поведение от "неверного" и "недопустимого" и
регулировать жизнь людей на основании ϶ᴛᴏго общеобязательного критерия.
В ϶ᴛᴏм обнаруживается ϲʙᴏеобразная трагикомедия правовой жизни: уродливое,
извращенное правосознание остается правосознанием, но извращает ϲʙᴏе содержание;
оно обращается к идее права, но берет от нее исключительно схему, пользуется ею
по-ϲʙᴏему, злоупотребляет ею и наполняет ее недостойным, извращенным
выдается за право, компрометируя в сознании людей самую идею и подрывая веру в
Кстати, эта трагикомедия характерна не только для правотворчества; ϶ᴛᴏ есть трагикомедия
всей духовной жизни человека. Отметим, что каждый из людей имеет в ϲʙᴏем замкнутом,
индивидуальном внутреннем опыте единственную среду, связующую его с вершинами
духа - с истиною, добром, красотою откровением и правом, - и единственный
источник для их познания и для суждения о них; каждый знает об данных предметах
исключительно то, что он самостоятельно и подлинно испытал и творчески проверил (1) И
вот, люди постоянно забывают об данных основных условиях духовного делания: не
ищут подлинности в опыте и предметности в исследовании, но основываются на
личной склонности и довольствуются субъективным мнением. И в результате ϶ᴛᴏго
слагается недостойное и комическое зрелище: люди судят о важнейшем и верховном -
не зная того, о чем судят: каждый претендует и посягает, не имея на то
основания; сверхличная очевидность подменяется личною уверенностью; возникает
бесконечное множество разногласии, ум блуждает, колеблется и приходит к
бесплодному "субъективизму" и беспочвенному "релятивизму". Утрачивается вера в
возможность истинного знания, в единство добра, в объективную ценность красоты,
в возможность подлинного откровения, в справедливое, духовно верное право, а
вместе с данным неизбежно гаснет и воля к обретению верного пути к познанию и
осуществлению данных верховных содержаний. Личный интерес остается единственным
руководителем, и жизнь незаметно вырождается.
Эту объективность предметного содержания применительно к праву можно описать
так, что во внешнем отношении человека к человеку есть некая единая и
объективная правота, кᴏᴛᴏᴩую можно познать только через внутренний опыт, через
подлинное, предметное испытание и раскрытие естественного права. Переживание
естественного права присуще каждому человеку, но у большинства оно остается
смутным, неуверенным и неосознанным "правовым чувством", как бы "инстинктом
правоты" или в лучшем случае "интуицией
правоты".
Стоит отметить, что осознать содержание ϶ᴛᴏго
естественного права и раскрыть его значит положить начало зрелому естественному
правосознанию, сделать его предметом воли и оправданного аффекта, т. е.
превратить эту единую и объективную правоту в любимую и желанную цель жизни -
значит развить и осуществить в себе естественное правосознание.
Именно естественное правосознание как предмет знания о "самом", "настоящем",
едином праве должно лежать в основании всякого суждения о "праве" и всякого
правового и судебного решения, а потому и в основании тех "законов", кᴏᴛᴏᴩые
устанавливаются в различных общинах и государствах уполномоченными людьми под
названием "положительного права". Чем развитее, зрелее и глубже естественное
правосознание, тем совершеннее будет в таком случае и "положительное право" и
руководимая им внешняя жизнь людей; и обратно: смутность, сбивчивость,
непредметность и слабость естественного правосознания будут создавать
"непредметное", т. е. дурное, неверное, несправедливое, не ϲᴏᴏᴛʙᴇᴛϲᴛʙующее
ϲʙᴏему прообразу "положительное право". Тогда "право", единое и верное по ϲʙᴏей
идее, раздваивается и вступает в ϲʙᴏеобразное внутреннее разноречие с самим
собою: естественное правосознание утверждает не то, о чем говорит знание
положительного права, и в результате ϶ᴛᴏго душа приобретает два различных
правосознания, так как наряду с естественным возникает правосознание положительное,
не совпадающее с ним по содержанию. Такое раздвоение права, такое разноречие
правосознании - свидетельствует, конечно, о духовной неудаче, постигающей
человека: ему не удается - по отсутствию воли или по недостатку умения -
всякого суждения о "положительном" праве; но так как умение всегда зависит от
сердца, кᴏᴛᴏᴩое любит, и от воли, кᴏᴛᴏᴩая выковывает и воспитывает умение, то
вся эта великая духовная неудача в деле правотворчества покоится на всеобщем,
исторически устойчивом очерствении сердец и недостатке воли к правовому праву.
Отсюда уже ясно, что нормальное правосознание ведет не раздвоенную, а единую и
целостную жизнь, и если оно видит перед собою исторически данное раздвоение
права, то оно целиком обращается к борьбе за единое, правое право и за
восстановление ϲʙᴏего внутреннего, предметного, духовного единства. При ϶ᴛᴏм оно
в качестве духовно верного и целостного отношения души к Праву не ϲʙᴏдится к
"сознанию" и "познанию", но живет всегда в виде пробуждаемой сердцем и совестью
воли к совершенству, справедливости и праву. Нормальное правосознание знает ϲʙᴏй
предмет; оно есть знающая воля к праву, признающая его в его объективном
значении и обязательности, и признающая его потому, что она признает его цель.
По϶ᴛᴏму нормальное правосознание есть прежде всего воля к цели права, а потому и
воля к праву; а отсюда проистекает для него и необходимость знать право и
необходимость жизненно осуществлять его, т. е. бороться за право. Только в ϶ᴛᴏм
целостном виде правосознание будет нормальным правосознанием и становится
благородной и непреклоннной силой, питающейся жизнью духа и, в ϲʙᴏю очередь,
определяющей и воспитывающей его жизнь на земле.
Нормальное правосознание можно изобразить как особый способ жизни, кᴏᴛᴏᴩым живет
душа, предметно и верно переживающая право в его основной идее и в его единичных
видоизменениях (институтах) Этот строй душевной жизни есть, конечно, нечто
идеальное, однако не в том смысле, ɥᴛᴏбы ϶ᴛᴏт "идеал" был неосуществим.
Напротив, ϶ᴛᴏт способ жизни уже дан в зачатке каждому из людей, и от каждого из
нас зависит - осознать, развить и упрочить в себе ϶ᴛᴏт зачаток. И в ϶ᴛᴏм
самовоспитании обнаруживается теснейшая зависимость между "осознанием" и
жизненным "укреплением": исследование нормального правосознания удается только
при наличности творческой воли к цели права, но именно предметное познание ϶ᴛᴏй
цели укрепляет жизненную волю к ней.
Исследователь, поставивший перед собою эту задачу, вступит неизбежно в борьбу с
целым множеством предрассудков; релятивистическое воззрение на право будет,
может быть, наиболее упорным из них.
По-видимому, самые условия создания и существования права благоприятствуют ϶ᴛᴏму
предрассудку. В праве, по-видимому, все относительно. Сознание человека
удивительно легко и прочно привыкает к тому, что право "обусловлено" временем и
местом, интересом и силою, настойчивою волею и слепым случаем. То, что "сейчас"
и "здесь" - право, то "завтра" и "здесь" или "сейчас" и "там" - уже не право;
запретное сегодня - позволено завтра и, может быть, вменено в обязанность через
месяц; организованный интерес становится силою и провозглашает "справедливым"
то, что завтра будет ниспровергнуто "случайным" стечением обстоятельств. Архивы
хранят в себе груды "отживших норм" и целых кодексов, а изворотливый ум,
обслуживая минутный интерес, умеет истолковать и приспособить "действующее"
право как угодно. Содержание права всегда достаточно "неопределенно" и
"условно", а значение его всегда "временно" и "относительно".
В ϶ᴛᴏм убеждении вырастает и живет современное правосознание; оно глубоко
проникнуто релятивизмом и не знает о себе, что оно может и должно быть иным.
Убеждение в том, что право есть нечто "относительное" - и по содержанию ϲʙᴏему и
по обязательности, - возникает незаметно, бессознательно и потому коренится в
душах особенно прочно и глубоко: ϶ᴛᴏ убеждение идет навстречу ϲʙᴏекорыстному и
близорукому интересу, питается им и, в ϲʙᴏю очередь, обслуживает его. Возникает
порочный жизненный круг: темнота порождает зло, а зло поддерживает темноту.
"Образованные" и необразованные круги народа одинаково не верят в объективную
ценность права и не уважают его предписаний; они видят в нем или неприятное
стеснение, или в лучшем случае - удобное средство для защиты и нападения.
Правосознание ϲʙᴏдится к запасу непродуманных сведений из области положительного
права и к умению "пользоваться" ими, а за данным "знанием" и "пользованием" оно
укрывает в себе глубочайшие недуги и дефекты, внутреннее вырождение и духовное
бессилие.
Слепое, корыстное, беспринципное и бессильное правосознание руководит жизнью
человечества. И вот данные-то недуги правосознания - развязали стихию души и
подготовили ее духовную неудачу.
Жизнь духа требует здесь поистине глубокого пересмотра и обновления.
Человеку невозможно не иметь правосознания; его имеет каждый, кто сознает, что, кроме него, на свете есть другие люди. Человек имеет правосознание независимо от того, знает он об этом или не знает, дорожит этим достоянием или относится к нему с пренебрежением. Вся жизнь человека и вся судьба его слагаются при участии правосознания и под его руководством; мало того, жить - значит для человека жить правосознанием, в его функции и в его терминах: ибо оно остается всегда одною из великих и необходимых форм человеческой жизни. Оно живет в душе и тогда, когда еще отсутствует положительное право, когда нет еще ни <закона>, ни <обычая>, когда никакой <авторитет> еще не высказался о <правом>, верном поведении. Наивное, полусознательное, непосредственное убеждение в том, что не все внешние деяния людей одинаково допустимы и <верны>, что есть совсем <невыносимые> поступки и есть <справедливые> исходы и решения,- это убеждение, еще не знающее о различии <права> и <морали>, лежит в основании всякого <закона> и <обычая> и генетически предшествует всякому правотворчеству. И даже в тех случаях, когда содержание обычая и закона определяется своекорыстным интересом сильного, когда право является несправедливым или <дурным> правом,- в основании его лежит все то же непосредственное убеждение в необходимости и возможности отличить <верное> и <допустимое> поведение от <неверного> и <недопустимого> и регулировать жизнь людей на основании этого общеобязательного критерия.
В этом обнаруживается своеобразная трагикомедия правовой жизни: уродливое, извращенное правосознание остается правосознанием, но извращает свое содержание; оно обращается к идее права, но берет от нее лишь схему, пользуется ею по-своему, злоупотребляет ею и наполняет ее недостойным, извращенным содержанием; возникает неправое право, которое, однако, именуется <правом> и выдается за право, компрометируя в сознании людей самую" идею и подрывая веру в нее.
Именно естественное правосознание как предмет знания о <самом>, <настоящем>, едином праве должно лежать в основании всякого суждения о <праве> и всякого правового и судебного решения, а потому и в основания тех <законов>, которые устанавливаются в различных общинах и государствах уполномоченными людьми под названием <положительного права>. Чем развитее, зрелее и глубже естественное правосознание, тем совершеннее будет в таком случае и <положительное право> и руководимая им внешняя жизнь людей; и обратно: смутность, сбивчивость, непредметность и слабость естественного правосознания будут создавать <непредметное>, т. е. дурное, неверное, несправедливое, не соответствующее своему прообразу <положительное право>. Тогда <право>, единое и верное по своей идее, раздваивается и вступает в своеобразное внутреннее разноречие с самим собою: естественное правосознание утверждает не то, о чем говорит знание положительного права, и в результате этого душа приобретает два различных правосознания, ибо наряду с естественным возникает правосознание положительное, не совпадающее с ним по содержанию. Такое раздвоение права, такое разноречие правосознаний - свидетельствует, конечно, о духовной неудаче, постигающей человека: ему не удается - по отсутствию воли или по недостатку умения - осознать содержание естественной правоты и положить его в незыблемое основание всякого суждения о <положительном> праве; но так как умение всегда зависит от сердца, которое любит, и от воли, которая выковывает и воспитывает умение, то вся эта великая духовная неудача в деле правотворчества покоится на всеобщем, исторически устойчивом очерствении сердец и недостатке воли к правовому праву.
Отсюда уже ясно, что нормальное правосознание ведет не раздвоенную, а единую и целостную жизнь, и если оно видит перед собою исторически данное раздвоение права, то оно целиком обращается к борьбе за единое, правое право и за восстановление своего внутреннего, предметного, духовного единства. При этом <оно в качестве духовно верного и целостного отношения души к Праву не сводится к <сознанию> и <познанию>, но живет всегда в виде пробуждаемой сердцем и совестью воли к совершенству, справедливости и праву. Нормальное правосознание знает свой предмет; оно есть знающая воля к праву, признающая его в его объективном значении и обязательности, и признающая его потому, что она признает его цель. Поэтому нормальное правосознание есть прежде всего воля к цели права, а потому и воля к праву; а отсюда проистекает для него и необходимость знать право и необходимость жизненно осуществлять его, т. е. бороться за право. Только в этом целостном виде правосознание является нормальным правосознанием и становится благородной и непреклонной силой, питающейся жизнью духа и, в свою очередь, определяющей и воспитывающей его жизнь на земле.
Знание права
Нормальное правосознание отнюдь не сводится к верному знанию положительного права. Оно вообще не сводится к одному <знанию>, но включает в себя все основные функции душевной жизни: и прежде всего - волю, и притом именно - духовно воспитанную волю, а затем - и чувство, и воображение, и все культурные и хозяйственные отправления человеческой души. Оно не сводится и к переживанию одного <положительного права>, но всегда подходит к нему с некоторым высшим, предметным мерилом; наконец, оно не есть пассивное состояние, но жизненно активное и творческое. Поэтому одно знание положительного права, верное сознавание его - не гарантирует еще наличности нормального правосознания.
И тем не менее это знание необходимо. Народ, не знающий <законов> своей страны, ведет внеправовую жизнь или довольствуется самодельными и неустойчивыми зачатками права. Люди, не ведающие своих обязанностей, не в состоянии их блюсти, не знают их пределов и бессильны против вымогательства <воеводы>, ростовщика и грабителя; люди, не знающие своих полномочий, произвольно превышают их или же трусливо уступают силе; люди, не знающие своих запретностей, легко забывают всякий удерж и дисциплину или оказываются обреченными на правовую невменяемость. Незнание положительного права ведет неизбежно к произволу сильного и запуганности слабого. Мало того, оно делает невозможною жизнь в праве и по праву. Люди пребывают в состоянии животных или вещей, до которых не доходит голос взыскующий о том, что <можно>, что <должно> и чего <нельзя>, однако им запрещено <отзываться неведением закона>, и, невменяемые, они не могут даже претендовать на унизительную для человека невменяемость.
Народу необходимо и достойно знать законы своей страны; это входит в состав правовой жизни. Право говорит на языке сознания и обращается к сознательным существам; оно утверждает и отрицает, оно формулирует и требует - для того чтобы люди знали, что утверждено и что отринуто, и сознавали формулированное требование. И тот, кому оно <позволяет>, <предписывает> и <воспрещает>, - является субъектом полномочий, обязанностей и запретностей т. е. субъектом права. Самая сущность, самая природа права в том, - что оно творится сознательными существами и для сознательных существ, мыслящими субъектами и для мыслящих субъектов.
Поэтому нелеп и опасен такой порядок жизни, при котором народу недоступно знание его права: когда, например, среди народа есть неграмотные люди, или когда право начертано на чуждом языке, или когда текст законов остается недоступным для народа или же смысл права выражается слишком сложно, запутанно и непонятно. Тогда в лучшем случае между народом и правом воздвигается иерархия корыстных посредников, взимающих особую дань за <отыскание> правоты и обслуживающих народную темноту в свою пользу; им выгодно затемнить ясное дело, а не уяснить темное, спасти <безнадежное> дело и внести кривду в суд; и под их <опытными> руками толкование закона быстро превращается в профессиональный кривотолк. Так правосознание народа вырождается от невозможности непосредственно принять право в сознание. Нельзя человеку не быть субъектом права, ибо самая сущность права состоит в том, что оно обращается ко всякому вменяемому человеку, хотя бы уже с одними запретами и предписаниями. И согласно этому невозможно, чтобы субъектом права была неодушевленная вещь, насекомое или животное, ибо право предполагает способность к знанию, разумению и к соответственному управлению собою.
Однако самое знание положительного права только тогда стоит на высоте, когда оно предметно. Это означает, что обращающийся к праву должен подходить к нему, видя в нем объективное данное содержание, имеющее свой законченный и определенный смысл; этот смысл, ранее кем-то (законодателем?) продуманный и облеченный в слова и фразы, должен быть теперь точно выяснен и неискаженно понят. Тому, кто хочет действительно знать положительное право, необходимо понять, что оно прежде всего дается ему в готовом, законченном, установленном виде как особый предмет со специфическими свойствами и чертами. Этот предмет, как и всякий предмет, требует, чтобы восприятие, внимание и мысль приспособились к нему и научились видеть и понимать его. Это изучение, как и всякое движение к истине, требует того добросовестного и беспристрастного <теоретического> подхода, который характеризует науку и воспитывается научным преподаванием. :
Развитому правосознанию всегда присуща непоколебимая уверенность в том, что право и закон имеют свое определенное содержание и что каждый из нас, обращаясь к праву и встречаясь с его связующими указаниями, имеет прежде всего задачу выяснить и неискаженно понять это объективное содержание права. И в этой уверенности люди не заблуждаются. Праву в его зрелом и развитом виде свойственно иметь вид нормы, т. е. тезиса, выраженного в словах и устанавливающего известный порядок внешнего поведения как имеющий юридическое значение (например, позволенный, предписанный или воспрещенный). Правовая норма предстоит человеческому уму не просто в виде связного грамматического предложения; за ее словами скрывается всегда определенное содержание, из которого и видно, что она есть правило поведения, а не описание единичного факта и не формула позитивного закона, говорящего о том порядке, который осуществляется в действительности. Это содержание выражается в правовой норме как подуманное и мыслью определенное, так, что за каждым словом грамматического предложения скрывается логическое понятие со своим особым содержанием. Правовая норма по самому существу своему сочетает всегда два более или менее сложных понятия: предписанного, позволенного или воспрещенного поведения и понятие человеческого субъекта, образ действия которого этим регулируется.
Народное правосознание может стоять на высоте только там, где на высоте стоит юридическая наука. Там, где юриспруденция непредметна и пристрастна или, еще хуже, невежественна и продажна, там вырождается самая сердцевина правового мышления и быстро утрачивается уважение к праву; ученый приближается к типу старого подъячего и от его <научного> крючкотворства быстро меркнет правосознание. В суждениях о праве воцаряются шаткость и злокачественная туманность; в умах все двоится и колеблется; и трудно ждать чего-нибудь от <земли>, когда соль ее теряет свою силу.
Живой контакт между юридическою наукою и сознанием масс есть второе условие для развития правосознания. Содержание положительного права должно быть не только <доступно> народу так, чтобы каждый в каждом случае мог без труда установить свои правовые полномочия, обязанности и запретности; оно должно быть фактически введено в сознание народа по всей своей определенности и недвусмысленной ясности. Правосознание состоит прежде всего в том, что человек знает о <существовании> положительного права и о своей <связанности> им и, далее, он знает, что смысл этого права един и определенен, неизменяем по личному произволу и случайному интересу, и что содержание его <таково-то>. Необходимо, чтобы каждый фактически знал то, что ему по праву <можно>, <должно> и <нельзя>, чтобы он как бы воочию осязал пределы своего правового <статуса> в уверенности, что они могут быть изменены по праву, но не против права и не в обход его.
Понятно также, какое огромное значение имеет популярное преподавание права и школьное воспитание правосознания в жизни народа. Необходимы общедоступные учебники права, необходимо преподавание законоведения в средних школах, необходим обязательный курс правосознания, читаемый в высших учебных заведениях для студентов всех факультетов. Огромное значение могло бы быть присуще кадру разъездных лекторов и консультантов, оплачиваемых от города или от земства и бесплатных для народа (подобно врачам, ветеринарам и агрономам). Необходимо все сделать, чтобы приблизить право к народу, чтобы укреплять массовое правосознание, чтобы народ понимал, знал и ценил свои законы, чтобы он добровольно соблюдал свои обязанности и запретности и лояльно пользовался своими полномочиями. Право должно стать фактором жизни, мерою реального поведения, силою народной души.
И вот если условиться называть объективное содержание положительного права его смыслом, а субъективно осознанное содержание его - его понятием, то можно будет сказать: положительное правосознание состоит прежде всего в том, что человек переживает понятие положительного права адекватно его смыслу. Однако этим оно далеко не исчерпывается.
О ГОСУДАРСТВЕННОМ ПРАВОСОЗНАНИИ
Духовная сопринадлежность людей, племен и наций естественно ведет их к организации жизни на основах общего права, общей власти и общей территории. Однородность духовной жизни, совместность духовного творчества и общность духовной культуры составляют глубочайшую и подлинную основу всякого государственного единения. Именно эта связь - самая утонченная и подчас наименее сознательная и уловимая - творит самое могучее, самое нерасторжимое, безусловное и священное соединение людей в правовые и государственные союзы. Государство определяется именно тем, что оно есть положительно-правовая форма родины, а родина есть его творческое, духовное содержание. Отсюда - сущность государства, его способ бытия, его обоснование, его цель, его средства и нормальное строение.
Если право бессильно и бессмысленно вне правосознания, то государство унизительно, эфемерно и мертво вне государственного образа мыслей. Ибо на самом деле не только его корни, но и обыденная жизнь его имеет внутреннею, душевно-духовную природу. Нелепо и пагубно думать, что человек может жить внешними поступками в отрыве от внутренних состояний или что государство может достойно существовать, механически регистрируя своих <подданных>, устанавливая для них повинности и пошлины и не превращая их в граждан, участвующих сознанием, волею, чувством и действием в создании единой, разумно организованной жизни. Государство не есть внешняя вещь среди вещей, и бытие его не имеет материально-телесного характера, хотя природный и хозяйственный <субстрат> его и материален, а личный состав его ведет телесное существование. Государство есть нечто от духа и нечто для души. Оно есть духовное единство людей, ибо в основе его лежит духовная связь, предназначенная для того, чтобы жить в душах и создавать в них мотивы для правильного внешнего поведения.
В сознании этого лежит первая основа всякой государственности и политики; в осуществлении этого - первое условие ее истинного расцвета. Государственный образ мыслей есть разновидность правосознания, этим уже сказано все основное.
Государственный образ мыслей не сводится к знанию о том, что <есть на свете государство>, к которому <я принадлежу>. Но именно с этого он начинается.
Однако этого мало: необходимо признавать свою принадлежность к определенному государству, т.е. принимать ее волею и чувством, дорожить ею и культивировать ее. Политическая принадлежность должна быть сознательно принята каждым отдельным гражданином и признана им в нестесненном, свободном решении; и это решение должно привести каждого к духовному акту добровольного самообязывания или, что то же, к акту духовного вменения себе публично-правовых полномочий, обязанностей и запретностей. Вне этого государству неизбежно предстоит разложение.
Государство необходимо и приемлемо именно потому, почему необходимо и приемлемо положительное право: незрелое состояние человеческих душ, одержимых наивно-порочным, эгоистическим тяготением и не умеющих мотивировать свое внешнее поведение самостоятельным признанием естественной правоты, - делает государство необходимым и целесообразным способом поддержания естественного права через его положительно-правовое провозглашение и вменение. Неотчуждаемость и неумалимость естественных прав, с одной стороны, и весьма ограниченная способность людей к автономному самообязыванию, с другой - ведут к организации таких союзов, которые должны устанавливать и ограждать естественный правопорядок посредством гетерономных правовых правил и поддерживать их блюдение силою внешнего, общепризнанного, властвующего авторитета. Единая власть союза, уполномоченная правом и сама подчиненная праву, получает обязанность: формулировать естественное право в виде объективно-значащих, общеобязательных правил внешнего поведения (т.е. в виде положительного права), с тем чтобы эти правила проникали в сознание и к воле людей и порождали в них мотивы к правильному действованию.
По своей основной идее государство есть союз духовно сопринадлежащих людей, племен и наций, объединенных ради гетерономного осуществления естественного права. Это означает, что государство имеет единую, объективную и высшую цель и что только свободное, волевое приятие этой цели делает человека воистину гражданином.
СУЩНОСТЬ ГОСУДАРСТВА
Объективная природа государства определяется его высшею целью, его единым и неизменным заданием. Это задание состоит в ограждении и организации духовной жизни людей, принадлежащих к данному политическому союзу. Ограждение духа состоит в обеспечении всему народу и каждому индивидууму его естественного права на самобытное определение себя в жизни, т.е. права на жизнь и, притом на достойную жизнь, внешне свободную и внутренне самостоятельную. Организация такого сожительства людей, и притом на основах права и власти, составляет ту единую политическую цель, которой служит государство. Только верное понимание этой цели открывает доступ к пониманию средств и строения политического союза.
Основная природа этой цели, т.е. именно то, что делает ее политическою - состоит в ее единстве и общности для всех граждан.
Сущность государства состоит в том, что все его граждане имеют, помимо многих различных, противоположных или одинаковых интересов и целей одну, единую цель и один общий интерес. Об этой цели каждый может сказать: <это моя цель>, и будет прав, но должен добавить: <не только моя>. И все сразу могут сказать: <это наша общая цель>, и, высказав это, все будут правы. Но это и значит, что цель эта - общая. Множество телесно и душевно разъединенных людей желают одного и того же, такого, что или сразу у всех будет, или чего сразу у всех не будет. Каждый желает одиноко и по-своему; <интерес> как личное переживание остается своеобразным и множественным. Но предмет желания - един для всех и может быть создан только в организованном, совместном и не одиноком творчестве. Общность цели создает общность путей и средств, и основа политической деятельности дана.
Понятно, что эта солидарность в вопросе о правовой форме жизни получает свое освещение из глубины духовного содержания, национально-единого и патриотически-общего. Государство есть разновидность организованного сожительства; а в основе всякого сожительства людей, если оно не унизительно для них и не эфемерно, лежит духовная однородность и общность духовной культуры. Вот почему в основе всякого могучего и духовно-продуктивного политического союза лежит духовная солидарность сынов общей родины. Любовь к отечеству есть любовь к тому самому национальному духу, совокупную и совместную жизнь которого организует и ограждает государство. Чувство патриота посвящено тому самому, чему служит мысль и воля государственного деятеля. Политик, стоящий на высоте, творит то дело, в котором солидарен весь народ его, и если он творит его огнем своей души, то он патриот. Патриот, активно работающий над организацией духовной жизни своего народа, творящий общественную форму ее расцвета, - есть тем самым государственный деятель, национально-политический строитель и вождь. Политика вне патриотизма - беспредметна, нелепа и гибельна; патриотизм вне государства - нежизнен, немощен и бесформен. Итак: государство есть положительно-правовая форма родины, а отечество составляет истинное содержание политики.
Именно борьба за духовную культуру народа есть то, что сообщает государству высшее и последнее оправдание пред лицом Божиим; именно духовное содержание патриотизма придает государству его естественную правоту, противопоставляя его вселенскому братству и в то же время примиряя его с ним. В борьбе за свою духовную культуру граждане государства являются сразу сынами своей родины и поборниками вселенского дела.
Итак, духовная солидарность есть подлинная и реальная основа государства. Именно на этой основе государство должно быть понято и осуществлено как живая система братства, не только не противоречащая христианству, но и соответствующая духу евангельского учения.
Вести политическую жизнь, или, что то же, быть настоящим гражданином, значит испытывать живое неразрывное тождество между интересом государства и своим собственным ин-тересом и через это признавать своим собственным интересом - каждый духовно верный интерес каждого из своих сограждан. К этому сводится основное содержание политической жизни.
ФОРМА ГОСУДАРСТВА
Государство по своей основной идее есть духовный союз людей, обладающих зрелым правосознанием и властно утверждающих естественное право в братском, солидарном сотрудничестве.
Такова идея государства. Но, исторически говоря, оно лишь очень медленно приобретает эти идейно верные черты и осуществляет нередко, сохраняя свое наименование, целый ряд глубоких уклонений. Исправление этих недостатков и искажений возможно только с ростом, очищением и углублением правосознания, так что если история государства обнаруживает прогресс в смысле роста государственности, то этот прогресс должен быть понят как душевно-духовное возрастание человечества. Политический строй и правосознание образуют живое неразрывное единство настолько, что ни одна реформа невозможна до тех пор, пока не назреет известный сдвиг в правосознании; и всякая реформа, несоразмеренная с состоянием народного правосознания, - может оказаться нелепою и гибельною для государства. Единственно верный путь ко всяким реформам есть постепенное воспитание правосознания.
Именно на этом пути и только на нем разрешается основное противоречие между идеею государства и ее историческим осуществлением. Ибо, с одной стороны, государство живет правосознанием людей, а существенной чертой правосознания является способность к самоуправлению, отсюда, по идее, государство сводится к самоуправлению народа. Однако, с другой стороны, единая и объективная цель государства настолько высока и требует от граждан столь зрелого правосознания, что, исторически говоря, народы оказываются неспособными к самоуправлению, осуществляющему эту цель. И вот обнаруживается великое расхождение между идейною формою государства и его историческим обличием. Политическая философия должна вскрыть корни этого расхождения; государственная власть должна найти пути к его исцелению.
Основная задача государственного устройства состоит в том, чтобы обеспечить выделение к власти лучших граждан, и можно сказать, что государственная зрелость широких масс определяется именно способностью к такому выделению. Государственная власть всегда и безусловно должна иметь аристократический характер; это первое основное требование, предшествующее всем остальным. И переход от режима государственной опеки к режиму государственного самоуправления имеет смысл лишь постольку, поскольку он не нарушает этого основного условия.
Исторически государство может быть описано так: по форме - это есть публичное учреждение, медленно приближающееся к корпорации; по духу - это есть самоуправляющаяся корпорация, медленно втягивающая в себя широкие круги и народные массы. Политическая мудрость состоит в том, чтобы поддерживать режим опеки только в меру действительной необходимости и в то же время энергично работать над преодолением политической недееспособности масс или иначе: воспитывать в массах дух корпоративного самоуправления и закреплять этот дух соответствующею государственною формою. Задача государственной опеки состоит не в том, чтобы поддерживать опекаемого в состоянии духовного несовершеннолетия, в состоянии гражданского скудоумия и политической невменяемости, но в том, чтобы воспитывать опекаемого, сообщая ему способность к волевому самообузданию и самодисциплинированию - способность к самоопеке. Ибо государство сильно и достойно не тогда, когда власть влачит население к правопорядку против его воли, навязывая народу патриотическую солидарность посредством страха и казней, но тогда, когда в самом народе живет дух государственного патриотизма и политического добровольчества.
Согласно этому, одна из основных задач государственной власти есть политическое воспитание народа. Это значит, что широкие массы должны быть вовлекаемы в политическую жизнь до того, как за ними будет формально утверждена публичная дееспо-собность, или, что то же: только тот может приступить к отправлению публичных полномочий, кто осмыслил и усвоил свои публичные обязанности и запретности, ибо самоуправление и самоорганизация предполагают в массе высокую дисциплину, т.е. непоколебимую верность обязанностям и запретностям. Это можно выразить еще так: широкие массы народа должны быть вовлекаемы в государственную жизнь сначала через правосознание, а потом только через политический акт. Ибо политический акт, не выросший из здорового правосознания, гибелен и бессмыслен, а здоровое правосознание, не изливающееся ни в какой определенный и оформленный политический акт, отнюдь не бессмысленно и не гибельно,- напротив, оно остается драгоценной способностью, возможностью грядущих достижений.
Все это, вместе взятое, дает нам возможность осветить вопрос о государственной форме и вопрос о демократии.
Этот вопрос распадается при внимательном отношении на два различные вопроса: на вопрос об эмпирически наиболее целесообразной форме и на вопрос о наиболее совершенной форме.
Нет и не может быть единой политической формы, наиболее целесообразной для всех времен и для всех народов. Этому мечтательному и беспочвенному предрассудку пора угаснуть. Ибо политическая форма определяется всею совокупностью духовных и материальных данных у каждого отдельного народа и прежде всего присущим ему уровнем правосознания. Для каждого данного народа в каждую данную эпоху наиболее целесообразна та политическая форма, которая наилучше учитывает присущую именно ему зрелость и прочность государственной воли и сообразует с нею ту комбинацию из корпоративного и опекающего начала, которая ведет и строит национальную жизнь. И притом эта форма должна вести народ именно к единой и объективной государственной цели и обеспечивать аристократическую природу власти. Понятно, что здесь не может быть единого разрешения; мало того, возможно, что наиболее целесообразною формою окажется rebus sic stantibus1 форма наименее духовно совершенная: так, чернь как таковая требует деспотического господства, и при отсутствии монархических предпосылок в стране - государство может оказаться обреченным на форму тирании.
Иначе обстоит дело с вопросом о наиболее совершенной политической форме.
Здесь определенно можно установить, что наиболее совершенна та политическая форма, которая соответствует основным и неизменным аксиомам правосознания и обращается в душах граждан именно к этим аксиоматическим основам гражданственной жизни. Таких аксиом можно указать три: 1) чувство собственного духовного достоинства и его проявления: уважение к себе, начало чести и духовного измерения жизни; 2) способность к волевому самоуправлению и ее проявления: принципиальность, убежденность, самодеятельность, дисциплина и долг; 3) взаимное доверие и уважение - гражданина к гражданину, гражданина к власти и власти к гражданину. И вот наиболее совершенна та политическая форма, которая соответствует этим аксиоматическим основам, взывает именно к ним и именно их приводит в действие в качестве политически движущего мотива.
Это можно было бы выразить так, что наиболее совершенна та политическая форма, которая воспринимает в себя дух христианства и пропитывает ритм политического единения - началами любви, уважения и доверия, началами духовного самоутверждения, бытового земного самоотвержения и героизма. При таком подходе будет верно освещен и вопрос о демократии.
Демократия есть государственный строй, при котором власть организована по принципу корпоративного самоуправления. Отсюда вытекает уже все существенное.
Демократический строй есть способ государственного устроения. Следовательно, как и всякий другой строй, он ценен и допустим лишь в ту меру, в какую он не противоречит государственной цели. <Государство> есть родовое понятие; <демократическое государство> - видовое. Вид, теряющий признаки рода, есть nonsens2; государство, пытающееся быть демократией ценою своего государственного бытия, есть нелепое и обреченное явление. Иными словами: если вторжение широких масс в политику разрушает государство, то государство или погибнет, или найдет в себе силы остановить это вторжение и положить ему конец. Демократия как начало антигосударственное не имеет ни смысла, ни оправдания; она есть охлократия, т.е. правление черни, и этим уже предначертана ее судьба.
Это значит, что демократия ценна и допустима лишь постольку, поскольку она создает аристократическое осуществление государственной цели, т.е. служит общему делу власти, права и духа. Демократия не есть ни высшая цель, ни самостоятельная цель; она есть лишь способ выделения немногих лучших к власти, и притом один из способов. В качестве способа аристократизации власти она и подлежит решающей оценке; в этом ее испытание и отсюда ее приговор. И если этот приговор отрицательный, то государство или обратится к другим способам, или погибнет.
Демократический строй сам по себе есть лишь форма: и потому его ценность зависит от того, какое содержание вольется в эту форму.
Так разрешается вопрос о государственной <форме>. Она долж-на определяться во взаимодействии двух основ; единой, объективной государственной цели и наличного в стране уровня правосознания. Она должна всегда обеспечивать аристократическую природу власти и в то же время сообразовать размеры самоуправления народа со зрелостью и прочностью его государственной воли. Нет и не может быть единой политической формы, <наилучшей> для всех времен и народов: пора угаснуть этому мечтательному и беспочвенному предрассудку, пора политическим вождям и партиям приобщиться мудрости, сочетающей духовное ведение <единого> с эмпирическим видением <множественного и различного:>. Единой наилучшей формы нет: но есть основные, непреходящие аксиомы власти и аксиомы правосознания, на соблюдении которых должна покоиться всякая правовая организация. Эти аксиомы определяются всецело природою человеческого духа и права.
АКСИОМЫ ВЛАСТИ
Исторический опыт человечества показывает, что авторитет положительного права и создающей его власти покоится не только на общественном сговоре, не только на полномочии законодателя, не только на внушительном воздействии приказа и угрозы, но прежде всего и глубже всего на духовной правоте, или, что то же, на содержательной верности издаваемых повелений и норм. Именно эта духовная верность творимого права является всегда лучшим залогом того, что авторитет права и власти будет действительно признан правосознанием народа и что их политическая прочность соединится с жизненною продуктивностью. :Напрасно думать, что какое-нибудь очередное политическое задание может быть воистину разрешено вне утверждения этой духовно-верной формы жизни: вне ее всякое <разрешение> будет мнимым - или условною отсрочкою, или источником новых бед. Спасение в одном: форма духа должна установить акт правосознания, содержание права и строение политической власти. Правовая и политическая жизнь должна быть верна своим глубоким, последним корням, а эти корни имеют духовную природу.
Это можно выразить так: необходимо, чтобы люди в их совместной жизни блюли некоторые элементарные, но священные основы права и государства. Вне этого ни одна политическая организация не создаст ничего, кроме разложения и страдания. Эти основы могут быть формулированы в виде ряда аксиом, и этот ряд при нисхождении от поверхности в глубину может быть разделен на две группы: одна содержит аксиомы власти, а другая аксимомы правосознания.
Политическое властвование состоит в социально-сосредоточенном и юридически организованном влиянии воли одних, лучших и уполномоченных людей на волю других, подчиненных, причем подчиненные связуются не только правотою и силою власти, но и собственным правосознанием, это влияние должно служить торжеству естественного права, т.е. его обретению и осуществлению как единого и общего порядка жизни.
Это означает, что власть по родовой сущности своей есть сила, и притом волевая сила, а по видовому отличию своему она является правовою силою.
Власть есть прежде всего сила. Это выражается в том, что она есть способность к воздействию и влиянию. Бессильная власть есть в логическом отношении бессмыслица, а в государственном отношении пагубный призрак, фантом или симуляция; такая власть никому не нужна, ибо она лишена подлинной, жизненной реальности; она опасна и гибельна, потому что ведет весь государственный союз к разложению. :Государство со слабою властью нежизнеспособно. Ослабление и расшатание власти есть умерщвление государства. Поэтому все то, что слагает силу власти, - ав-торитет, единство, правота цели, организованность и исполнительность принудительного аппарата, - все это образует самую основу государственного бытия.
В отличие от всякой физической силы государственная власть есть волевая сила. Это означает, что способ ее действия есть по самой природе своей внутренний, психический, и притом духовный. Физическая сила, т.е. способность к вещественно-телесному воздействию человека на человека, - необходима государственной власти, но она отнюдь не составляет основного способа действовать, присущего государству. Мало того, государственный строй тем совершеннее, чем менее он обращается к физической силе, и именно тот строй, который тяготеет к исключительному господству физической силы, - подрывает себя и готовит себе разложение. <Меч> отнюдь не выражает сущность государственной власти; он есть лишь крайнее и болезненное ее средство; он составляет ее последнее слово и слабейшую из ее опор. Бывают положения и периоды, когда власть без меча есть негодная и гибельная власть, но это периоды исключительные и ненормальные. Нормально сила власти не в мече, а в авторитетном влиянии ее волевого императива.
Выходные данные сборника:
О СУЩНОСТИ ПРАВОСОЗНАНИЯ В ЕСТЕСТВЕННО-ПРАВОВОЙ КОНЦЕПЦИИ ИВАНА АЛЕКСАНДРОВИЧА ИЛЬИНА
Трубин Виталий Юрьевич
канд. юрид. наук, доцент кафедры гражданско-правовых дисциплин Саратовской государственной юридической академии, РФ, г. Астрахань
E - mail : evtrubina @ yandex . ru
Хазова Галина Сергеевна
канд. мед. наук, доцент кафедры гражданско-правовых дисциплин Саратовской государственной юридической академии, РФ, г. Астрахань
E-mail:
ABOUT ESSENCE OF SENSE OF JUSTICE IN NATURAL LAW DOCTRINE OF IVAN ALEKSANDROVICH ILYIN
Vitaly Trubin
candidate of Science, assistant professor of civil law department of Astrakhan branch of Saratov state law academy, Russia, Astrakhan
Galina Khazova
candidate of Science, assistant professor of civil law department of Astrakhan branch of Saratov state law academy,
Russia, Astrakhan
АННОТАЦИЯ
Иван Александрович Ильин – выдающийся русский философ, ученый-правовед, писатель и религиозный мыслитель. В нашей стране его произведения уже давно известны. Творческим наследием Ивана Ильина являются работы, связанные с формой государства и права. Одна из самых замечательных и важных его работ "О сущности правосознания".
ABSTRACT
Ivan Aleksandrovich Ilyin – an outstanding Russian philosopher, scientist and lawyer, writer and religious thinker. In our country his works have long been known. Creative heritage of Ivan Ilyin"s works are related to the form of state and law. One of the most remarkable and important of his works "On the essence of legal consciousness".
Ключевые слова: правосознание; нравственные принципы; философия
Keywords: of justice; moral principles; philosophy
Философия естественного права в России стала активно формироваться на рубеже XIX и XX столетий. Значительную роль в возрождении правовой концепции естественного права и ее дальнейшего развития сыграли такие выдающиеся представители отечественной мысли дореволюционного периода как: Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Б.П. Вышеславцев, В.М. Гессен, И.А. Ильин, Б.А. Кистяковский, С.А. Котляревский, И.В. Михайловский, П.И. Новгородцев, И.А. Покровский, Е.В. Спекторский, Ф.А. Степун, П.Б. Струве, E.H. Трубецкой, Г.П. Федотов, С.Л. Франк, А.С. Ященко и другие ученые. Внимание ученых к естественно-правовой теории права в этот период было связано с началом вступления в конце XIX и в начале XX века Европы, и в том числе, России в период глобального экономического кризиса, который повлек за собой различные негативные последствия во всех сферах общественных отношений.
На этом фоне в России стала формироваться самобытная философско-правовая мысль, которая явилась важнейшей основой формирования либеральной правовой культуры и дала богатейший материал для понимания как современного российского права и правосознания, так и возможных перспектив их развития . Особое влияние на развитие теории естественных прав и, в том числе, на понимание правосознания оказали русские философы. Вопросы правосознания рассматривали в своих работах Б.А. Кистяковский, П.И. Новгородцев, В.С. Соловьев, Б.Н. Чичерин, которые считали, что нормы позитивного права не всегда являются справедливыми по отношению к судьбе конкретного человека, а поэтому более актуальными они считали естественные права человека, оформленные «в виде норм – принципов, имеющих общечеловеческое происхождение, и соответствующие требованиям морали и справедливости» .
Глубокие изменения экономических, политических и социальных общественных отношений, произошедшие в нашей стране после распада СССР, закономерно повлекли за собой изменение права, формирование нового правосознания российских граждан. В связи с этим представляется вполне оправданным обращение современных русских ученых к творчеству великого российского философа, православного мыслителя, правоведа, публициста и литературного критика Ивана Александровича Ильина, которому принадлежит более 30 книг, большое количество брошюр, статей и публичных выступлений. К наиболее его известным произведениям относятся «Религиозный смысл философии» (1925 год), «Путь духовного обновления» (1937 год) и «Путь к очевидности» (1957 год) «Общее учение о праве и государстве» (1915 год), «Понятия права и силы» (1910 год), «О монархии и республике» (подготовлено к печати Н.П. Полторацким в 1979 году) и другие произведения.
Одной из наиболее замечательных работ, посвященных власти, праву, государственному устройству и правосознанию, следует отнести работу «О сущности правосознания». Работа была опубликована впервые после смерти И.А. Ильина в 1956 год в Мюнхене. В настоящее время в политическом и правовом развития России наблюдается кризис либеральной модели, что подтверждает высказанную И.А. Ильиным идею о неэффективности воспроизведения в нашей стране западной версии этой модели . В своих трудах И.А. Ильин высказывает мысль, что успешное правовое и политическое становление России возможно в случае органического понимания политики, права и государства. Согласно этим представлениям, формы права и государственного устройства развиваются подобно живым организмам, по своим внутренним законам, которые проистекают из специфической культуры и правосознания народа.
Таким образом, особенности развития правосознания личности и народа, являются одним из основных проявлений духа, которые противостоят инстинктам и бездуховности, и выступают одной из главных основ формирования права и государства, определяют важнейшие направления в развитии общества, формируют «здорового правосознания», в результате чего человек становится законопослушным, соблюдает свои и чужие права и в результате в обществе устанавливается правопорядок. Отсутствие «здорового правосознания» превращает общество в «решето злоупотреблений и преступлений». Идеи И.А. Ильина о воспитании здорового правосознания являются не менее актуальными в России и на современном этапе.
Иван Александрович Ильин был достаточно религиозным человеком, поэтому многие проблемы и, в том числе, право и правосознание он рассматривает через призму религиозной христианской основы. По мнению И.А. Ильина христианство, признано вносить в общение людей и другие общественные отношения дух нового христианского правосознания. Отсюда законы, которые должны существовать на земле и в человеческом обществе, организовывающие его деятельность – это нормы, правила, указывающие человеку его лучший путь и его внешнее поведение. Являясь последователем естественно-правовой теории права, он указывал, что каждому человеку присуще переживание естественного права, однако у большинства оно остается смутным, неуверенным, неосознанным, а в лучшем случае «интуицией правоты». Положительное право по своему содержанию всегда достаточно «неопределенно» и «условно», «временно» и «относительно», а значит чем развитее и глубже будет естественное право и правосознание, тем совершеннее будет и положительное право. Осознать содержание естественного права можно путем развития и осуществления в себе естественного правосознания. По мнению И.А. Ильина источником позитивного правосознания является творческая сила души, которая познает мир для того, чтобы осуществить в нем через Христианскую религию через единение с Божеством «Его закон как свой закон». Свои выводы он связывал с постигшим Россию на пороге 20 века потоком «неслыханных войн и небывалых революций», в процессе которых человечество заблудилось в своей духовной жизни. В целях преодоления этого кризиса современный человек должен обратится к своему правосознанию и попытаться найти и возродить в нем священные основы и глубокие источники здорового правосознания . Каждый человек, независимо от своего возраста, образования, ума и таланта имеет правосознание, независимо от того знает он об этом или нет. Вся жизнь человека и вся судьба его слагаются при участии правосознания и под его руководством. Оно может быть ограниченным, узким, неразвитым, тупым, извращенным, но в основании его всегда лежит необходимость отличить верное и допустимое поведения от неверного и недопустимого и регулировать свою жизнь и жизнь людей на основании этого общеобязательного критерия. Правосознание, по мнению И.А. Ильина, является основой всей правовой жизни человеческого общества. В основе позитивного правосознания лежит законопослушность. Законопослушность должна воспитываться с детства. В идеале законопослушание должно быть естественным процессом, поскольку «где-то в глубине бессознательного живет священная способность человека отличать лучшее от худшего, предпочитать именно лучшее, радоваться ему, желать его и любить его» . Возникновение правосознания И.А. Ильин сформулировал в трех аксиомах.
Под аксиомами правосознания ученый понимал «основные истины», которые в жизни соответствуют основным способам бытия, мотивирования и действования.
Первая аксиома состоит в необходимости добровольного соблюдения действующих законов и «борьбы за их совершенство, не нарушая действующего права» .
Вторая аксиома открывает великую тайну свободы. Её И.А. Ильин выражает в формуле «освободи себя и ищи свободы только через закон и под законом» .
Третья аксиома указывает, что всякое действующее право должно быть облагорожено лучами естественного «христиански-воспитанного правосознания», «ибо оно указывает людям объективно лучшее поведение, а все объективно-лучшее воспринимается, познается и осуществляется именно духом» .
Действительно право в виде законодательных актов по отношению к людям подходят к ним «извне» и зачастую вопреки их воли и, по сути, является внешней силой. Вместе с тем право, обращаясь к внутреннему миру человека, к его душе рождает мотивы поведения человека и порождает тем самым его живой поступок. Каждый на своем месте будь то законодатель, судья или обычный человек должен стараться правильно понимать и применять закон, повиноваться им в порядке «свободного самообязания», в этом кроется «великая тайна свободы». Однако человек не может получить настоящую свободу в результате внешних воздействий на закон. Человек может быть свободен только под законом и через закон. Пребывая с лояльностью к действующему законодательству необходимо бороться за отмену нецелесообразных или несправедливых законов, но только в рамках действующего законодательства. В противном случае это путь к беззаконию и произволу, путь к революции и гражданской войне.
Иван Александрович задается вопросами:
Отвечая на эти вопросы и другие вопросы, он приходит к выводу, что их понимания возможно только через «свободное и творческое правосознание» . Творческое состояние необходимо, чтобы вызывать из вместилища чувств, из души человека его подлинное чувство права и лучшие законы, которые могли бы применяться к реальным отношениям людей. Однако нет смысла в беспорядочной отмене законов. В любом законе надо научиться видеть «заснувшую справедливость», т. е. главное, «верное и справедливое» начало. Затем, сравнив закон со своей «правовой совестью», понять и найти его подлинное назначение, глубину и справедливое отражение жизненных обстоятельств. На этом пути правотворчества «естественное правосознание» приобретает творческую силу и характер «творческого правосознания».
В глубине души каждого человека в той или иной степени живет «естественное правосознание», которое указывает подлинное направление, в котором должны двигаться люди в законодательной и правоприменительной деятельности, и только тогда отношения человека к праву станет творческим, глубоким и истинным как во внутренней, так и внешней жизни человека.
Список литературы:
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Историческая эпоха, ныне переживаемая народами, должна быть осмыслена как эпоха великого духовного разоблачения и пересмотра .
Бедствие мировых войн и революций, постигшее мир и потрясшее всю жизнь народов до самого корня, есть по существу своему явление стихийное, и поэтому оно только и может иметь стихийные причины и основания. Но всюду, где вспыхивает стихия и где она, раз загоревшись, овладевает делами и судьбами людей, всюду, где люди оказываются бессильными перед ее слепым и сокрушающим порывом, – всюду скрывается несовершенство, или незрелость, или вырождение духовной культуры человека: ибо дело этой культуры состоит именно в том, чтобы подчинять всякую стихию своему закону, своему развитию и своей цели . Стихийное бедствие обнаруживает всегда поражение , ограниченность и неудачу духа, ибо творческое преобразование стихии остается его высшим заданием. И как бы ни было велико это бедствие, как бы ни были грандиозны и подавляющи вызванные им страдания, дух человека должен принять свою неудачу и в самой остроте страдания усмотреть призыв к возрождению и перерождению. Но это-то и значит осмыслить стрясшуюся беду как великое духовное разоблачение .
Стихия, ныне вовлекшая человека в неизмеримое злосчастие великих войн и потрясений, есть стихия неустроенной и ожесточившейся человеческой души .
Как бы ни было велико значение материального фактора в истории, с какой бы силою потребности тела не приковывали к себе интерес и внимание человеческой души – дух человека никогда не превращается и не превратится в пассивную, не-действующую среду, покорную материальным влияниям и телесным зовам. Мало того, именно слепое, бессознательное повиновение этим влияниям и зовам умаляет его достоинство, ибо достоинство его в том, чтобы быть творческою причиною, творящею свою жизнь по высшим целям, а не пассивным медиумом стихийных процессов в материи. Всякое воздействие, вступающее в душу человека, перестает быть мертвым грузом причинности и становится живым побуждением, влечением, мотивом, подверженным духовному преобразованию и разумному руководству. К самой сущности человеческого духа принадлежит этот дар: воспринять, преломить, преобразовать и направить по-новому всякое, вторгающееся извне, воздействие. И поскольку дух человека не владеет этим даром в достаточной степени, поскольку стихии мира гнетут его и ломают его жизнь – постольку разоблачается и обнаруживается его незрелость , постольку перед ним раскрываются новые задания и возможность новых достижений .
Но для того, чтобы овладеть этим даром и использовать его во всей его миропреобразующей силе, дух человека должен овладеть своей собственной стихией – стихией неразумной и полу-разумной души. Невозможно устроить мир материи, не устроив мир души, ибо душа есть необходимое творческое орудие мироустроения. Душа, покорная хаосу, бессильна создать космос во внешнем мире: ибо космос творится по высшей цели , а душевный хаос несется, смятенный, по множеству мелких, противоположных «целей», покорствуя слепому инстинкту. Неустроенная душа остается реальной потенцией духа: она восприемлет и преломляет, но не преобразует и не направляет по-новому влияния, вторгающиеся извне. Ее «цели» остаются пассивными знаками причинных давлений, и сумятица их всегда чревата новыми бедами. Внутренно неустроенная в своих заданиях, стремлениях и умениях, душа человека напрасно ищет спасения в господстве над внешним миром: технически покоряя материю, она творит себе лишь новую беспомощность; одолевая внешнюю стихию, она готовит восстание внутреннего хаоса; ее успехи выковывают форму для нового, нежданного поражения.
Ныне на наших глазах новый мир повторяет путь древнего страдания; новый опыт дает старые выводы. Эти выводы снова научают тому, что самопознание и самопреобразование человеческого духа должно лежать в основе всей жизни, дабы она не сделалась жертвою хаоса и деградации; они научают тому, что внутреннее разложение индивидуальной души делает невозможным общественное устроение и что разложение общественной организации ведет жизнь народа к позору и отчаянию. И еще они научают тому, что формальная организованность индивидуальной души и народного хозяйства не обеспечивают жизнь человека от содержательного вырождения и преступных путей. Сквозь все страдания мира восстает и загорается древняя истина и зовет людей к новому пониманию, признанию и осуществлению: жизнь человека оправдывается только тогда, если душа его живет из единого, предметного центра, движимая подлинною любовью к Божеству как верховному благу . Эта любовь и рожденная ею воля – лежат в основе всей, осуществляющейся духовной жизни человека, и вне ее душа блуждает, слепнет и падает. Вне ее знание становится пародией на знание, искусство вырождается в пустую и пошлую форму, религия превращается в нечистое самоопьянение, добродетель заменяется лицемерием, право и государство становятся орудием зла. Вне ее человек не может найти единой, устрояющей цели жизни , которая превратила бы все его «занятия» и «дела» в единое дело Духа и обеспечила бы человеческому духу его победу. Эту победу обеспечивает только живая и подлинная жажда Совершенства, ибо она есть сама по себе источник величайшей и непобедимой никакими «обстоятельствами» силы , устрояющей внутренний и внешний мир. Это объясняется самою природою духа: он есть та творческая сила души, которая ищет подлинного знания, добродетели и красоты, и созерцая Божество как реальное средоточие всякого совершенства, познает мир для того, чтобы осуществить в нем Его закон как свой закон . Но душа, всегда хранящая в себе потенцию духа, может превратить эту возможность в действительность только тогда, когда в ней загорается цельным и радостным огнем любовь к божественному и жажда стать Духом, найти к нему путь и открыть его другим.
История показывает, что нелегко человеку найти этот путь, что трудно идти по нему и что легко его потерять. Хаос мелких желаний и маленьких целей незаметно распыляет силы души, и человеческие страсти заливают ее огонь. Душа теряет доступ к духовным содержаниям, а потому не может соблюсти и форму духа: ибо быть в образе духа она может только тогда, когда она подлинно живет его реальными содержаниями. Утратив образ духа, она делается жертвою собственного хаоса и увлекается его кружением в падение и беды. И тогда ее задача в том, чтобы в самих бедах и страданиях усмотреть свое отпадение от Бога, услышать Его зов, узнать Его голос и подвергнуть разоблачению и пересмотру свой неверный путь.
Ныне философия имеет великую и ответственную задачу положить начало этому пересмотру и разоблачению. Такая потрясающая духовная неудача человечества, как поток неслыханных войн и небывалых революций, свидетельствует с непререкаемою силою и ясностью о том, что все стороны духовного бытия жили и развивались по неверным путям, что все они находятся в состоянии глубокого и тяжелого кризиса. Человечество заблудилось в своей духовной жизни, и хаос настигнул его неслыханной бедою; это свидетельствует о том, что неверен был самый способ духовной жизни , что он должен быть пересмотрен до корней и от корней обновлен и возрожден.
И если задача организовать мирное и справедливое сожительство людей на земле есть задача права и правосознания, то современный кризис обнажает прежде всего глубокий недуг современного правосознания .
В душах людей всегда есть такие стороны, которые могут долгое время, из поколения в поколение не привлекать к себе достаточного внимания, пребывая в темноте и полуосознанности. Это бывает не только потому, что эти стороны имеют, по существу своему, инстинктивный характер и как бы вытесняются из поля сознания, и не только потому, что они, сами по себе, духовно-незначительны или практически второстепенны и как бы затериваются среди других, столь же несущественных оттенков жизни, – но и потому, что культивирование их требует особого напряжения воли и внимания, тогда как их духовное значение по основной природе своей противостоит своекорыстному интересу и близорукому воззрению повседневного сознания.
Всегда найдется немало людей, готовых искренне удивиться тому, что в них живет известное мировоззрение, что они имеют свой особый эстетический вкус, что они стоят в известном постоянном отношении к голосу совести , что у них имеется характерное для их души правосознание . А между тем каждый человек, независимо от своего возраста, образования, ума и таланта, живет этими сторонами или функциями души даже и тогда, когда он сам об этом не подозревает. В таком случае его суждения и поступки слагаются непосредственно под руководством инстинктивных влечений и побуждений и выражают его душевный уклад, его личный характер, его индивидуальный уровень жизни, несмотря на то, что он, может быть, ничего не знает об этом и даже не предполагает, что людям неизбежно иметь мировоззрение и правосознание, что им неизбежно жить эстетическим вкусом и совестью. Ограниченное, узкое, тупое мировоззрение остается воззрением на мир; неразвитой, извращенный, дурной вкус творит по-своему эстетический выбор; подавленная, невыслушанная, заглушенная совесть по-прежнему бьется и зовет из глубины; а уродливое, несвободное, слабое правосознание всю жизнь направляет деяния людей и созидает их отношения.
Человеку невозможно не иметь правосознания; его имеет каждый, кто сознает, что кроме него на свете есть другие люди. Человек имеет правосознание независимо от того, знает он об этом или не знает, дорожит этим достоянием или относится к нему с пренебрежением. Вся жизнь человека и вся судьба его слагаются при участии правосознания и под его руководством; мало того, жить – значит для человека жить правосознанием, в его функции и в его терминах: ибо оно остается всегда одною из великих и необходимых форм человеческой жизни. Оно живет в душе и тогда, когда еще отсутствует положительное право, когда нет еще ни «закона», ни «обычая», когда никакой «авторитет» еще не высказался о «правом», верном поведении. Наивное, полусознательное, непосредственное убеждение в том, что не все внешние деяния людей одинаково допустимы и «верны», что есть совсем «невыносимые» поступки и есть «справедливые» исходы и решения, – это убеждение, еще не знающее о различии «права» и «морали», лежит в основании всякого «закона» и «обычая» и генетически предшествует всякому правотворчеству. И даже в тех случаях, когда содержание обычая и закона определяется своекорыстным интересом сильного, когда право является несправедливым или «дурным» правом, – в основании его лежит все то же непосредственное убеждение в необходимости и возможности отличить «верное» и «допустимое» поведение от «неверного» и «недопустимого» и регулировать жизнь людей на основании этого общеобязательного критерия.
В этом обнаруживается своеобразная трагикомедия правовой жизни: уродливое, извращенное правосознание остается правосознанием, но извращает свое содержание; оно обращается к идее права, но берет от нее лишь схему , пользуется ею по-своему, злоупотребляет ею и наполняет ее недостойным, извращенным содержанием; возникает неправое право , которое, однако, именуется «правом» и выдается за право, компрометируя в сознании людей самую идею и подрывая веру в нее.
Эта трагикомедия характерна не только для правотворчества; это есть трагикомедия всей духовной жизни человека. Каждый из людей имеет в своем замкнутом, индивидуальном внутреннем опыте единственную среду, связующую его с вершинами духа – с истиною, добром, красотою, откровением и правом, – и единственный источник для их познания и для суждения о них; каждый знает об этих предметах лишь то, что он самостоятельно и подлинно испытал и творчески проверил.1
Ср. мой труд «Аксиомы религиозного опыта», главы 1–3. См. также три речи «Религиозный смысл философии».
И вот, люди постоянно забывают об этих основных условиях духовного делания: не ищут подлинности в опыте и предметности в исследовании, но основываются на личной склонности и довольствуются субъективным мнением. И в результате этого слагается недостойное и комическое зрелище: люди судят о важнейшем и верховном, не зная того, о чем судят; каждый претендует и посягает, не имея на то основания; сверхличная очевидность подменяется личною уверенностью; возникает бесконечное множество разногласий, ум блуждает, колеблется и приходит к бесплодному «субъективизму» и беспочвенному «релятивизму». Утрачивается вера в возможность истинного знания, в единство добра, в объективную ценность красоты, в возможность подлинного откровения, в справедливое, духовно верное право, а вместе с этим неизбежно гаснет и воля к обретению верного пути к познанию и осуществление этих верховных содержаний. Личный интерес остается единственным руководителем, и жизнь незаметно вырождается.
Эту объективность предметного содержания применительно к праву можно описать так, что во внешнем отношении человека к человеку есть некая единая и объективная правота , которую можно познать только через внутренний опыт , через подлинное, предметное испытание и раскрытие естественного права . Переживание естественного права присуще каждому человеку, но у большинства оно остается смутным, неуверенным и неосознанным «правовым чувством», как бы «инстинктом правоты» или в лучшем случае «интуицией правоты». Осознать содержание этого естественного права и раскрыть его значит положить начало зрелому естественному правосознанию , сделать его предметом воли и оправданного аффекта, т. е. превратить эту единую и объективную правоту в любимую и желанную цель жизни, – значит развить и осуществить в себе естественное правосознание.
Именно естественное правосознание как предмет знания о «самóм», «настоящем», едином праве должно лежать в основании всякого суждения о «праве» и всякого правового и судебного решения, а потому и в основании тех «законов», которые устанавливаются в различных общинах и государствах уполномоченными людьми под названием «положительного права». Чем развитее, зрелее и глубже естественное правосознание, тем совершеннее будет в таком случае и «положительное право», и руководимая им внешняя жизнь людей; и обратно: смутность, сбивчивость, непредметность и слабость естественного правосознания будут создавать «непредметное», т. е. дурное, неверное, несправедливое, не соответствующее своему прообразу «положительное право». Тогда «право», единое и верное по своей идее, раздваивается и вступает в своеобразное внутреннее разноречие с самим собою: естественное правосознание утверждает не то, о чем говорит знание положительного права, и в результате этого душа приобретает два различных правосознания, ибо наряду с естественным возникает правосознание положительное , не совпадающее с ним по содержанию. Такое раздвоение права, такое разноречие правосознании свидетельствует, конечно, о духовной неудаче, постигающей человека: ему не удается – по отсутствию воли или по недостатку умения – осознать содержание естественной правоты и положить его в незыблемое основание всякого суждения о «положительном» праве; но так как умение всегда зависит от сердца, которое любит, и от воли, которая выковывает и воспитывает умение, то вся эта великая духовная неудача в деле правотворчества покоится на всеобщем, исторически устойчивом очерствении сердец и недостатке воли к правому праву .
Отсюда уже ясно, что нормальное правосознание ведет не раздвоенную, а единую и целостную жизнь, и если оно видит перед собою исторически данное раздвоение права, то оно целиком обращается к борьбе за единое, правое право и за восстановление своего внутреннего, предметного духовного единства. При этом оно в качестве духовно верного и целостного отношения души к Праву не сводится к «сознанию» и «познанию», но живет всегда в виде пробуждаемой сердцем и совестью воли к совершенству, справедливости и праву. Нормальное правосознание знает свой предмет; оно есть знающая воля к праву, признающая его в его объективном значении и обязательности, и признающая его потому, что она признает его цель . Поэтому нормальное правосознание есть прежде всего воля к цели права, а потому и воля к праву; а отсюда проистекает для него и необходимость знать право и необходимость жизненно осуществлять его, т. е. бороться за право . Только в этом целостном виде правосознание является нормальным правосознанием и становится благородной и непреклонной силой, питающейся жизнью духа и, в свою очередь, определяющей и воспитывающей его жизнь на земле.
Нормальное правосознание можно изобразить как особый способ жизни, которым живет душа, предметно и верно переживающая право в его основной идее и в его единичных видоизменениях (институтах). Этот строй душевной жизни есть, конечно, нечто идеальное, однако не в том смысле, чтобы этот «идеал» был неосуществим. Напротив, этот способ жизни уже дан в зачатке каждому из людей, и от каждого из нас зависит – осознать, развить и упрочить в себе этот зачаток. И в этом самовоспитании обнаруживается теснейшая зависимость между «осознанием» и жизненным «укреплением»: исследование нормального правосознания удается только при наличности творческой воли к цели права, но именно предметное познание этой цели укрепляет жизненную волю к ней.
Исследователь, поставивший перед собою эту задачу, вступит неизбежно в борьбу с целым множеством предрассудков: релятивистическое воззрение на право будет, может быть, наиболее упорным из них.
По-видимому, самые условия создания и существования права благоприятствуют этому предрассудку. В праве, по-видимому, все относительно. Сознание человека удивительно легко и прочно привыкает к тому, что право «обусловлено» временем и местом, интересом и силою, настойчивою волею и слепым случаем. То, что «сейчас» и «здесь» – право, то «завтра» и «здесь» или «сейчас» и «там» – уже не право; запретное сегодня – позволено завтра и может быть вменено в обязанность через месяц; организованный интерес становится силою и провозглашает «справедливым» то, что завтра будет ниспровергнуто «случайным» стечением обстоятельств. Архивы хранят в себе груды «отживших норм» и целых кодексов, а изворотливый ум, обслуживая минутный интерес, умеет истолковать и приспособить «действующее» право как угодно. Содержание права всегда достаточно «неопределенно» и «условно», а значение его всегда «временно» и «относительно».
В этом убеждении вырастает и живет современное правосознание; оно глубоко проникнуто релятивизмом и не знает о себе, что оно может и должно быть иным. Убеждение в том, что право есть нечто «относительное» – и по содержанию своему и по обязательности, – возникает незаметно, бессознательно и потому коренится в душах особенно прочно и глубоко: это убеждение идет навстречу своекорыстному и близорукому интересу, питается им и, в свою очередь, обслуживает его. Возникает порочный жизненный круг: темнота порождает зло, а зло поддерживает темноту. «Образованные» и необразованные круги народа одинаково не верят в объективную ценность права и не уважают его предписаний; они видят в нем или неприятное стеснение, или в лучшем случае – удобное средство для защиты и нападения. Правосознание сводится к запасу непродуманных сведений из области положительного права и к умению «пользоваться» ими, а за этим «знанием» и «пользованием» оно укрывает в себе глубочайшие недуги и дефекты, внутреннее вырождение и духовное бессилие.
Слепое, корыстное, беспринципное и бессильное правосознание руководит жизнью человечества. И вот эти-то недуги правосознания развязали стихию души и подготовили ее духовную неудачу.
Жизнь духа требует здесь поистине глубокого пересмотра и обновления.
Нормальное правосознание отнюдь не сводится к верному знанию положительного права . Оно вообще не сводится к одному «знанию», но включает в себя все основные функции душевной жизни: и прежде всего – волю и притом именно – духовно воспитанную волю , а затем – и чувство, и воображение, и все культурные и хозяйственные отправления человеческой души. Оно не сводится и к переживанию одного «положительного права», но всегда подходит к нему с некоторым высшим, предметным мерилом; наконец, оно не есть пассивное состояние, но жизненно активное и творческое. Поэтому одно знание положительного права, верное сознавание его не гарантирует еще наличности нормального правосознания.
И тем не менее это знание необходимо. Народ, не знающий «законов» своей страны, ведет вне-правовую жизнь или довольствуется самодельными и неустойчивыми зачатками права. Люди, не ведающие своих обязанностей, не в состоянии и блюсти их, не знают их пределов и бессильны против вымогательства «воеводы», ростовщика и грабителя; люди, не знающие своих полномочий, произвольно превышают их или же трусливо уступают силе; люди, не знающие своих запретностей, легко забывают всякий удерж и дисциплину или оказываются обреченными на правовую невменяемость. Незнание положительного права ведет неизбежно к произволу сильного и запуганности слабого. Мало того, оно делает невозможною жизнь в праве и по праву. Люди пребывают в состоянии животных или вещей, до которых не доходит голос, взыскующий о том, что «можно», что «должно» и чего «нельзя», однако им запрещено «отзываться неведением закона», и, невменяемые, они не могут даже претендовать на унизительную для человека невменяемость.
Народу необходимо и достойно знать законы своей страны; это входит в состав правовой жизни. Право говорит на языке сознания и обращается к сознательным существам; оно утверждает и отрицает, оно формулирует и требует – для того чтобы люди знали , что утверждено и что отринуто, и сознавали формулированное требование. И тот, кому оно «позволяет», «предписывает» и «воспрещает», является субъектом полномочий, обязанностей и запретностей, т. е. субъектом права . Самая сущность , самая природа права в том, что оно творится сознательными существами и для сознательных существ, мыслящими субъектами и для мыслящих субъектов .
Поэтому нелеп и опасен такой порядок жизни, при котором народу недоступно знание его права: когда, например, среди народа есть неграмотные люди, или когда право начертано на чуждом языке, или когда текст законов остается недоступным для народа,2
Гегель приводит пример с тираном Дионисием, повесившим текст законов так высоко, что его никто не мог прочесть. Hegel. Crundlinien der Philosophie des Rechts. 1833, s. 278.
Или же смысл права выражается слишком сложно, запутанно и непонятно. Тогда в лучшем случае между народом и правом воздвигается иерархия корыстных посредников, взимающих особую дань за «отыскание» правоты и обслуживающих народную темноту в свою пользу; им выгодно затемнить ясное дело, а не уяснить темное, спасти «безнадежное» дело и внести кривду в суд; и под их «опытными» руками толкование закона быстро превращается в профессиональный кривотолк. Так правосознание народа вырождается от невозможности непосредственно принять право в сознание. Нельзя человеку не быть субъектом права, ибо самая сущность права состоит в том, что оно обращается ко всякому вменяемому человеку, хотя бы уже с одними запретами и предписаниями. И согласно этому, невозможно, чтобы субъектом права была неодушевленная вещь, насекомое или животное, ибо право предполагает способность к знанию, разумению и к соответственному управлению собою.
Однако самое знание положительного права только тогда стоит на высоте, когда оно предметно . Это означает, что обращающийся к праву должен подходить к нему, видя в нем объективное данное содержание, имеющее свой законченный и определенный смысл ; этот смысл, ранее кем-то (законодателем?) продуманный и облеченный в слова и фразы, должен быть теперь точно выяснен и неискаженно понят . Тому, кто хочет действительно знать положительное право, необходимо понять, что оно прежде всего дается ему в готовом, законченном, установленном виде, как особый предмет , со специфическими свойствами и чертами. Этот предмет , как и всякий предмет , требует, чтобы восприятие, внимание и мысль приспособились к нему и научились видеть и понимать его. Это изучение, как и всякое движение к истине , требует того добросовестного и беспристрастного «теоретического» подхода, который характеризует науку и воспитывается научным преподаванием.
Это не значит, однако, что именно ученому и только ему свойственен этот подход. Нет, с одной стороны, возможны ученые юристы, всю жизнь не поднимающиеся к теоретическому изучению права; они интересуются им лишь в меру и с точки зрения его практического применения, и казуальные «запросы жизни» господствуют над их научной деятельностью. Они воспитывают в своих аудиториях умелых, но научно беспринципных практикантов и часто, сами того не сознавая, задерживают рост истинного правосознания в стране. С другой стороны, совестный и беспристрастный подход к выяснению «точного смысла закона» доступен не только «образованному» юристу, но и простому человеку; недостаток общего или юридического образования может помешать ему в осуществлении этого точного выяснения, отсутствие умения и навыка может затруднить его, но сознание важности и необходимости такого некорыстного интереса к содержанию права, такого «незаинтересованного» понимания, такого не-казуального выяснения – может быть свойственно ему в высшей степени.
Развитому правосознанию всегда присуща непоколебимая уверенность в том, что право и закон имеют свое определенное содержание
и что каждый из нас, обращаясь к праву и встречаясь с его связующими указаниями, имеет прежде всего задачу выяснить и неискаженно понять это объективное содержание права
. И в этой уверенности люди не заблуждаются. Праву в его зрелом и развитом виде свойственно иметь вид нормы, т. е. тезиса, выраженного в словах и устанавливающего известный порядок
внешнего поведения как имеющий юридическое значение (например, позволенный, предписанный или воспрещенный).3
Я пытался подробно развить и обосновать это воззрение в статье «Понятия права и силы». – Вопр. Фил. и Псих. 1910, книга 1. Эта статья была издана и в виде отдельной брошюры.
Правовая норма предстоит человеческому уму не просто в виде связного грамматического предложения; за ее словами скрывается всегда определенное содержание, из которого и видно, что она есть правило поведения, а не описание единичного факта и не формула позитивного закона , говорящего о том порядке, который осуществляется в действительности. Это содержание выражается в правовой норме как подуманное и мыслью определенное, так что за каждым словом грамматического предложения скрывается логическое понятие со своим особым содержанием . Правовая норма по самому существу своему сочетает всегда два более или менее сложных понятия: предписанного, позволенного или воспрещенного поведения и понятие человеческого субъекта , образ действия которого этим регулируется. Отсюда необходимость предметного логического и нормативного рассмотрения права.
Предметное чтение и изучение правовой нормы отправляется от признания того, что каждая норма как логический тезис и как правило поведения имеет свое объективное содержание, заданное к точному и адекватному уразумению.
В качестве тезиса
, связующего два понятия
, правовая норма стоит в ряду смыслов, непосредственно подчиненных закону тождества и закону противоречия и подлежащих поэтому формально-логическому рассмотрению.4
Под «смыслом» я разумею здесь не «метафизическую силу», и не «абсолютное достоинство», и не «творческую цель», но чисто «логическое», тождественное, отвлеченное (от образа и от акта мысли), непространственное и невременное, нечувственное и необразное содержание, постольку «объективное» и «идеальное», специфически постигаемое актом чистого мышления. Целостное выяснение его природы требует, конечно, самостоятельного исследования. К сожалению, этим термином иногда злоупотребляют в философской литературе, особенно умы, не привыкшие к дифференцированному мышлению и стремящиеся построить «систему» на основе единого термина со смутным содержанием.
Необходимо раскрыть в ясном и отчетливом перечислении родовых и видовых признаков каждое
понятие, скрытое за словесным текстом нормы; здесь ничто «само собою» не разумеется: необходимо усомниться в верности каждого признака в каждом понятии и беспристрастно проверить разумеемое в нем логическое содержание
.5
Здесь возникает сложный вопрос: откуда взять материал для этих логических определений? Ведь положительное право очень часто пользуется юридическими терминами, не определяя их, так, как если бы их значение «само собою» разумелось и было известно каждому. Высокое развитие научной теории и правосознания делает излишним чрезмерное перегружение норм логическими дефинициями: законодатель (но не научный комментатор) может считать, что многие термины уже установлены в науке и усвоены народным правосознанием в их устойчивом и определенном значении. И тем не менее следует признать, что право тем совершеннее в формальном отношении, чем более оно продумано и чем более прямых определений содержится в его нормах, ибо в научной теории всегда остается спорное, а в правосознании – неустойчивое и подверженное влиянию частного интереса. Это не значит, что право должно исчерпывающе предусмотреть и педантически регламентировать все единичные детали жизни; нет, здесь всегда будет многое предоставлено на усмотрение правосознания правоприменяющего субъекта. Но то, что сказано
и установлено в норме – должно быть раскрыто и фиксировано в ней недвусмысленно.
Как бы широко ни использовал комментатор сравнительное изучение норм того же самого кодекса, пояснительные документы законодателя, бесспорные для данной научной теории, и все средства, ведущие к уразумению объективного смысла
закона, он всегда будет иметь в остатке известную совокупность неопределяющихся терминов, и задача его в том, чтобы открыто разграничить добытый им точный смысл закона
от предлагаемого им лично истолкования
. Вся сила логического комментирования должна быть направлена на то, чтобы иметь
в виду, разуметь и отличать смысл, данный в законе, от всякого добавления, из каких бы благородных соображений оно ни проистекало.
Эта задача есть логико-анатомическая; комментатор изучает и раскрывает тождественный и неизвестный смысл, объективно скрытый за словами «значащей» (или «значившей» в прошлом) правовой нормы; он теоретически разоблачает смысловое содержание положительного права, не преследуя при этом никакой практической цели. И чем вернее он остается этой теоретической задаче, чем более исчерпывающ, последователен и беспристрастен его анализ, тем выше и утонченнее будет уровень право-знания , и соответственно, правотворчества и правосознания в стране. Исследуя все закоулки законов, устанавливая шаткость терминологии (одно понятие имеет два имени), вскрывая неустойчивость мысли (одно название скрывает за собою два различные смысла), обнаруживая наличность понятий с неопределенным содержанием, логических пустот и лишних терминов, воздвигая классификацию юридических понятий и обнажая смысловые пределы кодекса – он может быть глубоко уверен в том, что его работа необходима в деле усовершенствования права и катарсиса правосознания: она создает научную базу для практического толкования и применения права, она вскрывает логические дефекты в формулах положительного права, она содействует искоренению корыстного кривотолка, она обнажает дефекты правового мышления в стране, она повышает технику правотворчества.
Совсем не случайно люди стали облекать правовые правила поведения в форму логических тезисов и записывать их. Дело не только в том, что «verba volant, scripta manent» – «слова улетучиваются, записанное остается». Живя совместно, люди обращаются к созданию помысленных правовых тезисов и формул именно для того, чтобы сохранить , повторить и распространить единожды обретенное «верное» решение спора или конфликта и закрепить найденный «верный» способ поведения: «пусть будет то же самое во всех одинаковых случаях». Но именно мысль обладает особою способностью фиксировать, закреплять и сохранять свои содержания, доведя их до максимальной ясности и определенности и сообщая им внутреннюю непротиворечивость: ибо она делает их смыслами и подводит их под законы тождества и противоречия . Только благодаря этому право с успехом может разрешать такие задачи, как: сохранение и накопление, уяснение и упрощение правил, устрояющих жизнь; дисциплинирование инстинктивных порывов и произвольных посяганий силою разумной тождественности ; постепенное приучение людей к самоограничению и увеличение бесспорной сферы человеческих отношений; и наконец, справедливое «уравнение» одинакового в жизни людей. Право принимает форму объективного смысла для того, чтобы внести в общественную жизнь начало разумного, мирного и справедливого порядка . И тот, кто в качестве последовательного субъективиста не усматривает в праве обязательного смысла и сводит все к более или менее неустойчивым субъективным «концепциям» и «толкованиям», тот отрицает эту миссию права и содействует ее неудаче.
К этому логическому изучению права тесно примыкает предметное изучение нормы как правила поведения . Понятно, что уразуметь правило можно только после раскрытия его логического смысла, и нередко юридическая лаборатория сливает оба изучения в одно.
Каждая правовая норма устанавливается уполномоченными
субъектами, и притом в установленном
, предусмотренном порядке, вне которого она не может получить своего значения.6
Это относится и к нормам «обычного права», возникающим в тот момент, когда правоприменяющий орган формулирует, признает обязательным и применяет простой обычай правового общения.
Исследовать правило поведения значит прежде всего найти предметно исчерпывающий ответ на эти два формальные вопроса: кем и в каком (надлежащем ли) порядке оно установлено. Объективное и убедительное решение этих вопросов чрезвычайно существенно для правосознания: могут быть нормы, посягающие на звание правовых и на достоинство значащих , связующих, «действующих» норм без всякого основания . Не всякое «веление внешнего авторитета» способно породить правовую норму; возможны произвольные веления и распоряжения, превышающие компетенцию приказывающего или же основанные на отношении грубой силы (напр., противоправные распоряжения завоевателя в занятой области). И вот развитое правосознание умеет всегда разобраться в том, где начинается и где кончается право и где возникает произвол; и, решив этот вопрос, оно всегда умеет сделать надлежащие практические выводы: где надлежит признавать и повиноваться, а где надлежит противопоставить произволу и грубой силе всю мощь правоверного и до героизма последовательного непокорства. И история показывает, что такому правосознанию не раз удавалось настоять на своем и победить врага силою духовной правоты. Так знание о праве входит органически в самую сущность правовой жизни.
