Ночь в КПЗ
Я был задержан без документов ретивыми омоновцами. Поневоле пришлось взглянуть на КПЗ и его обитателей как бы со стороны. Обитателей, собственно, было не много — всего один молодой взъерошенный человек, ужасно обрадовавшийся компании. К полуночи меня стал потихоньку мучить похмельный синдром, и именно с этого момента сосед приступил к длительному рассказу о случившемся с ним. Повествование не было похоже на исповедь или на попытку разобраться, выслушать какой-то совет, слова поддержки. Сумбурный поток слов; какой-то труп в ванной (женщина-собутыльница), неизвестным образом (?) очутившийся в квартире; зашел отлить (совмещенный санузел, увидел труп — все! посадят, ничего не докажешь). Делать нечего: позвонил приятелю; тот прибыл через час; помог расчленить труп (для удобства выноса, не более того). Выносили в полиэтиленовом мешке, в три часа ночи; на беду, сосед возвращался из кабака. Из мешка капала кровь — заметил, дурак. И получил разделочным ножом в солнечное сплетение. Но не умер, гад, а дополз до двери своей квартиры, поскреб слабеющими пальцами. Жена вызвала «скорую», милицию. «Нас с Васей задержали. Вальке с сердцем плохо было, факт! Она сама умерла. А мне что делать?»
«За соседа накатят тоже — будь здоров!» — подумал я. Слушать эту убийственную историю было тошно, невмоготу, как смотреть какой-нибудь захудало-халтурный фильм ужасов. Не было жаль ни Васю, ни соседа по камере. Не было жаль — в смысле законности предстоящего наказания. Что-то шевельнулось лишь тогда, когда представил их длинный «с Васей» путь: тюрьма и зона на долгиедолгие годы, несомненные косяки и попытки сократить или ослабить карательное действо. В соседе не было ни здоровья, ни «духа». Всю ночь он вращал языком, сотрясал спертый воздух КПЗ, усиливая мое похмелье и тягу к свободе. Наконец наступило утро, дежурный милиционер открыл дверь.
Я вежливо попрощался с сокамерником, добавив лишь одно: «Спокойней, земляк, спокойней». Но «земляк» уже вычеркнул меня из своей жизни, метнулся к двери и забормотал в лицо дежурному: «Выпускать-то будут скоро, а? Ну что, разобрались? Разобрались? Разобрались?»
«Разобрались, — толкнул его обратно в «хату» милиционер. — Сиди тихо, не галди…»
Он прошел в дежурку, получил обратно «отметенные» шмоном вещи: часы, шнурки, ремень и т.п., тут же при понятых обыскивали наркомана: какие-то пузырьки, шприц, нож-бабочка…
— Деньги у вас были? — спросил капитан у меня. — Там все записано.
А, точно, вот: 78 тысяч 500 рублей. Штраф 25 тысяч, можете здесь уплатить. Или в сберкассу — три остановки на троллейбусе.
— Да нет, я лучше здесь… да хрен с ней, с этой квитанцией…
— Положено, — строго ответствовал капитан, но бумажку спрятал, четвертак бросил в ящик стола и кивнул, разрешая покинуть «заведение».
— А за что штраф-то? — спросил я уже у двери.
— За это… за нахождение… в общественном месте.. в этом, как его?
Нетрезвом виде… Иди, иди…
— Прощайте.
Фан Фаныч
Эту историю я слышал раза три, причем от разных людей, но в главных деталях она совпадала один к одному, и даже имя главного героя везде было одно и тоже — Фан Фаныч. (Скорее всего, имя все-таки вымышлено, потому что по блатной «фене» «Фанфаныч» означает — представительный мужчина.) Не знаю, было ли это на самом деле, но все очень похоже на правду.
А если учесть, что на зоне случаются вещи абсолютно невероятные, то тем более можно поверить рассказчикам. История эта поучительная, и говорит она о том, как порою человек находчивый и остроумный может приобрести уважение среди заключенных. Вот краткий пересказ от первого лица.
На одну из фаланг Бамлага, где я шестерил у нарядчика, прибыл московский трамвай. Так, ничего особенного, трамвай как трамвай, обычный.
Раскидали их по баракам, вечером расписали по бригадам и объявили, кому завтра кайлом махать, кому с носилками крутиться. Утром рельс бухнул, всех на развод. Бригады построились и разошлись на работу. Моя задача пробежаться по баракам и доложить нарядчику, что к чему. Обежал — кроме больных и одного со вчерашнего московского трамвая, все на работе. Иду, докладываю нарядчику:
— В четвертом бараке один отказчик. Все остальные на работе.
— Кто такой? — аж побагровел нарядчик. — А ты, сука, куда смотрел?
Почему не выгнал? Лоб, что ли, здоровый? Или — козырный?
— Да нет, — говорю, — какой там лоб… Смотреть не на что. Глиста, но чудной больно. Требует, чтобы его к начальнику фаланги доставили. Без промедления, говорит…
— Ах ты, шнырь! Сейчас я ему дам начальника фаланги! Он у меня пожалеет, что его мать на свет родила! — Бросил свои бумаги и мне: — Пошли!
Заходим в четвертый, навстречу нам эта тощая мелюзга, ханурик. Не успел нарядчик хайло разинуть, а тот ему командным голосом:
— Вы нарядчик фаланги? Оч-чень хорошо, вовремя… Я уж хотел о вас вопрос ставить перед начальником. Вот что, любезный… Прошу обеспечить мне рабочее место, чертежную доску, ватман и прочие принадлежности. Еще расторопного мальца мне, для выполнения мелких технических работ!
Повернулся резко, палец ко лбу приставил, другая рука за спиной и пошел по проходу барака.
Много повидал за годы отсидки здоровенный нарядчик, но такого, чтобы его сразу, как быка за рога да в стойло, такого сроду не бывало. Обычно при виде нарядчика со сворой шестерок каждый зек норовит зашиться куда-нибудь, скрыться с глаз, да хоть сквозь землю провалиться. А тут нарядчику захотелось самому спрятаться. А тот, хмырь-то, развернулся в конце барака и опять на нас пошел. Брови сдвинул, сурово так:
— Вас о моем прибытии сюда, смею надеяться, уже проинформировали?
— Не-е… — промычал нарядчик.
— Тогда почему вы до сих пор тут стоите? Я вас спрашиваю! Идите и доложите: Фитилев Фан Фаныч прибыл! Там! — Фан Фаныч ткнул оттопыренным от кулачка большим пальцем за плечо и замолк.
Что означает это «там», быстро соображал нарядчик, но никак не мог сообразить.
— Там, — продолжал Фан Фаныч, — я занимался решением проблемы большой государственной важности. Мне дорога каждая минута, а потому прошу вас немедленно доложить обо мне.
И Фан Фаныч дружески потрепал растерявшегося нарядчика по плечу.
Через несколько минут, вытирая со лба испарину, нарядчик стоял перед начальником фаланги.
— Что там у тебя стряслось? — спросил «хозяин».
— Вчерашний трамвай чудного привез. Говорит, что он большой ученый и вас должны были поставить в известность о его прибытии.
Начальник призадумался. Он знал, что Берия понасажал в лагеря ученых с мировыми именами, чтобы те не отвлекались, пьянствуя, заводя шашни с чужими женами и интригуя друг против дружки, от решения больших государственных проблем. Те работали в обстановке большой секретности в «шарашке» и спецбюро. За хорошее обеспечение и уход за ними, за поддержку и помощь по решению задачи создания новых типов самолетов и вооружения начальники получали внеочередную звездочку. Все это несомненно начальник мигом прокрутил в голове. Может, и мне пофартит, наверняка прикинул он.
— Веди! — приказал «хозяин». — Поглядим, что за птица…
Через некоторое время дверь без стука распахнулась. Так входят в кабинет начальства только те, кто знает себе цену. Подойдя к привставшему из-за стола начальнику, Фан Фаныч протянул руку для приветствия и добродушно сказал:
Все это ошеломило и озадачило не только самого начальника, но и во второй раз нарядчика, который вошел следом и топтался возле дверей. Хозяин зоны привык к тому, что все его называют не иначе как — гражданин начальник. А этот запросто, по имени-отчеству. Откуда только имя узнал?
И что это за намек насчет какой-то правды в ногах? Кто не знает, что правда сидит, а не стоит? Что за всем этим кроется? И почему этот Фан Фаныч уселся без приглашения в мягкое кресло? Василь Васильевичу стало не по себе. А вдруг это никакой не ученый, а лагерный прохиндей.
Тем временем Фан Фаныч продолжал говорить. При этом он то кивал на телефон, то тыкал указательным пальцем куда-то вверх, то большим пальцем указывал за спину:
— Так вы позвоните начальнику всех лагерей железнодорожного строительства на Дальнем Востоке Френкелю Нафталию Ароновичу. Он в курсе. Можете от себя добавить, что я прибыл и благодаря вашей заботе приступаю к работе над проектом без промедления…
Фан Фаныч верно просчитывал ситуацию и знал наперед, что с фаланги Френкелю не дозвониться, да и начальник зоны не отважится беспокоить одного из высших гулаговских чинов, к тому же крутого по жизни, по такому пустяку.
— Позвольте поинтересоваться, — осторожно начал «хозяин», — над чем вы работаете?
Он сам поморщился от того, что обратился к зеку на «вы».
— Разглашать не имею права. Государственная тайна. — Фан Фаныч подумал и добавил, понизив голос: — Только вам, как непосредственному начальнику, вкратце, в двух словах, без подробностей и деталей. Многие ученые мира бились над проблемой осушения озера Байкал, затрудняющего сообщение Дальнего Востока с европейской частью. Великому Эйнштейну, лауреату Нобелевской премии, и то проблема не покорилась. Только я уже почти нашел ключ к реализации этого проекта. Все идеи и наброски расчетов тут.
— Он постучал себя по лбу пальцем.
— Сколько времени вам потребуется для решения этой проблемы? — спросил «хозяин».
Он прикидывал: «У него четвертак. Заломит сейчас лет двадцать. Тут ты гусь и всплывешь на чистую воду. Будь ты шарлатан, будь ты ученый, но я не дурак ждать столько лет».
— Поскольку все расчеты в основном готовы и находятся здесь, — Фан Фаныч снова постучал костяшками пальцев по своей стриженой голове, — то потребуется несколько месяцев. Может, три, может, четыре, ну максимум полгода…
Договорились быстро. «Хозяин» обеспечивает Фан Фанычу необходимые условия для доработки проекта, а тот через полгода сдает готовый проект, о чем «хозяин» самолично доложит наверх.
В тот же день «великий ученый» получил в свое распоряжение отгороженный угол в бараке, а уже на следующее утро там дымилась печка, сложенная для него персонально. Дабы мысли в голове не остужались. В последующие дни его «технический секретарь» то и дело бегал то за дровами, то с котелком на кухню, то к выгребной яме с парашей на одну персону.
Получив все необходимое, Фан Фаныч принялся за работу. Вскоре, получая двойную пайку, он поправился, нагулял жирок. На него с завистью приходили смотреть зеки, особенно с новых этапов. Несмотря на все отсрочки
и затяжки, пришло время сдавать проект. «Великий ученый и изобретатель» сумел настоять на том, чтобы защита и передача проекта состоялась в присутствии авторитетной комиссии, и она прибыла. Фан Фаныч появился в просторном кабинете «хозяина». Поздоровавшись с членами комиссии и назвав некоторых по имениотчеству, он небрежно кинул рулон ватмана на стол начальника.
— Прежде чем приступить к изложению моего открытия, — начал Фан Фаныч, — я хотел бы, с разрешения уважаемой комиссии, задать присутствую щим несколько вопросов, вводящих в курс дела.
Получив разрешение, он обратился к важному московскому чину:
— Скажите, много ли у нас в стране лагерей и колоний?
— Точная цифра — секрет государственной важности, — ответил чин, — но могу сказать однозначно. Много.
— А много ли в них содержится зеков?
— Много, очень много, — зашумели члены комиссии, которым не терпелось ознакомиться с величайшим открытием века.
— Поясню свою мысль вкратце, — продолжал Фан Фаныч, — потом у вас будет возможность ознакомиться с проектом в деталях, посмотреть чертежи, диаграммы, графики. Все пояснительные документы и расчеты в этой папке.
Итак. Члены комиссии знают, это не является ни для кого большим секретом, что в обход южной и северной частей Байкала нам приходится прокладывать железную дорогу. Это для страны обходится чрезвычайно дорого, к тому же растягиваются сроки пуска участков в эксплуатацию. Приходится разрабатывать огромное количество скального грунта. Поэтому я выбрал самый дешевый и самый оригинальный вариант прокладки железнодорожных путей по осушенному дну Байкала. В чем его основная суть? К Байкалу, как по южной, так и по северной железнодорожной ветке подвозим шестнадцать миллионов вагонов сухарей. Ссыпаем в озеро. Затем ссыпаем туда же семь миллионов вагонов сахарного песку. Как известно, вода в Байкале пресная.
«Укажи мне Господи путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою.» Псалтырь гл. 142.
Однажды в один из простых рабочих дней, уже после обеда в комнату вошла молодая красивая женщина. Всё хорошо, но уж очень большая. Я с восторгом и удивлением посмотрела на неё.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте хорошая. Небось спортсменка?
- Да, вроде того.
- Проходи, присаживайся. Телом ты здорова и ликом хороша, что же тебя привело сюда?
- Бабушка я жить не хочу и руки на себя накладывать боюсь.
- Камушек на душе?
- Это не камень, это глыба какая-то и носить его у меня уже нету сил.
- Да что же это за беда с тобой приключилась, что и свет белый стал не мил.
- Если я вам расскажу кто я такая вы меня не выгоните?
- Убийца что-ли?
- Да убийца. Я надзиратель женской тюрьмы.
В комнате наступила гнетущая тишина. В мыслях испросив у Господа благословения, дабы не осудить в душе пришедшую я тихонько взяла её за руку, прижала к своей груди и глубоко вздохнув промолвила:
- Я тебя очень внимательно слушаю.
Она сразу как-то осунулась, тело до этого постоянно находившееся в напряжении поникло и из больших глаз потекли обильные слезы. Немного пошмыгав носом она начала своё повествование.
- Зовут меня Ольга (имя изменённое). Мне 45 лет. Родилась и выросла в глубинке России в поселке городского типа, жители которого в основном работали на зоне, находящейся в пяти километрах от поселка. Нас у отца с мамой трое детей. Мать всю жизнь проработала санитаркой в больнице, а отец в охране на зоне. Жили в двухкомнатной квартире в большом барачного типа доме. Своего рода ведомственное жильё для работников тюрьмы. По окончании школы я в областном центре закончила училище на швею и вернулась домой. Дальше учить меня было не за что. Да и младшие наступали на пятки. Ростом, силой и здоровьем как видите я удалась на славу. Мать с отцом не знали как меня прокормить. Ела всё подряд, что только можно было есть. Замуж не предлагал никто и близко. Кому такая громадная нужна. Однажды мать в сердцах увидев пустую кастрюлю из-под борща не выдержала и упрекнула в том, что я скоро и их поем. Она права. Прокормить такую корову на их мизерные пенсии невозможно. Я и решилась. На другой день надев что-то более менее хорошее из одежды я пешком направилась в зону. Думаю может возьмут хоть посуду мыть, а вышло всё по другому.
В воротах спросили – Зачем пришла? И услышав, что хочу устроиться на работу молодые солдатики захихикав пустили на территорию. Стало страшно. Меня привели сразу к начальнику колонии. Небольшой хлипкий мужичёк с колючим, холодным взглядом окинул меня с ног до головы, как вещь на рынке. Потом кому-то что-то приказал по телефону, пригласил меня посидеть и подождать. Вскоре в кабинет вошли две здоровые тётки и ввели в наручниках девчушку, больше похожую на озлобленного мальчика. Мне в руки дали дубинку.
- Сможешь её ударить?
- А зачем?
- Просто ударить и всё. Не думая зачем.
- Нет не смогу.
И вдруг этот злой комок начал визжать и материться.
- Ага, что ссышь? Да я бы тебе эту дубинку вогнала по самое не хочу.
Девочка начала матерно ругаться. Я остолбенела, а потом ухватив дубинку стала её бить. В меня как-будто что-то вселилось. Я била её с таким остервенением, что меня еле смогли оттащить. Не знаю что со мной случилось, но с той минуты кроме зла и ненависти ко всему миру в моём сердце ничего больше не осталось.
Еле достав своей мелкой рукой до моего плеча начальник удовлетворительно похлопал и сказал, что берёт меня на работу и я пошла оформлять документы. Кроме всего прочего узнав о моей семье и квартирных условиях начальник выделил мне комнату прямо в зоне.
- Нечего ходить пешком на работу каждый день так далеко. Питаться тоже будешь здесь сколько тебе влезет.
От такого счастья я готова была убить любого, кто хотя бы косо смотрел на моего благодетеля. Так я начала зарабатывать себе на жизнь. Одежда и еда были бесплатными. Зарплату платили хорошую. Я даже младшим стала помогать. Они меня всегда ждали в гости, как снабженца, но не как сестру. На сберкнижке начала собираться солидная сумма. В своей работе я проявляла особое рвение и усердие. Скоро это почувствовали на себе все заключённые. Если из какой-нибудь камеры или на прогулке в мою сторону неслось что-то на подобие: Сука или зверь. Я смертным боем била всех в камере или тех, кто прогуливался. Вскоре выкрики прекратились. Попадало и храбрым и трусливым и вовсе невинным. Самым наглым и отъявленным портила лицо или после побоев не допускала медика покуда раны не начинали источать зловоние. Вновь прибывших полушепотом предупреждали о монстре среди надзирателей. Поглядывая в сберкнижку я всё надеялась заработать побольше и уйти с этой работы, но тут кто-то там у власти… Ах если бы мне его в руки решил, что народ зажил богато и в один миг людей раздели как проститутку. И у меня как у всех на сберкнижке оказался ноль без палочки. Тут я озверела совсем. Уж кажись и придраться не к чему было. Везде чистота, блеск, дисциплина какой нет ни в одних войсках. Я била их просто так. То за накрашенные губы, то за выщипанные брови. Мне казалось, что жизнь закончилась, а видеть изо дня в день и из года в год только одних воров, убийц и извращенцев у меня уже не было сил. И вот, однажды, мне приказали в актовом зале собрать человек двадцать заключенных. Желательно не грубиянок и аккуратных. Значит какое-то мероприятие, лекция, проверяющий или репортер какой-то приехал. Мои товарки по работе быстренько согнали всех более-менее надежных в зал и приказали сидеть тихо. Не перебивать выступающего. Так как других развлечений кроме работы, телевизора и пожрать у меня не было я тоже пришла в зал и села в первом ряду с краю. Заключенные сидели до того тихо, кажется и дышать перестали. А вот и лектор. Ожидавшие увидеть толстого лысого мужика с портфелем недовольно загудели, т.к. в дверях появилась худенькая, синюшная, в длинной рясе и платке, повязанном чуть ли не на все лицо и закрывающим весь лоб девушка.
- Монашка что-ли? Этого ещё нам не хватало.
- Небось под мужиком не была ни разу.
- Да кто на такую и позарится? Может быть шалава. Натаскалась, а теперь вот святую из себя корчит.
Я чуть повернув голову посмотрела на озлобившихся и расслабившихся заключенных. Все замерли.
- Мир вам сестрички- промолвило это что-то обтянутое кожей.
- Ну ты даешь. Нашлась сестричка. Может с нами хочешь остаться? – Загорланила рядом со мной сидящая с десятилетним стажем отсидки рыхлая деваха.
Я не задумываясь со всего маху ударила её дубинкой по башке. Из лопнувшей на голове кожи хлынула кровь. Зечка заскулила. И вдруг этот скелет в рясе срывает со своей головы белоснежный платок, бежит к только что оскорбившей её женщине и закрывает кровавую рану. То что мы увидели повергло нас в шок. Голова монашки была почти без волос. А с одной стороны, вместо кожи на лице тоненькая розовая плёночка даже видно пульсирующие жилки. Голову побитой мною зечки монашка прижимала к себе правой рукой, левая же висела плетью. Я зная выходки и характер своих подопечных легко, как пушинку переставила нашу странную гостью на её место и сказала, что посторонним запрещено приближаться к осужденным.
- Но ведь она же страдает – пролепетала монашка, прикрывая рукой окалеченную голову.
Я резким движением сорвала с головы одной из заключенных платок и накинула на голову страдалице: - На накинь и не жалей этих уродов. Они сами стали на такой путь.
Монашка ловко одной рукой повязала на голове платок и тут её понесло.
Голосочек оказался чистый и звонкий. Личико порозовело. Эта калека светилась, сияла и выглядела такой счастливой, что у меня вместо жалости появилась зависть. А ведь ей легче живется на белом свете- подумала я. Она любит одного ей ведомого Бога и Богородицу. Её любят в монастыре. А кому нужна я здоровая, сильная и злая как откормленные бультерьер? И говорил этот полузасушенный цветок о земной и посмертной жизни. Смотрю, а мои зечки все носы повесили.
- Так уж в ад попадем?
- Да сестрички. Если не покаетесь и не станете жить по заповедям Божьим, то попадете в ад.
- Ты что пришла нас агитировать в монастырь?
- Нет, мои миленькие. В монастырь берут только искренне раскаявшихся и прошедших многолетние испытания трудностями.
- Мы здесь. Хи-хи. Трудняки.
- Здесь вы трудитесь со злостью и всё что вы сделали пропитано вашим духовным состоянием. А в монастыре все несут послушание кротко. Со смирением, молитвой, обретая при этом от трудов своих радость.
- Ну да. Мы поняли – обретаете оргазм.
В зале поднялся хохот и улюлюкание. Я поднялась, врезала своей дубинкой нескольким наиболее шумным и покрыла их таким матом, что у бедной монашки слёзы полились градом.
- Господи! Прости, вразуми и помилуй творение Твоё.
- Во, во. Понаделал нас, а мы теперь здесь мучайся.
Я с интересом стала слушать и наблюдать за тем, как эта хлипкая хочет наставить на путь истинный всех разом: разъяренных убийц, проституток, наркоманок и просто моральных уродов. Одна из заключенных встала чтобы задать вопрос. Все остальные хихикали и фыркали видя её придуряющуюся и строящую из себя великую страдалицу. Она скорчила жалобное личико и приторно-тоненьким голоском пропищала:
- Сестра. Помолись о моём убитом ребёнке.
Монашечка внимательно посмотрела на кривляющуюся и спросила: Это о каком ребенке? Которого ты утопила в бане или о том, которого задушила пакетом, а потом пританцовывая и поя песню вынесла в мусорный бак? О каком молиться?
Зал ахнул.
- Ах ты сука. А мы тут жалеем её бедную, что невинно осуждена. Да сопли ей вытираем. А ну говори правда это или нет?
Монашка подняла свои глаза к небу что-то прошептала, потом перекрестилась сама и перекрестила всех шумящих. Наступила тишина.
- Страшный грех совершила ты сестра, но ещё страшнее то, что ты не только не каешься, но ещё и винишь родителей, что они не дали тебе тех материальных благ, которые есть у других. И тебе якобы из-за этого пришлось убивать новорожденных деток. Ты же не упрекала себя в том, что живешь во грехе и вместо того, чтобы учиться или работать ты кидалась на родителей упрекая их даже в том, что они тебя родили.
- А что это не правда? Я что просила их меня делать? – понеслось в ответ. - Они себе по молодости состряпали меня, а я теперь всю жизнь мучайся. Лучше бы утопили в ванной.
- Легче всего во всех своих грехах обвинять близких, чем самой трудиться и вести себя достойно. Родители в потустороннем мире будут страдать за свои грехи. А тебя, несмышлёную, нечистые будут то топить, то душить в пакете но при этом ещё и хохотать и петь. Тебе придется в аду претерпевать точно такие же муки, какие терпели твои невинные детки. Только ты не дала им вырасти упрекать тебя, как ты упрекаешь сейчас своих родителей. Будешь плакать и взывать о помощи да только там тебе никто не поможет.
- Ну и что. Это будет где-то там, а я сейчас живу. Да и есть ли оно там это никому не ведомо.
- Вот для этого и пришел Сын Божий Иисус Христос, чтобы указать нам путь в светлый мир, полный любви и радости. И если ты нахождение в заключении называешь жизнью, то что же для по настоящему жизнь?
- Я выйду и уже не буду такой дурой, а рожу от олигарха и буду сидеть у него на шее пиявкой. Будут няньки, слуги, крутая тачка. По куротам буду ездить.
- А на остальных твоих подруг где набрать олигархов? Да и откуда ты взяла, что олигархи дураки. У тебя ни образования, ни стыда ни чести ни совести. В старину о таких как ты говорили: дурной мыслями своими богатеет. Вот покуда будешь мечтать так и жизнь пройдет. На тебя даже убогий не глянет. Родителей ты замучила. Им легче живется пока ты в тюрьме. Неужели у тебя уровень интеллекта такой низкий…
- Это вы у себя в монастыре как роботы лазите, а я знаю что буду делать дальше.
- Моя хорошая мы свою душу и безгрешное тело посвящаем Богу, а ты поступаешь даже не по зверски, а хуже. Ведь ни одно животное родив потомство не бросает его на произвол судьбы, а тем более не убивает.
- Что ты ко мне прицепилась. Это ты никому не нужна калека подзаборная. Небось родители подкинули под монастырь. Теперь вот ходишь корчишь из себя праведницу.
- Родители погибли у меня на глазах. Я благодарна Богу, что помню их лица. Мне было всего пять лет. Благодарна матери и отцу, что не утопили и не убили. Что дали увидеть свет Божий и я познала благодать Божию.
- Да ну. И как же ты сиротинушка в монастыре очутилась?
- Если вам интересно я расскажу.
- Давай рассказывай. Все лучше чем на работу идти.
- Было это двадцать лет назад. Мы всей семьей на городском автобусе поехали в лес за грибами. С нами было ещё человек восемь. Солнце клонилось к закату, когда мы с полными корзинами вышли на дорогу. Помню всё до мельчайших подробностей. Почти по середине дороги, на большой скорости неслась огромная грузовая машина. Дорога была пуста. И вдруг, откуда ни возьмись, вслед за большой машиной показался черный легковой автомобиль. Теперь всё понимаю, а тогда это было как в страшном кино. Легковой автомобиль на немыслимой скорости пошел на обгон фуры, а тут на встречу появился еще один автомобиль. Этот обгонщик не долго думая жмет на газ и старается обойти грузовик с правой стороны. Людей стоящих на остановке он конечно же не видел, а когда увидел было уже поздно. Да и стоявшие увидев летевшую на них машину просто онемели или даже остолбенели от сковывающего всё тело страха. Звук удара тел об машину до сих пор стоит у мня в ушах. Люди попадали как яблоки с дерева. С каким-то стуком и гулом о землю. От сильного удара я отлетела к канаве, но тут же вскочила и покарабкалась к обочине. Моим залитым кровью глазам открылась ужасная картина, но я почему-то не испугалась. Путаясь в человеческих побитых телах стала звать маму и папу. Папу нашла сразу. Он лежал на правом боку с широко открытыми глазами и не видел меня. Я постояла рядом несколько раз позвала, но он не шелохнулся. Пошла дальше искать маму. Мы встретились глазами. Спотыкаясь я побежала к ней. Мама шевелила губами, наверное что-то мне говорила. Но у меня в голове всё шумело и я ничего не слышала. Немного приподняв голову мама взглядом среди лежавших людей искала папу, а когда увидела тихонько охнула и закрыла глаза. Я на четвереньках подползла и залезла ей под правую руку. Мама ещё раз открыла глаза, мягко улыбнулась и прижав меня к себе перестала дышать. Я видела как останавливались машины, что-то говорили люди, потом услышала звук сирен. Ко мне наклонился молоденький милиционер, но увидев мой взгляд в ужасе отпрянул в сторону. Слышала как он просил проезжавших мимо водителей взять к себе ещё живую девочку, т.к. до приезда скорой помощи она может умереть, но посмотрев на мою грязную всю в крови одежду все до единого отказывались. Потом этот же милиционер, да хранит его Господь подошел и начал поливать меня водичкой и чем-то вытирать. Приехала скорая помощь. Сразу подбежали к маме и ко мне. Еле отодрали меня от матери понесли в машину. А дальше пошли одни мучения. Во всем теле поднялась страшная боль. Мне делали уколы, обмыли, потом оказалось что врачи сделали что могли. Дай им Бог здоровья. Сначала спасали детей, а потом взрослых. Из всех стоявших на остановке погибли только мои родители, а остальных врачам удалось спасти. Сначала со мной обращались хорошо. Женщины лежащие со своими детьми подходили к моей кровати, гладили по голове, плакали, а потом снова уходили. Раза два приходила тётя папина сестра, но только кривила лицо. Может ей хотелось плакать, но как я теперь понимаю кому нужна была калека в доме. Приходил милиционер. Сколько буду жить, столько буду за него Богу молиться. Он радовался что я выжила и подолгу разговаривал со мной. Дальше больше. В больнице ко мне привыкли и потихоньку перестали обращать на меня внимание. Если плакала от боли, то начали ругать что такая большая девочка плачет, что мама с папой не придет, они умерли, и я им всем уже надоела. И жить не живу и не умираю. Только вонь от меня по всей палате. Лежала на клеенке, в туалет ходила под себя. Каждая дежурная медсестра старалась спихнуть меня другой. Начало гнить тело. Сначала ягодицы, а потом левое плечо. Это я сейчас понимаю все, а тогда все звала маму и папу. И вот однажды они пришли. Красивые оба и очень родные. Папа поцеловал меня в зашитую голову. Мама целовала ручки и ножки. Идем с нами – сказала мама и взяв меня за руки подняла с кровати. Сестрички миленькие есть рай. Тело моё осталось лежать на кровати, а я совсем другая без боли и ран, крепко держа за руки родителей взмыла в высь.
- Да это у тебя галюны были от уколов.
- Думайте миленькие что хотите, но раз вы попросили рассказать, то слушайте. Мы остановились на краю очень красивой деревни. С одной стороны избы, а сдругой пшеничное поле с очень большими колосьями. Возле каждого домика палисадники с цветами, как на улице, так и во дворе. Везде сады. Если одно деревце уже с плодами, то другое может быть покрыто весенними цветами. Конечно никаких столбов, электричества, антенн, асфальта и многих других прелестей современной цивилизации там нет.
- А как же они созваниваются?
- Очень просто. Человек думает о том с кем ему надо пообщаться, и его мысль мгновенно достигает адресата. Тот тоже это чувствует и можно так разговаривать сколько угодно.
- Ну а дальше что с тобой было?
- Дальше было всё хуже и хуже. Моя живучесть стала раздражать буквально всех окружающих. Ведь они не знали, что мои папа и мама часто забирая меня к себе хорошенько кормили, давали побегать по травке, а самое главное, что я теперь успокоилась. И терпела боль радуясь что вслед за ней придет радостная встреча с родными. Я знала, что есть такое место где у меня ничто не болит.
- Надо было там и остаться.
- Я просила об этом, но мама сказала, что мне оставаться у них ещё рано. Что я должна послужить Господу, чтобы попасть к ним. Мне начали делать какие-то уколы от которых я спала сутками. Прошёл год. И вот, однажды, открыв глаза я увидела, что на меня смотрит мама, только очень молодая. Вся светится. Одетая в белоснежную косынку и платье с большим белоснежным воротником. На шее у неё висел небольшой крестик. – Ты кто? – спросила я. Она охнула и чуть присела. Потом выбежала в коридор и кого-то позвала. В палату вошла красивая, высокая, но очень строгая женщина. Как потом оказалось это была матушка и сестры из близ находящегося женского монастыря. Она очень низко наклонилась к моему лицу, перекрестила и поцеловала в лоб. У меня потекли слезы.
– Забери меня тётенька.
- Заберу. Сегодня же заберу.
У меня в голове что-то зашумело, видимо от радости и я потеряла сознание. Очнулась я от легкого дыхания ветра на улице. Потом сестры рассказывали как матушка сурово отчитала всех в больнице и подписав какие-то бумаги забрала меня в монастырь. Как сказать забрала. Как была гниющая, вонючая так они меня на той простыне и клеенке вынесли из больнице. Я кричала от боли при малейшем резком движении. Кричала только – Забери. Забери. Молоденькие монашки несли меня на своих руках сами почти семь километров до своего монастыря. А когда принесли так со всего монастыря сбежались сестры. Все плакали и молились. Матушка дала распоряжение и меня отнесли в баню. Чувствовался запах завариваемых трав и слышно было потрескивание поленьев в печке. Откуда-то появился батюшка, который помолился, потом что-то влил в воду и было ещё одно чудо когда я последний раз видела своих родителей. Они появились из ниоткуда как всегда крепко держась за руки. Дальнейшее видение осталось в моём сердце на всю жизнь. Вдруг всю комнату в которой мне приготовили купель, озарил яркий свет. И рядом с моими родителями появилась невиданной красоты, как в сказке Царица. Она мягко улыбнулась, посыпала воду чем-то искристым, немного постояла и исчезала. Я хотела всё увиденное рассказать державшим меня, но от тепла принесшего долгожданное облегчение и большой насыщенности воздуха ароматами трав у меня закружилась голова и я закрыла глаза. В больнице меня переворачивали руками в холодных резиновых перчатках и обтирали царапающими тело тряпками пропитанными каким-то едким раствором. После такой процедуры смертельно чесалось все тело. Здесь же меня брали теплыми руками и опускали в настоящую тёплую воду. Одна из сестер держала мою голову в своих руках, а другая остригала всё что выросло и скаталось в сплошной ком волос. Ещё две очень осторожно отмывали всё сгнившее на мне. Тихонько молясь и охая от увиденного ни одна из них не отвернулась и не скривилась от запаха и вида моего ужасного тела. После купания меня положили на чистую простынь и очень аккуратно перенесли в другое здание. В чистой, уютной комнатке очень близко друг к другу стояли две аккуратно заправленные кровати одна выше другой. Та что повыше оказалась моя. Зажмурившись от боли, которую я ожидала при прикосновении тела к матрасу я с удивлением и радостью поняла что меня положили на что-то очень удобное. Матрац был наполнен сеном. Первый раз за год моей болезни под меня не подложили холодную противную клеенку. В комнату вошла та, что забрала меня из больницы.
- Ну как ты? Полегче? Уже не так болит?
- Спасибо. Я видела ту тётю, которая нарисована на картине которая стоит у вас в углу.
- А где ты её видела?
- Возле папы и мамы, она что-то блестящее сыпала в водичку.
- Слава Тебе Царица Небесная. Матушка до самой земли поклонилась к иконе Богородицы. Это была Дева Мария дитятко. Раз Она сама приходила значит будешь жить да ещё и прославишь её, Заступницу нашу. Тебе сейчас дадут козьего молочка. Ты попей и сколько сможешь и засыпай.
Игуменья перекрестила, нежно погладила меня по голове и ушла. Со мной осталась старенькая бабушка-монашка. Она напоила меня молоком и накрыла одеялом:
- Спи, а я тебе молитву спою.
На другой день открыв глаза я увидела в комнате пять сестер. Они все с напряжением и почти со страхом смотрели в мою сторону.
- Думали померла. Ты как уснула, так вот три дня и спала. Матушка сказала не трогать и не будить. Слава Богу жива. Давай дитятко будем тебя снова купать. Тебе же понравилось?
- Да.
Я смогла сесть на кровати, на большее сил не хватило, но и это была большая радость. Меня снова отнесли в баню. Держали в крутом отваре трав. К выгнившим местам приложили какую-то мазь. Весь день возле меня была одна из сестер. Кормили поили, аккуратно поворачивали, то на один, то на другой бок. На ночь принесли новый матрац набитый свежим сеном. Через месяц я уже могла подолгу сидеть. А дальше, сначала держась за руки сестер, а потом и сама начала ходить. Меня выхаживали с христианской любовью и милосердием. Такую добродетель можно встретить лишь в монастыре. Потому что там любовь от Бога, а не из за корысти или страха. Читать и писать тоже научили сестры. Стали брать с собой на службы. А так старались меня пристроить к монастырской кухне. Из больницы приезжали врачи. Слушали, смотрели всё хотели взять какие-то анализы, но матушка не дала и они постепенно оставили меня в покое. Теперь я стараюсь послужить Господу и Царице Небесной, чтобы с чистой совестью и в большой радости воссоединиться со своими родителями на небесах.
Сидящие в зале загудели. Некоторые жалели, а некоторые ругались в адрес монашки. Но заинтересованность была очень высокая. Они начали задавать вопросы крича и перебивая друг друга. Она молчала и почему-то очень внимательно смотрела в мою сторону. Это сейчас понятно почему, а тогда я гаркнула на всех сидящих и построив погнала в камеры. Заключенные начали кричать и звать, чтобы еще приходила. И эта худорба кланяясь уходящих, осеняя их крестом со слезами на глазах громко и звонко кричала:
- Приду сестрички. Приду миленькие. Обязательно приду.
Потом начальник зоны предложил ей пообедать в столовой и сказал, что отвезет в монастырь на машине. Я ещё удивилась, что она такая немощная лазит по зонам одна и ходит по улицам. Но она от еды и помощи отказалась. Мы проводили её за ворота. Оказалось, что она не одна. На улице под забором её ждали две монахини, почти старухи. Я спросила почему они не зашли. А они ответили, что заходить на территорию матушка благословила только их сестру, а им на это благословение не дано. Вот они со смирением и выполняют свое послушание. Я от непонимания и удивления повела плечами и посмотрела на них как на ненормальных. Вот это послушание. Если бы меня так в зоне слушали, а то без мата и дубины, какое там смирение. Монашки все втроем поклонились нам, перекрестились, что-то прошептали и с блаженными улыбками пошли по краю дороги. И как это у них получается. Не евши, не пивши простояв на ногах пол дня и ещё улыбаются. Видела я и не раз постоянно улыбающихся дурачков, но эти то кажется нормальные.
После визита этой изуродованной монашки только о ней и говорили. Кто обзывал, а кто и завидовал её душевному покою и окружающей любви. Я с интересом слушала споры в камерах между заключенными.
- Вот если бы нам тоже в монастыре пожить – скулила тощая туберкулёзница.
- Что, тоже козьего молочка захотела? А ещё что бы тебя купали лелеяли, а ты бы шустро их иконы на лево пустила. Там ведь встают намного раньше нашего. Мне бабушка рассказывала и пашут они как пчелы, да ещё и на службу надо ходить. Там не спрашивают что тебе нравится, а что нет, кто в авторитете, а кто туалеты мыть будет. Куда старшая сказала туда и чешут как зомби и радостные до одурения. Так что сиди и не мечтай о сладкой жизни. Я бы и дня не выдержала такой жизни. Ты вот когда последний раз вообще что-то мыла тут?
- Фу. Для этого лохушки есть.
- А я бы слушалась – подала голос вновь прибывшая заключенная – лучше работать и чувствовать себя человеком, чем жить на воле теперь после отсидки. Это же клеймо на всю жизнь.
- А мать свою алкашку и шалаву ты с собой заберешь?
- Да. Забрала бы. Там ей пить не дали бы, если бы только они нас приняли.
- Вот придет в другой раз эта овца и попросишься с ней в монашенки.
- И попрошусь. После отсидки идти мне всё равно некуда. Ни знакомые, ни родственники на порог не пустят. А в берлогу к матери, так это через неделю опять тут окажусь.
- Ну да. Это ты конечно хорошо придумала, но если в монастырь будут принимать всякий сброд вроде тебя и меня это получится хуже зоны. Здесь мы хоть эту кобылу бешеную боимся, а там видишь ли одна тётка всеми управляет. Попробуй уследи за нами. А за монашек она спокойная чего за ними бегать и дела у них клеятся. Сиди уж чучело огородное, служи нашей «мамке», она тебе «мужа» здесь подберет и может сохранишь здоровье до своего выхода, а там уж как придется, но в основном идем все обратно. Вот у бабки Клеопатры семь ходок и ничего живет и тоже улыбается. Её ни в один дом престарелых после выхода не хотят брать уж очень изобретательная в своих пыточных навыках. Она медсестрой в морге когда-то работала.
«Свежая» заключенная с ужасом посмотрела на сидящую возле окна сухенькую старушку. С виду божий одуванчик, один взгляд холодных колючих глаз выдает внутренний мир садистки-убийцы.
В другой камере, набитой зечками чуть ли не до потолка было очень тихо. Я заглянула в глазок и увидела интересную картину. На скамейке перед входом стоит худющая заключенная, а вокруг неё с сантиметром в руках вертится жилистая высокая портниха. Остальные сидят и с интересом наблюдают за происходящим.
Я подумала, что здесь всё нормально. Бабы и в тюрьме бабы. Но постояв ещё немного услышала такие разговоры:
- А если ей не понравится или скажет, что шили без молитвы или ещё что придумает?
- Значит оставим наряд для нашей Тарани. Будет у нас за проповедницу, а мы ей будем рассказывать о своих блудных помыслах.
В камере все громко засмеялись.
- Не… не откажется. Видели какая на ней одежда уже поношенная. Может после кого-то донашивает или монастырь совсем нищий. Я думаю, что ей понравится.
В этот день я подслушивала разговоры своих «подопечных» почти во всех камерах и везде слышала один и тот же вопрос: как можно быть такой счастливой и спокойной будучи такой калекой и сидя в монастыре?
Прошла неделя. Ближе к пятнице мои девчата начали нервничать и переживать и переспрашивать в очередной раз: Начальник приедет монашечка или нет?
- Да откуда же я знаю, что у неё там в голове? – отвечала я всем.
А в подсознании мне самой хотелось чтобы она пришла, не заболела. При моем здоровье я поняла, что завидую силе духа этой малявки.
Публикуем заключительную часть интервью с бывшим заключенным о буднях исправительных колоний.
О других заключенных
К темнокожим в целом нормально относились. Правда, я за все время только одного видел. Он дрова тогда колол. Я только удивился.
Люди с психическими заболеваниями отбывают наказание вместе с остальными. У нас был один такой человек в отряде. Он в колонии постоянно ходил в очках от солнца. Его уже даже милиция не трогала. Мог разогнаться и удариться головой о стену. Давали ему что-то там весной и осенью во время обострений, но плохо помогало.
Был случай, когда пришел в лагерь новый заключенный. Побыл на карантине, сидим общаемся, а человек в очках поворачивается к нему и говорит: “Я тебя убью сегодня”. Ходили в санчасть, чтобы ему таблетку дали. Не убил никого, но было страшно.
К людям, которые отбывают наказание за наркотики, администрация относится жестче и режим у них тяжелый. Сидят отдельно от остальных. У нас для них было отведено два барака. Не выпускают никуда. Если мы могли куда-то сходить, к тем же ребятам в гости, то у них такой возможности не было. Как правило, это молодые ребята до 25 лет, а сроки у них лет по 10-12. Хотя среди других заключенных, они едва ли не элита. Деньги обычно есть. Мать или молодая жена последнее отдаст, чтобы ему нормально сиделось.
Люди разные сидят. Кто-то с 1998 года. Сел чуть ли не в Советском Союзе, а теперь телефоны, гаджеты. А у него уже ни здоровья не осталось, ни крепкой психики. Был человек, который из 14 лет отсидел 7, а потом пошел на Промзону и повесился. Кто знает, что было у него в голове?
А вообще, каждого человека можно съесть. И съедали. Свои же, не администрация. Все проблемы создают заключенные сами себе.
О работниках колонии
В каждом отряде есть отрядник и оперативный сотрудник. Оперативный сотрудник может быть один на два отряда. Это офицеры. Когда я был последний раз в ИК-11, оперативному сотруднику было 22 года, лейтенант. Для меня и еще примерно для половины отряда он считался нормальным, для остальных был плохим. Всем хорошим не будешь. В это время тот, кто был для меня плохим, считался нормальным для других заключенных.
Физическую силу сейчас не применяют. Называют на Вы. Уже научились.
По большей части кулак в зоне не гуляет. Вопросы решаются через определенных людей. Их называют блатными. Но тут и от милиции многое зависит. «Блатные» помогают поддерживать порядок и предотвращать рукоприкладство, поэтому обычно милиция в них заинтересована. Иначе будет так: сегодня я дам кому-то в глаз, а его жена позвонит в какой-нибудь департамент и завтра в колонию приедет проверка. Этого не хотят.
О зависимостях
Обычно в лагеря приезжают уже “чистые”. Я сам не раз из наркотической зависимости в тюрьме выходил “насухую”. Там это легче. С алкоголиками немного по-другому: им могут где-нибудь боярышника налить. Хотя если захотеть, то все можно найти. Было время, когда я и в СИЗО один пил водку.
Помню, году в 2013-2014 милиция нашла в холодильнике на зоне водку в стекле. Значит, милиционер и принес. Сейчас по-другому стало. Уже даже горсть семечек черных, которых нет в ларьке, тебе никто так просто не пронесет.
Но это все равно осталось. Ты знать не будешь, но оно есть. Надо искать выходы, но не факт что найдешь. Вот если у меня есть каналы (дорога), я могу пронести водку. Предположим, через водителей, которые провозят металлолом, но я знаю, что если расскажу об этом хоть кому-нибудь, пусть даже за 100 или 200 долларов, то ничего не будет. Думаю, что я бы смог пронести. Обычно носят работники колонии из гражданских. И администрация, как правило, в курсе.
Про переводы и проигравшихся
Переводят в другую колонию, если есть угроза жизни заключенного, если проигрался, подельники не должны сидеть вместе. Хотя каждый перевод для администрации – это тоже плохо. Для него нужны основания. Того, кто проигрался, перевод не спасет и деньги все равно придется отдавать. Тюремное радио очень быстро работает. По большому счету, будешь мыть тарелки и деньги можешь не отдавать.
Проигравшийся становится фуфлыжником. Если он мне проигрался, то я могу его даже продать. Вот должен он мне 300 долларов. Говорю кому-нибудь: “Вася, вот человек за 300 долларов”. Вася даст мне 300 долларов, а фуфлыжник будет Васе стирать и мыть тарелки. И он будет это делать. Может пойти в милицию, но тогда станет стукачом.
Отработать долг можно. В крайнем случае, ему могут поставить запрет на игру. Но это последняя стадия. Комнату будет мыть бесплатно. Может отдать посылку за долг, но фуфлыжником уже навсегда останется. Мыть больше ничего не будет, но если я сяду с ним играть, то не заберу деньги, если выиграю, потому что знал, что он фуфлыжник и сел с ним играть.
Есть черные и красные зоны. Но тут все относительно. Считается, что черные и в Беларуси есть. Их элементы точно есть везде. Но часто всем руководит милиция, поэтому тут все сложно.
Никому этого не пожелаю, но разобраться в структуре зоны можно, только там побывав. Если у тебя есть деньги, то сидеть будешь с комфортом, хотя и не будешь считаться авторитетным. Авторитетный человек может сидеть с пачкой сигарет и коробком спичек, но к нему будет и милиция прислушиваться.
Ты приезжаешь на зону и подстраиваешься. Получаешь распорядок. Систему ты эту не сломаешь, потому что ей не один десяток лет. Адаптироваться не страшно. Обычный коллектив. Да, особенные условия, а в остальном все также.
Выше всех в иерархии находится вор. Воры по сути не сидят. Я придерживаюсь точки зрения, что в Беларуси вор сейчас один. За границей есть другие. Потом идут положенцы. Они сидят. В зоне обычно 1-2 положенца, но может и не быть совсем. Положенцы шагают от вора. От них идут бродяги. Это те же блатные, которые обычно решают проблемы. Если кто-то неправильно поступил, приходят блатные и могут завести его и побить, но не убьют конечно. В таком случае, человек будет знать, что получил за дело.
Блатные хотят попасть к вору и двигаются в воровскую семью к положенцам.
Дальше идут мужики, т. е. все остальные. Фуфлыжник тоже мужик. Он может и порядочный, но проигрался. Ты можешь с ним и чай пить и брать у него что-то, только не можешь с ним играть. Крысой считают того, кто украл.
Ниже всех стоят петухи.
О петухах и кружках
Туалеты моет петух. Каждый арестант платит ему за уборку. Стоит это, кажется, 10 сигарет. В сумме у него нормально выходит. Он и сидит за отдельным столом. Спит на отдельной кровати. Ты никогда ничего не возьмешь у петуха, можешь ему только что-то дать: сигареты, мыло. Если взял хоть что-нибудь, то автоматически становишься петухом. Он везде идет последним. В отряде таких людей может быть несколько.
Попадают в петухи по-разному: кто-то уже имеет клеймо, кто-то идет по статье за изнасилование, но здесь все неоднозначно, потому что разные бывают изнасилования. Человека никто не загонит в этот гарем, потому что точку должен поставить тот, кто имеет авторитет.
Обычно приходит кто-то со статьей за изнасилование и попадает “на кружки”, т. е. он ни к петухам не относится, ни к мужикам. По нему не поставили точку. При мне человек 4 года ждал своего разбирательства. Думаю, что это даже тяжелее, чем быть петухом. Брать у него тоже ничего нельзя. Этот человек разбирательства дождался, стал нормальным. И к нему начали по-другому относится.
В тюрьме есть правило, что нельзя в туалете поднимать никакие вещи, даже свои, если упали. Поднял – автоматически становишься петухом. Упала у кого-то зажигалка в туалете, он поднимает, а второй заключенный заходит в этот момент и видит, что тот поднял зажигалку. С деньгами не все так однозначно. Как бы их тоже поднимать нельзя, но деньги на зоне – это запрет, а запрет не парафинится, поэтому поднимать можно.
В целом, ты можешь поднять что-то и в туалете, если уверен, что сможешь это разогнать. Спросят, почему поднял, скажешь, например, что последняя зажигалка. В первый раз простят.
Маргарита Корбут
Книги про зону и тюрьму — Современные тюрьмы и советские лагеря. Особые порядки, законы, язык и человек внутри этой системы. Что он чувствует, впервые оказавшись на зоне, как там выжить и остаться человеком? Книги про зону и тюрьму, художественные и документальные, помогут ответить на многие вопросы, приоткрыть завесу тайны, которая окружает этот закрытый мир, и расскажут о жизни заключенных мужчин, женщин и детей.
Побег из Шоушенка — Стивен Кинг
Несправедливо осужденный Энди Дюфрейн по решению суда никогда не выйдет из Шоушенка — одной из самых страшных английских тюрем. На первый взгляд может показаться, что он смирился с этим, и даже помогает начальнику проворачивать финансовые махинации.
Зона (Записки надзирателя) — Сергей Довлатов
Своего рода дневник, представляющий собой разрозненные истории о людях, с которыми столкнулся автор во время своей работы надзирателем, и событиях, свидетелем которых он стал. По мнению автора, не лагерь является адом, ад — это мы сами.
Крутой маршрут — Евгения Гинзбург
Роман-автобиография известной журналистки Е. Гинзбург, рассказывающий о судьбах очень сильных женщин, которые смогли вынести то, что не под силу даже мужчинам, несвободе, к которой постепенно привыкаешь, любви и жизни после… Жизни только мечтой и надеждой.
Архипелаг ГУЛАГ — Александр Солженицын
Полное драматизма произведение известного писателя, диссидента А. Солженицына, рассказывающее о страшных репрессиях, проводившихся в Советском Союзе, начиная с 20-х годов. Его основу составляют письма, дневниковые записи, рассказы тех, кто оказался в лагерях.
Как выжить в тюрьме — Андрей В. Кудин
Своеобразное руководство, в котором его автор — кандидат наук, знаток восточных единоборств, — делится с читателем информацией, которая может помочь выжить в заключении: основные правила, по которым живут в зоне, лагерная лексика, развлечения, сокамерники и надзиратели.
Владимирский централ. История Владимирской тюрьмы — Игорь Закурдаев
Книга, рассказывающая историю известнейшей в России тюрьмы. Отдельные ее главы посвящены арестантам, которые там отбывали сроки (диссиденты, воры в законе, лидеры бандитских группировок), воспоминаниям людей здесь работавших, а также кремлевским тайнам, с ней связанным.
Записки из арабской тюрьмы — Дмитрий Правдин
Книга, написанная человеком, прошедшим ад арабской тюрьмы. Арестованный по подозрению в убийстве любовницы, он на себе испытал, что такое психологическое давление, пытки, узнал о порядках, которые царят в тюрьмах страны, так популярной среди российских туристов.
Мотылек — Анри Шарьер
Ему было 25, когда суд вынес ему страшный приговор: пожизненное заключение за убийство сутенера, которое он отрицал, и каторжные работы в Гвиане, где он провел долгих 11 лет и 9 раз пытался бежать. Одна из попыток оказалась успешной, и он укрылся в одном колумбийском племени.
Зеленая миля — Стивен Кинг
Воспоминания Пола Эджкомба — надзирателя блока смертников, рассказывающего о своей работе и людях, ожидающих исполнения приговора, среди которых появляется необыкновенный человек. Он способен излечить любое заболевание. А такого дара, по мнению Пола, не может быть убийцы.
Обитель — Захар Прилепин
20-е годы. Ад соловецких лагерей, через который прошел главный герой романа — Артем Горяинов, рассказывающий о жизни в лагере и драмах, произошедших в жизни его заключенных: контрреволюционеров, священников, ученых, представителей интеллигенции, блатных…
Американский ГУЛАГ: пять лет на звездно-полосатых нарах — Дмитрий Старостин
Американские тюрьмы. Комфортабельный санаторий или страшный ад, где заключенные содержатся в ужасных условиях, убивают друг друга, подвергаются издевательствам надзирателей? Автор, проведший в американских тюрьмах 5 лет, утверждает, что оба мнения ошибочны.
Колымские рассказы — Варлам Шаламов
Сборник рассказов, написанный Шаламовым после возвращения с Колымы. В них ставятся и решаются важнейшие нравственные проблемы. Человек и государственная система, борьба с собой и за себя. Они фиксируют людей в исключительных обстоятельствах, описывают жизнь, поступки, мысли.
Исповедь вора в законе — А. Гуров, В. Рябинин
Книга, основанная на документальном материале. Это реальные письма и записки вора в законе Вальки Лихого, отсидевшего в тюрьмах более 25 лет своей жизни и принадлежавшего к старой формации преступников. Он обрщается к браткам и бандитам 90-х, переставшим жить по воровским законам.
История одной зэчки — Екатерина Матвеева
Роман, рассказывающий о трагичной судьбе Нади Михайловой, жизнь которой разрушилась в один миг. Нет больше привычного мира — ее ждет жизнь в лагере. Испытания не сломали эту хрупкую, но очень сильную девушку. Ей помогла выжить любовь. А потом была воля, которая не сделала ее свободной.
Самсон. О жизни, о себе, о воле — Самсон
Подлинный дневник вора в законе Самсона, отсидевшего в тюрьмах большую часть жизни, который вдруг осознал, что жизнь прошла мимо него. Он честно и очень подробно описывает свою жизнь, надеясь последние годы прожить по-человечески. Но его жены уже нет, а сын, пойдя по стопам отца, был убит во время бандитской перестрелки
Серый — цвет надежды — Ирина Ратушинская
Свою книгу о пребывании в 80-х годах в колонии для особо опасных государственных преступников автор называет свидетельством. Свидетельство о несправедливости, ужасных условиях, отсутствии инакомыслия, нарушениях прав и прекрасных людях, поддерживающих и помогающих выжить
За решеткой и колючей проволкой — Генри-Ральф Левенштейн (Джонстон)
Автобиографическая книга сына врага народа, немца по происхождению, рассказывающая об аресте в 1941 и годах, проведенных в тюрьмах НКВД. Он без прикрас описывает жизнь заключенных, их поступки, не всегда правильные, но помогавшие выжить, голод, страх, издевательства и тяжелый труд.
Одлян, или воздух свободы — Леонид Габышев
Малолетка. Дни, полные издевательств и унижения, — так встретили ребята новичка, впервые попавшего в зону. Он не знает правил, не так озлоблен и жесток, как они. Сцепив зубы, Коля ждет, когда это закончится, но становится все хуже… Спасает его душу, не давая озвереть, любовь к Вере.
Сон и явь женской тюрьмы — Людмила Альперн
Вся правда о женских тюрьмах, наших и заграничных, написанная с целью помочь женщинам, попавшим в заключение, изменить свою жизнь. Здесь Вы найдете экскурс в историю и описание ситуации, сложившейся в тюрьмах в настоящее время, реальные интервью с заключенными, бывшими и настоящими.Строгий режим — Виталий Демочка
По сфабрикованному делу Ольга и Юрий были осуждены на 5 лет строго режима, не помогли даже деньги Юриного отца. Это казалось сном, страшным и нелепым. Но проснуться не получилось. Камеры, зэки, параша, опущенные, шмон — теперь это часть их жизнь, к которой невозможно привыкнуть.
Дети в тюрьме — Мэри Маколи
Проблемы детской преступности. По мнению автора, побывавшего в исправительных учреждениях разных стан и проанализировавшего статистические материалы, лишение свободы — метод для детей неэффективный, ломающий их психику, значит, нужно искать другие меры воздействия.
Тюрьма — Феликс Светов
Книга русского писателя-диссидента о Матросской тишине — следственном изоляторе, в котором он провел год после ареста в 1985 года за антисоветскую пропаганду. Впечатления от пережитого через несколько лет оформились в роман, рассказывающий о том, что он видел в заключении.
Лимонка в тюрьму — Захар Прилепин
Сборник рассказов о тюрьме и внутренней несвободе, об особом мире, непонятном простому обывателю. Они описывают свою жизнь в камерах и допросы, надзирателей, редкие свидания с родными, унижения и травлю, через которые проходят люди. Время изменилось, а ГУЛАГ вечен.
Сажайте, и вырастет — Андрей Рубанов
90-е годы. Андрей Рубанов — очень богатый человек, все меривший количеством денег был арестоваван по обвинению в хищении и осужден. Теперь его домом становится тьюрьма, в которой он неожиданно для себя переосмысливает свою жизнь и понимает, что тюрьма — это наши собственные желания.
В когтях ГПУ — Франтишек Олехнович
Книга воспоминаний белорусского писателя, драматурга, коллаборациониста о годах, проведенных в тюрьмах и Соловецком лагере, опубликованной в первые в 1934 году, целью которой было раскрыть сущность советской карательной машины.
Л-1-105. Воспоминания — Генрих Горчаков
Роман, представляющий собой воспоминания о жизни в лагере, о зверствах, которые там творились, и людях, отбывавших там наказание. Но этот роман отличается от подобных. По мнению автора, лагеря создавались не для уничтожения, а в качестве экономической системы.
Исповедь бывшего зэка — Иван Мотринец
Книга, включающая роман и повести, объединенные общей криминальной тематикой. Роман о жизни мошенника, обогащающегося за счет обманутых женщин, и повести, одна из которых написана от лица бывшего заключенного, а две другие рассказывают о расследовании грабежей и проституции.
Маленький тюремный роман — Юз Алешковский
Талантливый биолог-генетик был арестован. В следственном изоляторе его подвергают пыткам, чтобы добиться признательных показаний, но неожиданно для следователей ученый мужественно их переносит. Тогда они угрожают его близким. И он начинает очень опасную игру ради их спасения.
Замурованные: Хроники Кремлевского централа — Иван Миронов
Книга о самой жесткой тюрьме строгого режима, ее порядках и известных обитателях, без страха и цензуры рассказывающих свои истории, и о том, как велись их уголовные дела. Киллер Ал. Шерстобитов, Гр. Гробовой, Владимир Барсуков — лидер Тамбовской организованной группировки.
Сетка. Тюремный роман — Геннадий Трифонов
Роман о любви, полностью подчинившей себе 18-летнего парня. Сергей был немного старше, увереннее. Он был особенным, многому научил его и сделал все, чтобы о них не узнали в бригаде. Сначала было по-настоящему страшно и стыдно, но эти чувства ушли, и Саша был счастлив.
Сухановская тюрьма. Спецобъект 110 — Л. А. Головкова
Тюрьма для особо опасных преступников (58 статья — измена Родине), где сидели очень известные политические деятели, военные, ученые, врачи… Репрессированные, а иногда и их палачи. 170 охранников на 150 заключенных, ОСОБЫЙ режим, пытки, подавляющие и уничтожающие личность.
Сенсационная правда о женских тюрьмах. Дневник заключенной — Пелехова Ю.
Книга воспоминаний о времени, проведенном в женской тюрьме. Взгляд на жизнь в изоляторе изнутри, оформленный в виде дневника, психологических и бытовых проблемах, с которыми сталкиваются женщины. Размышления автора о жестокости и несправедливости людей и самой системы наказания.
Истории одной тюрьмы — Евгений Тонков
Книга известного адвоката, рассказывающая об истории возникновения и философии Выборгской колонии — одной из старейших тюрем России, о ее прошлом и настоящем, ее мифах и возможностях. Документальные факты, интервью с заключенными и работниками колонии, словарь тюремной лексики.
Тюрьмы и колонии России — Валерий Абрамкин
Книга известного общественного деятеля, правозащитника, борца за права заключенных, который был осужден за публикацию антисоветских материалов, рассказывающая о российской пенитенциарной системе, жизни в тюрьме, снабженная справочным материалом и образцами документов.
Как выжить в зоне. Советы бывалого арестанта — Федор Крестовый
Книга человека, 12 лет отсидевшего в тюрьмах и поставившего перед собой цель рассказать правду об арестантской жизни, зоне, правильном поведении там. Он даст много полезных советов, познакомит с тюремными нравами, объяснит значение некоторых слов, расскажет об особенностях малолетки.
Сказать жизни \»Да!\» — Виктор Франкл
Автор книги — знаменитый психиатр, бывший заключенный концлагеря, который в своей книге не просто описывает пережитый ад: смерти, голод и боль, но и убедительно доказывает, что выживали там не физически сильные и здоровые люди, а упрямые духом, те, у кого остались цели и смысл жить дальше
Мои показания — Анатолий Тихонович Марченко
Книга политического заключенного, писателя, правозащитника, умершего в тюрьме после окончания голодовки, длившейся 117 дней, рассказывающая о тяжелой жизни политзаключенных в тюрьмах и лагерях в 60-е годы и ужасах, свидетелем которых он был.
Блатной телеграф. Тюремный архивы — Кучинский Александр Владимирович
Блатной язык (феня) и история его развития. Словарь, содержащий большое количество жаргонизмов. Особенности скрытной передачи информации при помощи жестов, тени, мимики. Личные письма и записки, посылаемые заключенными на волю.
Современная тюрьма: быт, традиции и фольклор — Екатерина Ефимова
Это исследование тюремной субкультуры, ее языка и представлений о мире познакомит читателя с тюремными мифами, фольклором, обрядами и письменностью. Материал для книги был собран автором при посещении разных исправительных учреждений.
Расстрельная команда — Олег Алкаев
Уникальный документ, рассказывающий о процедуре смертной казни, проводившейся в Белоруссии, автор которой руководил \»расстрельной командой\». Тюремный быт, отношения администрации с заключенными, лагерные законы, правдивый рассказ о событиях конца 90-х.
Многие заключённые в Украине не представляют своей жизни за пределами тюрьмы.
На воле у них нет ничего, тогда как за решёткой есть друзья, работа, место в иерархии и даже семья. О жизни «постоянных клиентов» зоны Корреспонденту рассказал надзиратель колонии на Волыни, пишет Ольга Замирчук в №5 журнала от 12 февраля 2016 года.
Небольшой городок Маневичи Волынской обл. в прошлом году стал настоящей звездой украинских новостей. Здесь находится большое месторождение янтаря, на незаконной добыче которого, как оказалось, много лет зарабатывали местные бизнесмены.
Однако янтарь – не единственная фишка райцентра. Тут работает Маневичская исправительная колония № 42, куда многие заключённые возвращаются по собственному желанию.
После длительной отсидки чаще всего людям некуда идти – на воле у них нет ни родных, ни друзей. Такие ребята заходят в ближайший ларёк, устраивают там разбой, получают новый срок и возвращаются в свою настоящую семью – в тюрьму, где их по-своему ценят и любят.
Подобные истории не редкость и в других исправительных учреждениях.
Разобраться в деталях тюремной жизни Корреспонденту помог бывший надзиратель Маневичской колонии. Когда-то он работал здесь, потом добровольно мобилизовался в АТО. Сейчас мужчина снова привыкает к мирной жизни, и на правах полной анонимности соглашается несколько приоткрыть занавес «той стороны колючей проволоки».
Корреспондент приводит его рассказ от первого лица.
Город в городе
В нашей колонии, как и в других подобных местах, есть своя тюремная иерархия. Независимо от того, кто начальник колонии или даже всей Пенитенциарной службы, жизнь «по понятиям» здесь идёт своим чередом. Людям с гражданки местные законы лучше не пытаться понять. Как и местную шутку – «влюбиться в тюрьму и умереть».
Просто некоторые вещи должны знать только люди определённого круга. Если их будут знать все – круг автоматически расширяется, границы размываются, а это уже никому не надо. Тюрьма – это свой мир, государство в государстве, город в городе.
На зоне все друг друга знают, и многое здесь происходит по принципу сарафанного радио: «Ты в каком году сидел? А кто тогда начальник колонии был? Я тоже тогда сидел, правду говоришь, садись с нами», – вот обычный диалог во время знакомства в колонии.
В Маневичах всё построено по классическому принципу исправительного учреждения: есть бараки, помещение для администрации, места, где работают заключённые. По решению суда, сидельцев также могут отправить на свободное поселение или, как это ещё называют, на поселение социальной реабилитации. По сути, это те же бараки, но с улучшенными условиями и более свободным графиком.
Для остальных заключённых колония делится на «крытую» и просто бараки. В основном наказание отбывают за разбои, торговлю наркотиками и убийства. С последней статьёй как раз и сидят на «крытой». «Крытая» – это тюрьма в тюрьме, камеры строгого режима внутри колонии.
Любовь в бараке
Для многих сидельцев колония становится не то что вторым, а даже первым домом. На воле они бывают никому не нужны, их по ту сторону решётки никто не ждёт. Зато в тюрьме каждый заключённый занимает своё место, выполняет свою роль, каждого по-своему ценят и любят.
В нашу колонию все попадают, как минимум, со вторым сроком. Так что люди здесь в самом прямом смысле слова продолжают жить в зоне.
Самые душевные истории в бараках, конечно же, о любви. Построить семью, находясь в колонии, довольно легко. В Маневичах заключённые ищут жён по переписке, или же девушки сами находят сидельцев в поселении.
Девочек, которые переходят из рук в руки от одного зэка к другому, на жаргоне называют «замазурами». Часто бывает, что местная девушка с не самой приятной внешностью понимает, что может выйти замуж разве что за зэка. Тогда она сама приходит в поселение, ищет там приключений и всегда находит их.
Потом сидельца выпускают, и он говорит ей, мол, извини, любовь прошла. А «замазура» ищет себе нового заключённого – и так до победного конца. Или до бесконечности – тут уже кому как повезёт.
Но бывают истории и полностью противоположные. В колониях часто играют свадьбы, и очень часто это бывает по большой любви. Есть же люди, которые загремели по своей дурости, осознали всё и готовы строить семью. Они находят жён по переписке через газеты, девушки приезжают к ним на короткие свидания, а потом оказывается, что пары часов мало, да и физического контакта нет, так что такие пары принимают решение жениться.
Если заключённый состоит в официальном браке, то они с супругой периодически имеют право на свидание, которое может длиться до трёх суток. Чтобы получить разрешение на такую встречу, сиделец должен хорошо себя вести, не нарушать дисциплину и не вступать в конфликты с администрацией. Я лично знаю не одну семью, которая родилась в бараке, а теперь с детьми полноценно живёт на воле.
По понятиям
Надзирателей и сотрудников тюрьмы у нас принято называть «администрацией». Дальше идёт иерархия по самим сидельцам.
Тех, кто пользуется уважением среди заключённых и администрации, называют «смотрящими». У каждого из таких людей есть «кони»: правые руки, шестёрки, помощники – кому как больше нравится. Это заключённые, которые сидят «на шухере».
Следующая каста – «козлы». Так называют людей, которые работают на администрацию. Они привлечены к работе в самой тюрьме – такие люди могут быть пекарями, банщиками, кладовщиками. Самое низкое место в тюремной иерархии занимают «пи*ары». Это падшие зеки, которые не имеют уважения ни по ту, ни по эту сторону решётки.
Во всех колониях в мире есть свои неписаные законы. Это, пожалуй, единственное, что совпадает с той тюремной романтикой, о которой рассказывают в фильмах и книгах. Зона в Украине уже не та, которая была, скажем, в 90-х. Сейчас баланс сил среди заключённых не всегда сохраняется.
Как-то к нам в колонию привезли бывалого сидельца-бандита из Луцка. Он зашёл в барак, и услышал, как играет песня «18 мне уже». Тогда бандит подошёл к надзирателю и сказал: «Или уводите меня отсюда, или я буду «вскрываться» [резать себе вены]». Просто он имел за плечами не одну «ходку», и не мог позволить себе, согласно тюремным законам чести, сидеть вместе с непонятным контингентом заключённых. Этого сидельца в итоге перевели в другой барак. Но такие, как он, в современных колониях – скорее, исключение, чем правило.
А ещё в колониях происходят по-настоящему удивительные истории. В АТО со мной служил Серёга. Из своих «около 50» почти половину жизни, а именно 22 года, он провёл на зоне. Там же приобщился к религии, став военным капелланом. Серега не стеснялся своих сроков, часто рассказывал о жизни в колонии. Он говорил, что ошибки совершают все, и ответить за содеянное ещё тоже нужно уметь.
Я любил заступать с Серегой на блокпосту в караул. Помню, стояли мы на позиции в паре десятков километров от Донецка, и к нам периодически подходили местные жители. Они говорили ему, мол, ты же капеллан, тебе нельзя убивать. И Серега отвечал: «А я убивать не буду – буду стрелять только по ногам».
Потом местные начинали сетовать, что их никто не защищает, война постучала в их дома и т. д. И Серёга с улыбкой показывал свой паспорт: «Видите, где родился? А вот и прописка. Я из Горловки! И приехал вас защищать». Такие люди, как Серега, на самом деле, очень показательны. Ведь далеко не все могут полноценно жить и на зоне, и за её пределами.
