Вместо предисловия
Эта история началась жарким июльским днем 1998 года, когда в нашем доме раздался телефонный звонок и человек, представившийся сотрудником милиции из подмосковного Раменского, сообщил мне, что мой муж погиб. Мой муж, Бабенко Василий Егорович, выпускник факультета журналистики МГУ, уже полгода работал заместителем редактора в издательском доме «Крестьянка»; мы готовились окончательно, всей семьей, перебраться из Курска в Москву, когда раздался этот звонок. Собиралась я недолго: побросала кое-какие вещи в сумку, взяла наших мальчишек - двенадцатилетнего Петю и семилетнего Георгия - и села в первый же поезд на Москву - хоронить Васю.
Как выяснили потом друзья мужа, он погиб, пытаясь спасти детдомовца, который переходил железнодорожные пути. В ушах восемнадцатилетнего Димы были наушники, и он просто не мог услышать рева стремительно летящей электрички. Мой Вася, шедший позади, рванулся, чтобы спасти юношу, - последнее, что видели старушки, продающие зелень на платформе, и был этот Васин рывок… Не спас, сам погиб. Так я осталась одна, с двумя детьми.
После похорон редактор журнала, где работал Вася, желая поддержать меня, предложила мне писать для них, и я, то ли от безысходности, то ли в силу наивности, ухватилась за это. Никакой журналисткой я не была, я была домашней хозяйкой, в моем активе был диплом биологического факультета МГУ, и единственное, чем я могла бы похвастаться на ниве журналистики, - две крохотные заметки в газете «Культура», написанные потому, что Вася не успевал написать их сам. За те полгода, которые Вася проработал в «Крестьянке», его успели полюбить почти все - за порядочность, за терпение, за то, что был трудяга. И это уважение потом не раз помогало мне. До сих пор имя моего мужа, который никогда не занимал никаких особых постов - не успел, - открывает мне двери очень серьезных кабинетов его товарищей.Эта гибель, такая неожиданная, была очень сильным ударом. И не только для меня - для детей. Помню, был трудный момент перед похоронами: мой младший настолько не мог принять смерть отца, в нем настолько был силен протест против произошедшего, что он отказался идти и на похороны, и на отпевание. Тогда я, растерянная, не зная, что делать, позвонила владыке Иоанну - архиепископу Белгородскому и Старооскольскому, который за четыре года до того крестил нас с детьми. Позвонила от отчаяния, с бедой, не зная, как быть. И владыка, с другого конца страны, очень долго разговаривал с Гошей, утешая и убеждая, пока не убедил, что на отпевание папы надо пойти.
В Курск я решила не возвращаться. Во-первых, понимала, что работы там не найду, во-вторых, потому что банально хотела убежать от боли. Повторюсь, последние полгода мы вынужденно жили на два дома, и каждый раз, когда Вася приезжал, с раннего утра мы ждали его, всматриваясь в то, как он торопится к нам по длинной бетонной дороге к дому… Смотреть из окна на дорогу, зная, что по ней уже никто не придет, было невыносимо.
Мой мир, мир моей семьи рухнул, и надо было учиться жить заново. Где, как? Неясно. Зато сразу стало ясно, что плакать нельзя. Мои мальчишки буквально вцепились в меня, ни на минуту не выпуская мои руки; у них были абсолютно растерянные глаза, они испуганно вглядывались в мои. И я понимала: главное сейчас - держаться. Потому что как только я переставала себя контролировать и у меня наворачивались слезы, мгновенно срывались и они. Для них смерть любимого отца была не просто потерей - рушились основы их жизни. У младшего от слез начинались спазмы, раскалывалась голова…
Все стремительно летело в тартарары - не остановить, поэтому я твердо понимала только одно - надо держаться. Те, кто помнили меня в то время, потом рассказывали: всех удивляло, когда на соболезнования и участливые вопросы, как же я собираюсь жить дальше, я уверенно сообщала, что у нас будет все хорошо, что мне уже предложили работу в «Крестьянке», и я вот-вот найду жилье. Как сказала потом одна журналистка: «Маша все время улыбалась, и это пугало». На самом деле все просто: пока ты улыбаешься, трудно заплакать.
Я действительно очень быстро сняла какую-то хибару в подмосковном Воскресенске - на то, чтобы снять квартиру в Москве, у меня бы не хватило денег. Так началась моя другая жизнь.
О том, как зарабатывать деньги, я, до того дня защищенная любовью мужа, имела достаточно смутное представление. Растила детей, писала стихи, варила борщи. Теперь больше всего я боялась, что не смогу прокормить детей. Помню, как на исповеди в Ильинском храме, в Курске, куда я заехала сразу после похорон, старенький батюшка (кажется, его звали Лука) сказал мне: «Молись и ничего не бойся, вдовы у Христа за пазухой». Помню, как я, грешным делом, подумала: «Легко говорить, а жить-то мне на что?», но какая-то огромная правда в этих словах была.
Помню, как меня вызвали в «Крестьянку», с тем чтобы отдать не полученную Васей зарплату, еще какие-то причитающиеся деньги. Хорошо помню, как бухгалтер Марина Борисовна, внимательно посмотрев на меня и заставив несколько раз пересчитать полученную сумму, очень акцентированно, подчеркивая каждое слово, сказала: «Мария, спрячьте деньги подальше», - по-видимому, несмотря на улыбку и уверенный вид, я все-таки внушала ей опасения. Помню, как я вышла из серой высотки издательского дома и пошла к метро, как у меня перед глазами вырос желтый щит обменного пункта, как я почти автоматически зашла в закуток обменника. Точно знаю, что не до конца осознавая, что делаю, я зачем-то поменяла все выданные мне деньги на доллары, оставив только мелочь на транспорт. Точно знаю, что в тот момент плохо понимала, что делаю, и меня можно было запросто обмануть… Через несколько дней грянул дефолт, и те доллары, которые я в тот день поменяла, кормили нас почти полгода. Самые трудные полгода, когда закрывались издания, нигде ничего не платили и без работы и денег сидели даже самые маститые журналисты.
Честно говоря, какие-то вещи, которые были сродни чуду, еще долго сопровождали меня. Например, не имея прописки и постоянной работы, я легко устроила учиться своих мальчиков в лучшую школу Воскресенска, причем их там окружили такой заботой, с какой мы никогда не сталкивались ни до, ни после. Как выяснилось уже позже, у директора этой школы Розы Николаевны Утешевой когда-то при похожих обстоятельствах тоже погиб муж, и она сделала все, чтобы мальчишки на новом месте оттаяли. Первый год на работу в Москву я ездила из подмосковного Воскресенска, дети не оставляли меня одну, и я брала их с собой.
Везло, я считаю, мне и в журналистике: даже первые мои материалы сразу ставили в номер. Самый первый был с Яном Арлазоровым, причем он ему так понравился, что Ян Майорович помог мне взять следующее интервью - у Геннадия Хазанова. Те, кто хоть раз сталкивался с глянцевой журналистикой, знает: на то, чтобы добраться до таких звезд, у профессионалов уходят годы. У меня этого времени не было, мне каждый день надо было кормить детей, платить за съемную квартиру.
Все говорят, что мне повезло, когда на мои стихи, написанные по просьбе очень талантливого композитора Саши Лукьянова, Алла Пугачева спела песню. То, что текст «Осторожно, листопад!» попал в руки Алле Борисовне, было случайностью, счастливым стечением обстоятельств - назовите это как угодно: я ведь и раньше, когда жила в Курске, писала стихи и даже посылала какие-то из них Пугачевой, но так ни разу и не попала «в хит». А в тот год всю осень, каждый вечер я возвращалась с работы домой под аккомпанемент своей песни, которая звучала из каждого окна. Я была не просто рада, дело тут не в тщеславии автора - хотя, конечно, приятно. Все было гораздо прозаичнее: Алла Борисовна сразу же очень достойно заплатила за мои стихи - это были реальные деньги, которые позволяли не набирать еще и еще работу, давали возможность лишний раз отоспаться. Вообще в тот год песни на мои стихи спели и Маша Распутина, и Лев Лещенко; за тот первый год я сделала профессиональный прорыв - взяла интервью у Игоря Крутого, Лаймы Вайкуле, Татьяны Толстой.
А потом были Армен Джигарханян, Вахтанг Кикабидзе, Николай Дроздов, Юрий Шевчук, Эдита Пьеха, Давид Тухманов, Сергей Жигунов, Тигран Кеосаян, Кристина Орбакайте, Алла Пугачева…
Но, наверное, самое большое чудо случилось, когда я начала писать религиозные материалы. Однажды в «Крестьянке» перед самой сдачей номера слетел какой-то материал, и в спешном порядке на освободившейся полосе решили дать текст, посвященный Рождеству. К тому времени я уже утвердилась как журналист, все знали, что я человек верующий, поэтому задание поручили мне. С кем делать материал? Для меня тут вопроса не было. Позвонила архиепископу Белгородскому и Старооскольскому, владыке Иоанну. На счастье в тот день, 9 ноября 1999 года, он оказался проездом в Москве, и мы сделали наше первое интервью. Материал понравился: в нем была и живая, горячая вера владыки, и такт по отношению к читателям, еще только начинающим свой путь к Богу, и глубина мысли, и тонкость чувств, а еще - умение о сложном говорить просто. Поэтому в редакции решили тему продолжить, а я очень скоро поняла, что для меня эти статьи - спасение.
Дело в том, что глянцевая журналистика для тех, кто в ней работает, - вещь достаточно жесткая. Острая конкуренция между изданиями и авторами, высокий темп, который диктуется постоянным калейдоскопом знаменитостей, - все это приводит к тому, что человек, работающий там, быстро изнашивается, исписывается. Кроме того, так называемый глянец часто мир без правил, вымороченный по самой своей сути, потому что мерилом всего там становится успех - категория крайне лукавая.
Здесь же все было другое: представьте, я могла спрашивать о том, что меня действительно интересовало - о том, что такое грех и как прийти к покаянию, что такое Промысл Божий и как распознать волю Божию о себе… Я могла обо всем этом спрашивать, да еще не кого-нибудь - архиепископа! Я брала интервью, потом все это подробно расшифровывала, писала, с радостью открывая для себя новый мир, погружаясь в пространство Священного Писания. А потом это еще печатали и даже платили деньги! Для меня, живущей неустойчиво - постоянные съемные квартиры, работа в нескольких местах, - эти материалы, которые надо было сдавать каждый месяц, создавали остов, каркас моей жизни. Они стали моей опорой. Духовной опорой.
Можно спать на кухне на полу в съемной квартире, но чувствовать себя абсолютно счастливой, если ты написала дивный материал под названием «Корабль спасения».
Я и сейчас считаю, что возможность писать эти интервью была для меня каким-то удивительным, неслыханным подарком. А тогда я больше всего боялась, что по какой-то причине это может закончиться. Писать такие материалы чрезвычайно сложно (каждый верующий меня поймет), потому что постоянно возникают искушения. И я, честно говоря, долго обижалась на владыку за то, что он не предупредил меня, с чем придется столкнуться, - ведь предупреждает же старший ребенка о том, что опасно. Почему-то это не было предметом нашего разговора. Но зато, когда как-то уж слишком закручивало и я с этим не справлялась, я всегда могла позвонить владыке Иоанну и что-нибудь спросить по тексту, уточнить, - и обычно все стихало. Иногда, по немощи, такие материалы писать было очень трудно. Но уж если ты все-таки написал, вылизав статью до последней запятой, материал ушел в номер, то чувство полета, внутреннего подъема, света и радости, которое переполняет тебя внутри, мало с чем может сравниться.
Очень быстро появилось ощущение, что это - самое главное, что я делаю. Лишним подтверждением тому стал такой случай. Помню, я зашла в редакционный отдел проверки, чтобы попросить у корректора на ночь «Симфонию» - книгу, где по ключевому слову я находила точные библейские цитаты. Сделать это днем я не успевала из-за того, что одновременно писала другой материал, вот я и решила попросить книгу домой. «Да бери, ради Бога, - сказала наш корректор Жанна. И продолжила, сама удивляясь тому, что говорит: - У нас эту “Симфонию” за все время никто в редакции и не спрашивал. Только ты и… твой Вася!»
Мой Вася не был воцерковленным человеком. Порядочным - да, был. Он был, как это называют, «чистый сердцем» - я, например, никогда не слышала, чтобы он кого-нибудь осудил или о ком-то сказал плохо. Но воцерковленным он не был, не успел… Но вот, оказывается, в последние месяцы жизни ему нужна была эта книга… Для меня в тот миг многое сошлось. Если чувство, что меня кто-то ведет, посещало меня и раньше, то в тот момент я ощутила, что это действительно так, с особенной остротой.
Жила я и трудно, и удивительно счастливо одновременно, и почему-то мне казалось, что ничего плохого со мной уже не случится. Мы с владыкой Иоанном уже собирались делать из наших материалов книгу - все убеждали, что пора, когда погиб мой старший сын - девятнадцатилетний Петя.
Петя учился на втором курсе факультета прикладной математики и физики Московского авиационного института, поступив туда самостоятельно, и уже становился мне настоящей опорой. Он помогал во всех моих начинаниях, набирал на компьютере мои материалы, и многие вопросы и темы, вошедшие в интервью, подсказал именно он. В тот день, после сданного экзамена, Петя поехал с ребятами позагорать в Серебряный Бор, отошел от своих и пропал.
Мы искали Петю четыре дня - обзванивая больницы, морги, милицию. На пятый день нашли - избитого, в реке. За что, кто? Так и неясно. С моего чистого, по-детски открытого Пети, который кроме своей математики-физики, наивных юношеских стихов да гитары, еще ничего не знал в жизни, и взять-то было нечего. Когда его нашли, избитого, на нем были только трусики и крестик…
Помню, я стою около морга, где лежит мой ребенок, надо идти, что-то делать, подписывать какие-то бумаги, а я не могу сдвинуться с места, и кажется, что сама жизнь истекает из меня. Причем страшно, что ты этому уже даже и не сопротивляешься - не можешь, потому что сама эта жизнь обесценена тем, что произошло. И еще помню - отпевание. Петя был верующим мальчиком, уже давно ходил в храм сам, без меня, подчиняясь своим внутренним побуждениям, за неделю до того страшного дня поисповедовался и причастился. И то ли потому, что Петю любили, то ли потому, что знали, что он мальчик верующий, на отпевание пришло очень много его друзей, я даже не подозревала, что у него их так много.
Конечно, оттого, что столько людей пришло разделить с тобой твою боль, становится легче. Но все равно - это очень тяжело, даже просто физически тяжело - стоять у гроба своего ребенка, и только то, что в твоей руке рука младшего сына, а еще есть мама и папа, только это заставляет тебя держаться. И вот тут, в храме, в какой-то момент, когда я даже не столько молилась, сколько пыталась молиться, я вдруг с отчетливой ясностью поняла, что моя любовь к Пете, так же как и его ко мне, никуда не делась. Что я ее чувствую, причем с той первозданной силой, какую нам редко дано испытать в обычной жизни.
И стало вдруг очевидно, что для этой любви нет границ, существующих между нашим и тем миром, что любовь действительно «никогда не перестает», и эта любовь очевидней реальности стоящего перед тобой гроба. Мне кажется, что именно с этого момента, в храме, ко мне и начала возвращаться жизнь.
Один Оптинский старец сравнивал скорби со сверлом Божиим, которое отверзает в человеке источник молитвы. Это правда. Когда такое случается, ты молишься - постоянно, просто потому что иначе не выживешь, это необходимое условие выживания. Когда я немножко окрепла, вопрос «что делать?» передо мной даже и не стоял. Я взяла наши 58 интервью и села за книгу «Любовь долготерпит», погружаясь в пространство Библии, рассказов владыки, молитв и христианской поэзии. Эта книга, я считаю, спасла меня дважды. Могу ли я забыть об этом?
Молитва о ниспослании благодати
Господи Боже наш! В Тебе все благо мое. Как мне претерпеть все беды и напасти этой жизни, если не поддержит меня милость Твоя и благодать Твоя? Не отврати от меня лика Твоего, не откладывай Твое посещение, не отнимай Твоего утешения, дабы душа моя не обратилась в иссушенную пустыню! Научи меня, Господи, исполнять волю Твою! Научи меня пребывать пред Тобою с достоинством и в смирении. Ибо Ты - мудрость моя!
(Продолжение следует.)
27 апреля 2011 года 4 мая 2011 годаНедавно мы познакомили наших читателей с удивительной книгой архиепископа Иоанна Белгородского и Марии Городовой "Любовь долготерпит". На книгу приходит множество откликов, она не залеживается на прилавках, ее читает и молодежь, и люди старшего поколения. История Марии о своей жизни (см. ниже первого письма) по-настоящему поразила многих: и в Российскую газету, и на портал Pravmir пришло множество писем. Мы публикуем ответ Марии на одно из них:
«Здравствуйте дорогая Мария, доченька, думаю, что такое обращение мне простительно. Недавно мне в руки попала «Российская газета» с историей о том, как Вы написали книгу с архиепископом Иоанном «Любовь долготерпит», с Вашей исповедью «Корабль спасения». У меня тоже горе. Уже полгода как я не живу, не пью, не ем, не сплю. Полгода назад погиб мой сыночек, в автомобильной катастрофе. Я осталась совсем одна. Мужа я потеряла восемь лет назад, трудно переживала все, на полгода слегла в больницы, но сыночек, моя кровинушка, меня вытянул. И вот полгода назад и он ушел. Скажите, за что? У меня был хороший сын, добрый, надежный, отзывчивый. Я была за ним как за каменной стеной, и знала, что чтобы не случилось, мой сын не бросит меня, его заботу я чувствовала каждую секунду. А теперь жизнь потеряла всякий смысл. Да, у моего сына было много друзей, на похороны пришло больше ста человек, они и сейчас звонят, спрашивают, что мне нужно. Они говорят сочувственные слова, но никто не может понять и почувствовать, как рвется от боли мое сердце. Машенька, пишу вам, передо мной «Российская газета», смотрю на статью. Где мне найти силы, чтобы жить дальше? Как жить? Сейчас три часа утра, или ночи? Я еще и не заснула, в квартире тихо, как в гробу. И если я лягу и засну, то я все равно проснусь, и будет та же пустота в доме. Я верующая, я знаю, что отчаяние - грех, что просить у Бога смерть - грех, все знаю, но мне так тяжело, что я хочу лечь и не проснуться, и я прошу Бога, чтобы он остановил мое сердце… Простите меня за сумбурное письмо, но думаю, вы поймете». И подпись - Надя.
Писем, в которых Вы, дорогие читатели, рассказываете о своих потерях очень много. Но это… Не могу не ответить.
Дорогая Надежда, извините, что не по отчеству - Вы его не указали, подписавшись просто Надя. Но ведь Надя - это сокращенное от Надежды. И мне хочется обратиться к Вам именно так: дорогая Надежда. Итак, дорогая Надежда, понимаю и разделяю Вашу боль. Смерть - это всегда потеря. А еще огромный удар, который трудно перенести. Очень трудно. Иногда даже кажется, что нам это не по силам. Так возникает отчаяние. Но ведь вокруг люди, и всюду Бог. А чувство отчаяния, что ж, и оно, как заметил один святой, проходит. Видите, Надежда, отчаяние было знакомо даже святым - иначе бы они в своих наставлениях не уделяли столько внимания тому, как с ним бороться.
Надежда, все то, что Вы сейчас испытываете, мне очень знакомо. Думаю, что не только мне.
Боль, страх одиночества, осиротелость - все это знакомо каждому, кто терял - неважно, родного ли человека, или просто того, кого успел полюбить… Вспомним, сколько потерь любимых нами актеров принес только прошедший год. Близкий ушел, отзвучали слова на поминках, и ты, действительно, остаешься наедине со своей утратой, наедине с пустотой, причем даже не столько с пустотой в твоем доме, но главное - с пустотой в душе. Как верно вы пишите: «Некому звонить, некого ждать, не о ком заботиться». И вот эта пустота действительно губительна. С ней нельзя жить, опасно в нее всматриваться, с ней нельзя мириться. Есть единственный выход - ее надо заполнить. Но чем? Что может нам заменить улыбку родного человека, смех ребенка, ласковый взгляд жены? Митрополит Антоний (Сурожский) писал, что пустоту, возникающую после ухода близкого, нельзя пытаться искусственно заполнять чем-то мелким, незначительным. Все равно из этого ничего не получится. Так же как ничего хорошего не выходит, если мы просто попытаемся забыться - неважно, каким способом. Как Вы, Надежда, тонко и точно заметили, она, эта пустота, снова победно зияет перед тобой, причиняя новую боль. Эту пустоту можно только заполнить. Причем то, чем мы ее заполняем, должно быть достойно нашей любви к ушедшему.
В 1164 году во время похода князя Андрея Боголюбского на Волжскую Булгарию погиб его любимый сын, молодой князь Изяслав. В память о сыне, на приречном лугу, князь Андрей заложил храм. Вот уже более девяти столетий над разливами Нерли и Клязьмы, нарушая все известные законы природы, преодолевая саму тяжесть камня, взлетает к небу, ввысь, ослепительно белоснежная свеча храма. Победа духа над материей, торжество нашей любви над разлукой, прорыв через зияющую пропасть двух миров туда, в вечность, к Богу. Храм Покрова на Нерли, шедевр мирового зодчества.
Сама по себе смерть всегда бессмысленна, неважно, XII это век, или XXI -ой. Но, если наша любовь к ушедшему сильна, если она сильнее, чем наша жалость к себе, то рано или поздно наступает момент, когда мы уже не думаем о своей боли, своей осиротелости, грядущем одиночестве. Мы думаем об ушедшем. И тогда наша любовь к тому, кто уже за гранью законов этого мира, во всей своей полноте может выразиться только в одном - в молитве к Богу за него. И вот если это произошло, неважно в чем это выразилось - в том, что мы построили храм, или в том, что просто поставили свечку за усопшего в этом храме, - кому что по силам, то тогда эта смерть обретает смысл. Более того, Надежда, оказывается, что эта смерть может наполнить иным, новым, более глубоким смыслом жизнь тех, кто здесь остался.
И еще. Надежда, Вы писали свое письмо ночью, а ночь, давно замечено, не самая подходящая утешительница. Недаром в молитвах «на сон грядущим» так часто повторяется наша просьба к Господу о том, чтобы Он послал нам «Ангела мирна, хранителя и наставника души и телу», чтобы тот избавил нас «от враг наших». То есть мы уже с вечера, заранее, просим у Бога защиты, ограждая себя «от страха ночного».
"Здравствуйте, Мария! Мария, человек я неверующий, но с любопытством захожу на сайт "Российской газеты" и читаю там в том числе и ваши статьи. И знаете, давно мне хочется задать вам такой вопрос. Вот вы постоянно рассуждаете о Боге, но где же он, ваш Бог, когда вокруг столько несправедливости? Поясню примером. Далеко ходить не буду: у нас в подъезде, в нашей хрущевке, живет женщина - хорошая, добрая, приветливая. А у нее несколько лет назад заболела дочка - да так заболела, что теперь она инвалид. Муж от них ушел, и видно, что соседка прямо из сил выбивается со своей неходячей девочкой - одна старенькая мать ей только и помогает. Когда я задумываюсь над этим, меня так и подмывает спросить: "Как же понять зло, которое произошло с этими людьми?" Итак, Мария, что вы на это ответите?"
Геннадий Иванович
Здравствуйте, Геннадий Иванович! Вопрос, который вы мне задаете, мучает человечество уже не одну тысячу лет. Немецкий поэт Генрих Гейне сформулировал его так:
"Почему под ношей крестной
Весь в крови влачится правый?
Почему везде бесчестный
Встречен почестью и славой?"
Действительно, глядя на больного ребенка или неутешное горе вдовы, трудно не спросить: почему, если Бог - благо, Он допускает страдания? Почему страдают не те, кто, по нашему мнению, заслужил это своими грехами, а невинные? И если возможна такая несправедливость, то, получается, Он и не благо? И если Он способен равнодушно взирать на слезы невинных, может, Его и вовсе нет?
Страшные вести
Все эти вопросы с крайней остротой ставятся в библейской "Книге Иова". В книге, которая приоткрывает людям тайну страдания. В книге, которая притягивает к себе не только богословов, философов и писателей, но и миллионы обычных людей. Потому что каждый из нас в определенный момент своей жизни "немного Иов", и в минуту боли, страдания и потерь, из нашего сердца вырывается крик: "За что?"
"Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла" - так начинается "Книга Иова". Иов, живший на Востоке не менее двух с половиной тысячелетий назад, был не просто праведным: Божье благоволение видимым образом простиралось над ним. У Иова было три дочери и семеро сыновей, его дом и дома его детей славились изобилием, в Библии подробно перечисляется скот, которым он владел. Все это делало Иова в глазах соплеменников человеком не просто уважаемым, но и "знаменитее всех сынов Востока".
"И был день, - продолжает свой рассказ Библия, - когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана". Так действие "Книги Иова" переносится из восточной земли Уц, где жил праведник, в другой план бытия - на небо, туда, где и решаются судьбы людей. И тут, на небе, сатана, оправдывая свое имя - а в переводе с древнееврейского оно означает "противник, враг", затевает с Господом спор. Сатана спрашивает Господа: "Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; но простри руку Твою и коснись всего, что у него, - благословит ли он Тебя?" Клеветник по своей природе, сатана намекает на то, что в отношениях Иова к Богу есть "договорной момент": Иов праведен только потому, что Господь благоволит к нему - как будто милость Божью можно купить! И в ответ на эту, по сути очень дерзкую клевету не столько на Иова, сколько на Самого Бога, Господь отвечает сатане так: "Вот все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей". Господь как бы снимает с Иова Свой покров, позволяя врагу рода человеческого действовать, но указывает сатане границы: "Только его самого не трогай!" В этом диалоге очень важно уяснить следующий момент - ничто не случается без воли Господа, без Его попущения.
То, что происходит дальше, страшно. Один за другим к Иову приходят гонцы с пугающими новостями. Не успевает первый возвестить, что на его стада напали кочевники, похитили животных, а пастухов "поразили острием меча", как в дверях уже следующий - с рассказом про молнию, которая погубила оставшийся скот... "Еще этот только говорил", как входит новый - с вестью о том, что, когда сыновья и дочери ели и пили вино в доме брата своего, большой ветер из пустыни налетел на дом, и "дом упал на отроков, и они умерли; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе".
Бог дал - Бог взял
И встал Иов. И "разодрал верхнюю одежду свою", и "остриг голову свою и пал на землю". И произнес слова, до которых в минуту горя может возвыситься только действительно верующий человек: "Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!"
Так заканчивается первая глава "Книги Иова". Казалось бы, сатана посрамлен, теперь он оставит праведника в покое - но не тут-то было. Вторая глава начинается диалогом Господа с противником рода человеческого. "И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла, и доселе тверд в своей непорочности; а ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно. И отвечал сатана Господу и сказал: кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него" - на Востоке того времени была принята меновая торговля, и слова "кожу за кожу" означают "равное за равное". Сатана намекает на то, что Иов боится потерять жизнь, и только поэтому смиряется перед Богом, только поэтому не ропщет. И сатана снова подстрекает Господа: "Простри руку Твою и коснись кости Иова и плоти его, - благословит ли он Тебя?". "И сказал Господь сатане: вот, он в руке твоей, только душу его сбереги". Это ограничение, которое Господь ставит сатане: "только душу его сбереги" - принципиально важно. Смотрите, Бог считает возможным попустить врагу коснуться имущества Иова, даже жизней его близких, потом Господь как бы отнимает свой покров и со здоровья праведника, но вот его душа - это то, куда допускать врага рода человеческого нельзя ни в коем случае! Подумайте, как часто мы сами, добровольно, именно душу опрометчиво отдаем в руки дьявола.
В этот раз прикосновение сатаны обернулось для Иова страшной болезнью - проказою, Иов начинает заживо гнить - "от подошвы ноги его по самое темя".
Склониться перед крестом
Жестоко страдающий, Иов по обычаю того времени уходит прочь из селения - презираемый всеми. "И взял он себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел [вне селения]. И сказала ему жена его: ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога и умри". Скорее всего, жена, видя невыносимые страдания Иова, посчитала, что смерть, которая ждет каждого, кто "похулит" Бога, лучше, чем продолжающиеся мучения. Но что отвечает Иов? " Ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?"
Тяжесть физических страданий бедного Иова, как это часто бывает, усугубляется страданиями нравственными. К праведнику приходят друзья: сначала они молчат, потрясенные увиденным, а потом начинают вслух высказывать свои версии причин произошедшего. "Возможно, Иов не так уж и праведен, раз Господь покарал его.
Наверняка он грешил - причем грешил скрытно, так, что даже мы, друзья, об этом не знали, но Господь все видит, и вот результат..." Эти рассуждения достаточно логичны, если считать, что страдания - это наказание за грехи. И как в каждом из нас живет Иов, точно так же мы часто в своих раздумьях о причинах зла уподобляемся уже друзьям Иова.
Но Иов непоколебим: он твердо знает, что ни в чем не виноват перед Господом. Именно это ощущение несправедливости происходящего, больше, чем его собственные страдания, гнетет его. Он скорбит, видя торжество зла в этом мире: "Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается. И на него-то Ты отверзаешь очи Твои..." - упрекает он Господа. Иову горько сознавать, что Господь далек, что Он чужд ему, что небеса молчат, когда смертные взывают к ним: "О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его!.. Неужели Он в полном могуществе стал бы состязаться со мною? О, нет! Пусть Он только обратил бы внимание на меня... Но вот, я иду вперед - и нет Его, назад - и не нахожу Его", - вырываются из сердца Иова горькие слова. И тогда Господь Сам является Иову - отчаявшемуся и взыскующему Бога...
Странное дело: в "Книге Иова" нет логического, рационального объяснения смысла страданий, но Иову, узревшему Господа воочию, оно уже и не нужно. Страдающий и призывающий в своем страдании Бога, он встречает Его и познает главное - то, что он не одинок в этом холодном мире. Это самые высокие моменты в жизни человека - моменты осознания близости к Нему. Тайна страдания в том, что, взыскуя Господа, мы обретаем Его. Потому что Господь не чужд человеку, потому что Сын Божий также страдал - распятый за всех нас.
Геннадий Иванович, зло не стоит обдумывать, зло не надо понимать. "С ним надо бороться, - писал отец Георгий Чистяков. - Побеждать зло добром, как зовет нас апостол Павел: больных лечить, нищих одевать и кормить, войну останавливать и т.д. Неустанно. А если не получается, если сил не хватает, тогда склоняться перед Твоим крестом, тогда хвататься за его подножие как за единственную надежду". И к этим словам священника, многие годы посвятившего служению детям, больным онкологией, мне, Геннадий Иванович, добавить нечего.
